Стивен Котлер - Азимут бегства
Амо стучит по столешнице, снова виден длинный палец. Звук приглушенный, едва слышный.
— Ну что же, неплохо. Чувствуешь, что перестал быть прежней личностью, во всяком случае — сейчас.
Мальчик глотает виски. Оно проникает во все поры, режет язык и сушит горло, ничего необычного, виски всегда так действует на него, одинокого путника в жаркой пустыне. Правда, раньше ему никогда не приходилось пить в такую рань.
Бармен снова наполняет кружки кофе и вопросительно смотрит на пустые стаканы. Амо подмигивает, и на какую-то долю секунды становится заметным небольшой шрам на левом веке. Бармен ставит на стол еще два стакана с виски. Мальчик, не глядя на стакан, тянется за кружкой. Его вдруг поражает чернота кофе, и он раздумывает над тем, с какой легкостью цвет становится вкусом.
— Анхель. — Амо произносит это слово с каким-то испанским вывертом, отчего «е» превращается из обычного гласного в невнятный шелест.
— Простите?
— Ты не возражаешь, если я стану называть тебя Анхелем? У меня когда-то был один знакомый Анхель, но теперь его больше нет. — Амо некоторое время молча смотрит на дождь. — Наверное, я мог бы сейчас выбрать и другое имя.
— Анхель?
— Анхель, — снова произносит Амо.
Да, вот так обращаются с ним люди; впрочем, они всегда с ним так обращались. Он вырос с этим, сколько он себя помнил, его всегда использовали прежде, чем он успевал принять решение.
— Я не обижаюсь, но думаю, что вы выбрали не того человека.
Амо согласно кивает.
— О вкусах не спорят.
Дождь за окном почти прекратился. Свет из окон становится то слабее, то ярче. По полу пробегает тень и останавливается на старой карте мира, кнопками прикрепленной к стене за стойкой бара. Углы карты загибаются у кнопок, проткнувших океаны, а тень печальной полосой ложится на Антарктиду, привольно раскинувшуюся внизу карты.
— Там умер мой отец, — говорит Амо, указывая рукой на краешек тени. Он внимательно смотрит на карту, прищуривает глаза, и Анхель видит, как от краев глаз веером разбегаются лучи морщин.
— Где?
— Здесь, на острове Южная Джорджия, — ткнув пальцем в какое-то невидимое пятнышко, отвечает Амо, — но он был там недолго.
Без лишних слов Анхель понимает, что «здесь» и «там» — не просто две разные географические точки, они вообще расположены на разных картах.
— Он был мистиком числа «пи». — Это звучит примерно так же, как «он был пекарем».
— Угу, — соглашается Анхель, глаза его немного оживают. — Я, кажется, хочу покурить.
Амо бросает на стойку пачку сигарет, зажигает спичку. Сигареты иностранные, слегка пахнут канифолью, дым тяжело заполняет легкие.
— Он родился в Японии, перебивался с риса на воду, бродил по деревням, иногда находил себе ученика. Учил толстопузых непонятной математике. Ужасная материя. Его личный культ «пи».
Амо курит так же, как пьет, — как человек, которому в молодости пришлось много голодать. Первая сигарета исчезает, и на смену ей тотчас приходит другая. Резким движением он отгоняет от себя клуб дыма, и волосы падают ему налицо. Он отбрасывает их со лба и продолжает рассказ.
— От этого старого культа теперь мало что осталось. Он имел какое-то отношение к радиусу пальцев Будды, а само число помогало сохранять численное зрение, которое достигается глубокой-глубокой концентрацией.
— Что произошло дальше?
— Дальше началась война, и он добровольно записался в камикадзе. Должно быть, он был самым старым из всех идиотов, которых тогда сажали в самолеты. Он получил повязку на голову и цель. Но все пошло не по плану.
Амо улыбается, и Анхель ждет.
— Он сбился с курса и каким-то чудом, — Амо вздевает руки в извечном жесте «бог знает, как это получилось», — совершил вынужденную посадку.
Длинный палец утыкается в точку у нижней оконечности Южной Атлантики.
— Смотреть там не на что. Тюлени. Лед. Десяток валлийцев, считающих Тьерра-дель-Фуэго слишком густо заселенной местностью. До Антарктиды семьдесят миль. С приходом зимы шельфовые льды стискивают остров. Летом лед тает, и начинаются наводнения.
Амо постукивает пальцем по сигарете, и пепел сыплется на стойку.
— В общем, он попал в переплет. На нем не осталось живого места. Его нашел охотник на тюленей, бросил в нарты, привез в свой жестяной иглу и оставил на попечении жены. Жену звали Елена. Храбрая солидная женщина. Она не дала старику умереть. Он был красивый сукин сын, и она влюбилась. Однажды муж возвращается домой и застает их в постели. Она же на втором месяце, говорит он, словно это имеет какое-то значение. Парню понадобилось тридцать секунд, чтобы схватить гарпун и раскроить моему отцу череп. Елене удалось ускользнуть каким-то чудом. Она бежит в Камберлендскую бухту и на китобое уплывает на Фолькленды, а оттуда, другим судном, — в Аргентину. Я родился на каботажном траулере, который направлялся в Магелланов пролив на поиски затонувших галеонов испанского казначейства.
Это не вся история, но пройдут месяцы, прежде чем Анхель услышит ее окончание. О том, как Елена в закатанных выше стройных колен матросских белых штанах вдет по воде к берегу Тьерра-дель-Фуэго. До берега не больше двадцати пяти футов, но когда она выходит на прибрежный песок, то видит, что пальцы ног посинели от холода. Чтобы ребенок не замерз, она прижимает его к груди. Она пересекает пляж и взбирается вверх по вырубленной в скале лестнице. На вершине обрывистого утеса стоит иезуитская миссия. Маленькие железные ворота, столбы изгороди украшены фигурами двух горгулий. У одной треснуло крыло. Синее небо открыто, потоки благоприятны, но она никогда не улетит с этого места. Петли ворот покрыты ржавчиной и приятно скрипят, когда их открывают. Неподалеку гнездо кондоров. У кондоров здесь нет естественных врагов, поэтому для них это просто еще один звук, которого не стоит опасаться. Она оставляет младенца на ступенях церкви. Ребенок запеленут в тряпки, на голове у него синяя шапочка. Глухая Патагония. Вся его компания отныне — птицы, попы и холод.
Хотя это и странно, но Амо думает, что Санта-Фе — это долгожданное будущее. Действительно ли? Иногда Амо и сам недоумевает по этому поводу, когда сидит с незнакомцами в незнакомых барах и пьет либо слишком много, либо слишком быстро, а иногда и то, и другое, и каждый раз на его бренную жизнь проливается с неба дождь. Вот о чем он думает, когда вспоминает иезуитов, — о неумолчном звуке падающей с неба воды. В Патагонии он всегда уверенно классифицировал стихии по важности. Думает он и о них, о вещах, которые стали теперь определенными и ясными для него. Его всегда преследовал страх, что жизнь ускользает от него, ставит в тупик, что в один прекрасный день он поймет, что занимается глупостями, чем-то, возможно, идиотским, мало отличающимся от бесплодных исканий, после чего все, абсолютно все в его жизни пойдет вкривь и вкось.
Амо пристально смотрит на Анхеля и задает неизвестно откуда взявшийся вопрос:
— Ты любишь книги, парень?
— Вы хотите спросить, умею ли я читать?
— Для начала — да.
— Ну, я умею читать.
— А как насчет старых книг? — Амо начинает уточнять, но замолкает.
Анхель улыбается.
— Какое отношение это имеет ко мне?
— Может быть, никакого. — Амо крутит между ладонями пустой стакан. — Еще виски?
— По мне, пожалуй, еще слишком рано, чтобы пить.
— Никогда не рано выпить еще виски.
На стойке появляется еще виски. Амо артистичным движением выливает спиртное в рот. Анхель не притрагивается к своему стакану. Оба молчат, не произнося ни слова. Амо извлекает из нагрудного кармана длинную мятую сигару. Она похожа не то на чурро, не то на высушенную змею. Амо тянется к поясу, расстегивает пряжку ремня и извлекает нож с длинным лезвием. Кожа ремня изнутри отделана металлом и представляет собой ножны. Лезвие скользит по железу с противным звуком, похожим на чихание. Пряжка, состоящая из двух серебряных пластин, смыкается, образуя причудливую букву Н, которая в конце сплющивается в I. Быстрым точным движением Амо срезает кончик сигары. Нож исчезает в ремне, снова став пряжкой, брюки снова плотно облегают тело, а сигара наполняет бар густым синим дымом.
Из угла на Амо смотрит группа туристов; видя нож, они склоняются друг к другу и начинают о чем-то шептаться. Они уже давно в отпуске, и, несмотря на то, что ботинки выглядят как новенькие, они оставили позади много миль, ночуя в паршивых мотелях, и вот наконец добрались до почти настоящего американского Дикого Запада.
— По правде говоря, парень, мне плевать. Это была даже не моя идея.
Он встает и направляется в туалет. Анхель пьет кофе. Время идет. Туристы смотрят на Амо, который возвращается в бар, раскачиваясь на ходу из стороны в сторону. Он делает это для удовольствия зрителей. Позже они поверят, что он полудикий ковбой, хороший парень, который в жизни наломал дров и теперь подшучивает над собой.
