Анна Князева - Подвеска Кончиты
С почтового штемпеля кричало желанное слово – «Красноярск».
Взбежав по лестнице, она открыла дверь и, не разуваясь, прошла в гостиную. Там на диване преспокойно лежал пес Тишотка. Застигнутый врасплох, он смущенно таращился на хозяйку, не понимая, откуда она взялась. Потом спрыгнул на пол и улегся поодаль, виновато постукивая хвостом.
Дайнека даже не посмотрела в его сторону. Десять лет она ждала этого мгновенья. И оно пришло, когда уже не оставалось надежды, когда совсем поверилось, что мамы у нее больше нет. Повзрослев, она научилась с этим мириться.
До дня рождения оставалось еще две недели, и тот факт, что открытку доставили раньше времени, растревожил Дайнеку.
Предчувствие подтвердилось: с мамой стряслась беда. Еще не дочитав до конца, Дайнека поняла, что по-прежнему любит ее и прощает все: измену, долгие годы молчания, их с отцом бегство в Москву. Прощает все[1]…
Ей припомнился тот день рождения, когда рано утром, перед работой, мама поздравила ее в последний раз, и девочка повернулась на другой бок и заснула, обнимая подаренную куклу.
«Проспала свое счастье…»
С этой болью невозможно было смириться. Потом ее поздравлял только отец, и в такие минуты они особенно остро ощущали свое сиротство. Дайнека не любила свои дни рождения.
Дочитав открытку, она позвонила отцу.
Вячеслав Алексеевич приехал немедленно. Не сразу поверив, что мама действительно дала о себе знать, долго перечитывал слова на открытке, потом быстро спросил:
– Есть закурить? – и при этом он рассеянно похлопал себя по карману.
Дайнеке стало не по себе, она знала, что отец не курит, и все же принесла ему сигарету и зажигалку. Отчаянно затянувшись, он выдохнул вместе с дымом:
– Кто-то должен ехать. Лучше, если ты.
Дайнека молча кивнула. Он тут же засомневался:
– Хотя как же твоя практика…
– Разберусь.
Возможность увидеть маму была важнее всего.
– Значит, едешь?
– Папа… – укоризненно прошептала Дайнека.
– Прости. Собирайся, а я – за билетом.
Дверь захлопнулась, и Дайнека осталась одна. Бесцельно прошлась по комнатам. На кухне увидела Тишотку, смирно сидящего возле своей миски.
– О тебе-то я и забыла…
Дайнека отрезала кусок колбасы. Схватив угощенье, Тишотка выбежал в прихожую и расположился на коврике. Он понял: сегодня можно делать все, что захочешь, и не услышать ни слова упрека. Такая жизнь ему была определенно по вкусу.
Вернувшись в гостиную, Дайнека посмотрела в окно: небо затянули свинцово-черные тучи. Крупные тяжелые капли ударили по карнизу. Удары становились все чаще, спустя мгновение это был уже ливень.
Девушка отыскала спортивную сумку. Собрала вещи, поставила сумку у двери, потом легла в кровать и закуталась в одеяло.
Под шум дождя она постепенно успокоилась и не заметила, как уснула.
– Что, действительно уезжаешь? Но ты же мне не заплатила! Посмотри, как изуродована моя машина! – мужчина был в ярости.
Дайнека не видела лица, но знала, что это новый знакомый по имени Виктор.
– Я пыталась, вы же сами не захотели… – оправдывалась она.
– И слышать ничего не хочу! Ты мне за все заплатишь… За все-е-о-о… – затянул он зловеще, и его голос пронзительно зазвенел, превращаясь в телефонный звонок.
Не отрывая головы от подушки, Дайнека взяла трубку:
– Слушаю…
– Плохи наши дела, – это был отец.
– Плохи… – повторила она, засыпая.
– Погода нелетная, задержки рейсов, и, говорят, это надолго. Остается поезд, но это почти три дня пути… Что будем делать, самолет или поезд?
– Конечно, поезд! – уверенно проговорила мама, появившись из темноты. – Что, по-вашему, лучше – четыре часа страха или три дня удовольствия?
Мама любила ездить поездом и часто повторяла эту фразу.
– Три дня удовольствия… – эхом отозвалась Дайнека. Ей было жаль, что это всего лишь сон и мамино лицо снова растаяло в темноте.
– Значит, поезд, – подытожил отец.
Наступила тишина, Дайнека спала, и только дождь шумел за окном.
* * *Старый пекинес Теодоро тяжело поднялся с травы и пошел к лестнице, ведущей на веранду. Ему с трудом удалось поставить передние лапы на нижнюю ступеньку. После передышки задняя лапа сделала неприлично короткий взмах, тщетно пытаясь воссоединиться с двумя передними, но возвратилась туда, где была.
Ни одна из последующих попыток не удалась. Выбившись из сил, Теодоро сел. Сзади он был похож на маленький замшелый пенек.
Его хозяин, Вадим Николаевич Рак, с грустью смотрел на постаревшего пса. Он давно наблюдал за его попытками, сидя в тени деревьев в компании своего давнего знакомого Семена Крестовского.
Поднявшись с плетеного кресла, Вадим Николаевич подхватил Теодоро и перенес на веранду. Пес улегся на деревянный пол и закрыл глаза. Его нимало не беспокоило, что он перегородил путь в гостиную. Знал – его никто не потревожит.
Вадим Николаевич вернулся к собеседнику и грустно кивнул в сторону Теодоро.
– Старый стал…
– Усыпить – и дело с концом… – отозвался Крестовский и осекся, увидев, как переменился в лице хозяин.
Поймав на себе взгляд Вадима Николаевича, он непроизвольно поежился.
«Ласковый Потрошитель…» – Крестовский вспомнил прозвище, данное Раку в годы их совместной работы в органах, где он служил под началом Вадима Николаевича. В какой-то момент их пути разошлись, но ожидание иерархической зависимости перешло на дальнейшие отношения. Рак занимал ответственный пост в Думе. Он и теперь был похож на военного: статный пятидесятилетний красавец с решительными движениями и хорошей осанкой.
В Крестовском, напротив, никак не угадывалась военная выправка: он был некрасив, сутул, лысоват. Словом, выглядел штатским. К тому же был хорошо известен как человек, принадлежащий к мутным полукриминальным кругам.
Их разделял столик, покрытый белой скатертью, поверх которой лежала еще одна, цвета ванили. Кроме чайных приборов на нем стояла тарелка с бутербродами и чистая пепельница. Никто из них не курил.
– Усыпить, говоришь?.. – выдерживая паузу, Рак изучающе смотрел на Крестовского, отчего тот заерзал в кресле и, потянувшись за бутербродом, автоматически сунул его в рот. – Не мо-гу! – с расстановкой проговорил хозяин дома и вдруг усмехнулся. – Я и забыл, как радикально ты решаешь вопросы.
– Простые решения всегда целесообразней.
– Не меня-я-я-е-ешься, – протянул Вадим Николаевич. – Целесообразней… Какое неуютное слово! – Он поморщился и, сделав глоток чаю, продолжил. – Моя первая жена всегда так говорила, собираясь посадить меня на диету. И что же? – он между делом перекрестился. – Ее с нами нет. Я снова женат. А вот Теодоро, как и прежде, со мной. И знаешь почему? – Рак издевательски тянул время. – Потому что он никогда не говорит, что для меня целесообразней. Он молчит. И правильно делает.
Последние слова показались угрозой.
– Погода портится, – неожиданно дружелюбно добавил он.
«Играешься, сволочь», – Крестовский насупился.
– Да ладно тебе! Не сопи, о деле давай.
– Рассказывать по существу или с подробностями?
– По существу. Детали оставь себе.
Крестовский замер, он испытывал сильнейшее желание сказать что-нибудь резкое или просто двинуть по заносчивой физиономии собеседника.
«Чтоб ты сдох», – подумал он и вежливо улыбнулся:
– Все готово. Завтра утром, после того как самолет приземлится, в десяти километрах от красноярского аэропорта Емельяново машину нашего знакомого остановит наряд ГИБДД и…
– Я сказал, подробности оставить себе! Кто сделает основную работу?
– Монгол.
Вадим Николаевич вскинулся:
– Об этом забудь!
Крестовский выдержал паузу, потом вкрадчиво прошептал:
– Он сделает и то и другое…
– То… – с нажимом произнес Вадим Николаевич, – для меня важнее всего. А другое можешь поручить кому-то еще.
– Надежных людей мало, – заметил Крестовский.
– Это уж точно, – поддержал его Рак.
Крестовский вопросительно покосился.
– Значит, могу взять Монгола?
– Можешь. Только запомни: главное дело пострадать не должно. Спрос будет с тебя.
Вадим Николаевич озабоченно посмотрел на небо.
Серая полоса над дальним лесом на глазах почернела, сделалась шире и вот уже затянула добрую половину небосвода. Высокие окна, распахнутые в сад, тревожно захлопали. Упругим парусом взметнулись края скатерти, задребезжала посуда.
– Дождь будет, – сказал Рак. – Пойдем в дом!
Они встали. Сильный порыв ветра немедленно опрокинул плетеные кресла. Пекинес поднял голову и без любопытства взглянул на мужчин.
– Идем. Идем с нами, голубчик…
Теодоро перекатился на живот и, с трудом поднявшись, заковылял в гостиную вслед за хозяином.
– Лена! Скажи, чтобы там убрали, дождь начинается! – крикнул Вадим Николаевич.
