Буби Сурандер - Время действовать
— A y тебя в этом банке и все номера автомобилей есть?
Я ему явно надоел.
— Позвони в справочную автоинспекции.
— Полдня висеть на телефоне.
— Позвони в справочную Висбю или Лулео.
— А кроме того, сегодня воскресенье, — добавил я.
Тарн протянул руку и погасил сигарету. Потом встал и направился к компьютеру.
— Какой номер-то у машины?
Номер я помнил:
— «МГА-701».
Клавиши защелкали. Тарн взглянул на меня с неожиданным интересом:
— «БМВ-750» с мотором «У-12». Оборудован для инвалидов, имеет ряд льгот. Владелец — фирма «Суперкарс» на Эстермальме. А «Суперкарс» принадлежит «Молоту», то есть Густаву Даллю.
Единственное, что оказалось мне известным, было имя — Густав Далль. Финансист из рода мультимиллионеров. Завсегдатай ипподромов. В налоговой декларации всегда ноль доходов. Любитель ходить под парусом. Собирает произведения искусства. Меценат, хотя кто знает, что это означает. Когда клуб фотографов попросил его помочь с выставкой фотоновостей, он не захотел ни с кем встречаться.
Тарн ухмыльнулся:
— «Молот» — это его компания по вложениям капитала. «Сентинел» в прошлом году был куплен именно «Молотом». Но какое отношение имеет «БМВ» с мотором «У-12» к отставленному от дел директору «Сентинела»? — Он подошел к своему пиджаку и выудил новую сигарету. — Тебе с этим ни за что не справиться, — сказал он, чиркая спичкой.
— Наверное, — сказал я и вышел.
В комнате фотографов я набрал номер.
— Зверь? Поехали, прокатимся. Я за тобой заеду — прямо сейчас.
Стокгольм — это уже не самый большой в мире маленький город.
— Подумать только, когда я был мальчишкой, Баркарбю было дремучей провинцией. Мы с братом добирались сюда, чтобы посмотреть, как стартуют и садятся «лансены».[44]А как-то в воскресенье мы с матерью поехали в Бромму, в те времена это был настоящий семейный пикник. И еще ездили автобусом в Скарпнэк, поглазеть на планеры.
Зверь кивал без особого интереса. Он жил на аллее Тенета, в доме, где коридоры вынесены наружу, двери всегда поломаны, соседи целый день пьяны, а во дворе пристают к прохожим хулиганы.
— А теперь Стокгольм всего лишь гроздь «административных зон», — сказал я. — Какие-то из них содержатся плохо, другие богаты, третьи — просто идиллия, но все они запечатаны, заперты, огорожены торжествующим символом шведской культуры — патентованным забором.
Нигде более не оставляют открытыми двери в подвальные мастерские или мелкие предприятия. Нигде на улицах не выстраиваются очереди из кучеров на погрузку газет или бочек с пивом.
Лишь в Старом городе и лишь на двух-трех улицах еще можно заметить, что люди живые, услышать музыку из открытых окон, ощутить чад из кухонь и давку — отнюдь не возле магазинных прилавков.
— Где ты вырос? — брюзгливо спросил я молчавшего Зверя.
— La pampa.
Ага. Понятно.
Мы свернули на магистраль Эссингеледен, скорость резко подскочила.
— А что ты думаешь о Стокгольме? — раздраженно прокричал я.
Улыбка — просто сияние.
— Друж-жище. Все так чисто и в таком порядке. Так красиво и хорошо устроено. Вам не надо... таких, кто идет впереди! Они все ушли на досрочную пенсию.
Он гоготнул и был вынужден продолжать по-испански.
— Este, — сказал он, улыбаясь и потряхивая головой, — es una sociedad en reposo.
Это, мол, общество, которое отдыхает.
8
Сальтшёбаден считает себя маленьким городом в предместьях Большого Стокгольма.
У него есть все признаки маленького города: деревянные постройки — дома, перелески — парки, даже железная дорога функционирует. И все это на кружевной скатерти, сплетенной из кривых улочек.
Но у него нет согревающего очарования маленького города: людей, которые знают друг друга, людей, которые здороваются через изгороди, людей, которые шутят друг с другом в магазинах, и людей, которые сплетничают друг о друге на улицах.
Сальтшёбаден — это маленький город, населенный чужаками.
Найти Адмиральскую улицу оказалось не так-то просто. Это узкая полоска асфальта, которая карабкается к вершине холма на берегу моря, рядом с Обсерваторией. А потом сползает вниз, к сквозной магистрали, но там она уже понижена в звании до Капитанской.
Район шикарный. Шикарный не так, как хвастливая застройка нуворишей, а по-старинному, в добротном самоуглубленном стиле. То и дело встречаются вычурные, а то и смахивающие на молельни строения, разбросанные по участкам, которые постепенно ужимаются — ведь дробить и продавать их так выгодно. Старые виллы, возведенные людьми, у которых были и деньги, и связи в узком кругу коммунальных властей городка. Видно невооруженным глазом: строили как хотели.
Я медленно ехал по Адмиральской. Встать где-нибудь нельзя — слишком узко. Все места для стоянок тщательно обозначены табличками «Частное». На одном из них стояла белая машина «порше». Из дома рядом вырывалась музыка диско, да так, что стекла дрожали. Жильцы явно хотели, чтобы на них обращали внимание, а больше выделиться было нечем.
Мы проползли мимо номера 48. Двухэтажная вилла, в том же индивидуальном стиле, как и все другие вокруг. Уже от вида крыши у неподготовленного посетителя могла отвиснуть челюсть.
Она (крыша) была изломана как минимум на шесть плоскостей разного уровня, простираясь над большими балконами и узкими карнизами, выставляя напоказ смоленые коньки, из-под которых спускалась блестящая красная черепица. Все это подпиралось высокими побеленными фасадами из шпунтованной доски, с большими окнами в красных наличниках с прорезными звездами.
Зверь сидел возле меня и улыбался.
— Magnifico.
Судя по голосу, впечатление было сильное.
— Либо это половинка какого-то карельского железнодорожного вокзала, — заявил я, — либо это швейцарские часы с кукушкой, на которые напала слоновая болезнь.
Номер 48. Нигде не написано, кто тут обитает. Табличка на почтовом ящике у калитки сообщала только адрес. Да и внешне эта табличка выглядела хвастливо-скромной.
Мы проследовали до магистрали и нашли местечко для стоянки перед больницей. Я прихватил распечатки со списками и вылез из машины.
— Подожди здесь, — сказал я Зверю. — Если не вернусь через час, позвони в похоронное бюро.
Я вскарабкался по склону до почтового ящика номер 48. Обычная картина для Швеции. Никаких указаний, куда идти дальше. Кончается это обычно тем, что вваливаешься через открытую дверь кухни и орешь: «Есть тут кто-нибудь?» Я открыл низкую скрипучую калитку и ступил на хрусткую щебенку дорожки.
Этого было достаточно. Громадная овчарка пересекла газон и остановилась передо мной. Дрессированная — застыла в метре от меня, оскалив зубы. Глухо рычала и повизгивала, но не лаяла.
Я стоял неподвижно. Более неподвижно, чем Карл XII стоял последние лет пятьдесят.
Боковая дверь отворилась, на ступеньках появилась какая-то женщина. Бледное лицо, копна седых волос, белый лабораторный халат, скрывавший худую фигуру. Она взглянула на собаку, потом на меня и улыбнулась.
— Убери чертова пса, — сказал я.
Ей это доставило еще большее удовольствие. Овчарка тявкнула.
— Рюббе, на место! — прозвучал властный мужской голос. Пес поджал хвост. Улегся на землю и взглядом попросил у меня прощения.
— Рюббе, черт ты этакий, — сказал я как можно ласковей. — В следующий раз буду о тебе знать. Получишь молотого перца.
Обходя кусты ежевики, ко мне из-за угла виллы шел мужчина. Лет шестидесяти, реденькие седые волосы, круглое лицо без морщин, серые глаза, плотное телосложение.
— Карл Юнас Бертцер? — спросил я.
— Да, — сказал он сдержанно. — Прошу извинить за собаку.
— Рюббе я не боюсь, — сказал я. — Меня страшит эта мегера, что стоит на лестнице.
Одним-единственным взглядом женщина дала понять, что она думает о моем воспитании. Подозвала собаку и исчезла за дверью.
— Мегера на лестнице — это моя жена, — сказал Бертцер тем же официальным тоном, что и раньше.
— Весьма сожалею, — ответил я. Но не сказал, о чем именно.
Он кивнул, я получил прощение. Он вздохнул, звучно, тяжело и непроизвольно. Серые глаза глядели устало, плечи ссутулены, углы рта опущены.
— Что вам угодно? — спросил он без всякого интереса. И вздохнул еще раз, глубоко, надсадно, откровенно — будто рыгнул.
Настоящий шведский вздох.
У него десять миллионов, а он разочарован в жизни. Карл Юнас Бертцер увенчал свою жизнь лучшим из того, что ему знакомо, и все же недоволен.
Шведский вздох.
Я ухмыльнулся. Пора было пришпорить старичка:
— В четверг умер мой друг. Я нашел его в гараже, он там висел. Вот эти списки каким-то образом имеют отношение к его смерти.
Бертцер долго смотрел на меня. В его мрачных глазах что-то проснулось. Ему уже хотелось засыпать меня вопросами, но он был человек осмотрительный. Сначала внимательно просмотрел списки.
