Андрей Акулинин - История одного преступления. Потомок Остапа
– Вот это точно, – засмеялась она, покосилась на подруг и подняла бокал. – За что мы, товарищ капитан…
– Андрей. Мне приятней, если вы меня по имени будете называть. Андрей.
– За что мы, Андрей, будем пить?
– Давайте, Иришка, выпьем за сегодняшний вечер. Уже давно я не проводил вечера с таким очаровательным существом, как вы. Знаете ли, Чечня не способствовала этому, – сказал он, после чего легонько дотронулся своим бокалом, словно чокаясь, до ее руки, а губами нежно прикоснулся к ее волосам.
Ирину будто бы прошило электрическим током. Его разряд был столь ощутимым, что она чуть не выронила свой бокал. Уже давно она не ощущала такого любопытства, что же произойдет дальше, через минуту, час, день, неделю, месяц, год. Как далеко она может пойти, чтобы ощутить нечто большее, нежели этот давно забытый трепет, когда мужчина, закрывая глаза, прикасается к ней?
– Я тоже давно… – словно в забытье ответила Ирина.
– Не понял?
– Я очень давно не проводила вечеров с мужчинами. Очень давно, – грустно сказала она и посмотрела ему прямо в глаза.
– Тогда за вечер!
– За чудный вечер!
Часть 2
Калинин
Глава 1
Очередное лето на исходе. Когда тебе уже тридцать восемь, и большую часть из прожитых лет ты носишь погоны, дневной августовской жарой тебя не проведешь. Ты еще не умудренный опытом старик, но уже разбираешься, что к чему. Ты смотришь глубже и шире. Во-первых, световой день с каждыми следующими сутками становится короче. Во-вторых, вечером прохладно и приходится переходить на быстрый шаг, чтобы по пути с работы домой не озябнуть. Ну а в-третьих, только глупец или совсем незрячий человек может не заметить кое-где покрывающуюся бронзой листву, пожелтевшую траву и багровый закат. Хотя днем еще и жарко, но осень со своим моросящим дождем, лесными грибами и сопутствующим ей упадочническим настроением вот-вот грядет. Именно осенью или в преддверии ее в голове полнейший сумбур, а в сердце предательское уныние. Осенью, а не, как принято считать, зимой, очень хочется что-то поменять в своей жизни.
Мне тридцать восемь. За плечами двадцать один календарный год выслуги, льготных, почти в полтора раза больше, восемь, не самых благополучных регионов, двадцать две квартиры, где успел сделать ремонт, одна жена, один ребенок и один кот. Еще есть один орден, семь медалей и один знак «За службу в контрразведке 3 степени». Больше у меня ничего нет. Ни собственной квартиры, ни машины, ни дачи. Что я достиг в этой жизни, в качестве старшего оперуполномоченного по особо важным делам отдела по борьбе с терроризмом УФСБ России по Н-ской области подполковника Калинина Андрея Юрьевича?
Когда я отвечаю своей жене на этот вопрос, загибая один палец: «Уважения!», она туманно улыбается, качает головой и непременно крутит пальцем у виска. Надо отдать должное, она пока больше молчит, не возмущается отсутствием дорогостоящих вещей, шикарных платьев и норковых шуб. Самодостаточность – вот что ее отличает от многих. Поэтому мы с ней почти двадцать календарных и тридцать льготных лет вместе. Почему я считаю семейную жизнь в льготном исчислении? Да потому, что жена всегда со мною была рядом: и в отдаленных гарнизонах, и в горячих точках, и на учебе. Вначале она шла за мной одна, сгибаясь под тяжестью огромных чемоданов, потом умудрялась тащить за собой и коляску с нашей дочерью, которая незаметно выросла и стала настоящей невестой. Жена всегда рядом, всегда откровенная, и мне с ней хорошо. Жена, любовница и друг – все эти три определения касаются моей супруги.
Я человек активный, но эта активность порой вредит мне по службе. Именно поэтому отцы-командиры старались не допускать меня к «святая святых», назначая на освобождавшуюся командную должность более услужливых сотрудников. Может быть, так и надо, а то, не дай бог, я что-нибудь сотворю такое, за что они смогут поплатиться своей карьерой. Хотя вся моя служебная деятельность на протяжении многих лет показывала обратное. Им ни разу не приходилось за меня краснеть. Как ни странно, краснел я. Краснел и возмущался, указывая им на недостатки, чего делать ни в коем случае было нельзя. А я делал, потому что иначе поступить не мог. Я отнюдь не конфликтный человек, даже напротив, слишком мягкий и добродушный, но когда дело касается интересов службы, то становлюсь трехглавым цербером со змеиным хвостом, яростно защищающим свое подземное царство.
Мне тридцать восемь, и я не вижу перспектив по службе. Из-за потери надежды мне приходится делать сложный выбор. Уже целую неделю эта мысль так и свербит во мне. Но кроме пустых рассуждений, аккуратно записываемых мной в дневник, я ничего не предпринимаю. Надо что-то решать… Годы идут… Я завтра обязательно с утра что-то решу. Утро вечера мудренее.
Н-ск, территориальное управление ФСБ, 23 августа 2002 года, 10 часов 11 минутНачальник отдела по борьбе с терроризмом и защите конституционного строя местного УФСБ, рано поседевший полковник Махортов Владимир Михайлович, как всегда, утром читал опусы своих подчиненных и накладывал хитроумные резолюции. В его добродушном лице сквозила легкая ирония. Он то и дело поднимал глаза вверх, словно что-то читая, потом опускал их вниз и писал. Работу над документами он называл творчеством. Он хоть и любил творить, но быстро уставал. И переходил к другому, так же творческому занятию: конструированию будущей бани, которую он планировал построить на своей фазенде. Однако строительству мешали финансовые трудности. Выросли два сына, которых надо было обеспечивать. Если с младшим серьезных проблем не возникало, в этом году он поступил в учебное заведение ФСБ, то старшему надо было помогать. Закончив консерваторию, тот выбрал северную столицу и сейчас пытался ее покорить. А вот бремя проживания, питания и досуга легло на полковничьи плечи отца. Так что с баней пришлось повременить, но не отложить в дальний ящик. Может быть, это все было к лучшему. Каждый день ее рисунок дополнялся новыми элементами, которые он черпал не только из своих фантазий, но и из книг по домоводству и бесед с сослуживцами. Когда Калинин постучал в дверь, Махортов занимался дымоходом, рисуя карандашом на листе две жирные, параллельные друг другу линии.
– Разрешите, товарищ полковник?
– А, Юрьевич, заходи. Ты кстати о бане что-нибудь знаешь? – не отрывая глаз от рисунка, поинтересовался он.
Несмотря разницу в возрасте и служебном положении их отношения были теплыми, далекими от субординации, сохранившимися еще с оперских времен, когда Махортов и Калинин были равными по должности и могли позволить себе подшучивать друг над другом.
– Да практически все, Михалыч.
– Интересно, интересно, – Махортов посмотрел на подчиненного поверх очков. – А ну-ка взгляни, правильно ли я рисую дымоход?
– Какой дымоход? При чем здесь дымоход, – удивился Калинин и подошел вплотную к своему начальнику, держа в руках лист бумаги.
Теперь настала очередь удивляться и Махортову:
– А как ты собираешься дым из бани удалять? Не почерному же топить ты собираешься?
– Во-первых, я топить не собираюсь. Хожу в баню, где уже натоплено, и температура в парилке зашкаливает за сто градусов по Цельсию. Я начинаю с обрызгивания стен и запаривания веника. А во-вторых…
– Ты чего, Юрьевич, мне мозги компостируешь. Я тебя спрашиваю: «Что ты знаешь о бане», ты мне отвечаешь: «Все». А в итоге рассказываешь всякую дребедень. Как париться, я и без тебя знаю.
– Вы тогда, Владимир Михайлович, изъясняйтесь как нужно. Дескать, что ты, Калинин, знаешь об устройстве бани? Я тогда отвечу: «Ни хрена я не знаю», потому что первое мое образование – артиллерист, а не строитель или архитектор какой-то там. Вот про накатник и откатник артиллерийского орудия могу рассказать, а про баню – ничего, – Калинин развел руки в стороны и втянул голову в плечи.
– Тогда что ты пришел? Отвлекать меня от работы? У меня видишь, сколько дел? – Махортов кивнул головой на заваленный бумагами стол.
– По делу я пришел. Вот почитайте, – Калинин положил перед Махортовым лист бумаги с напечатанным текстом.
– В отпуск, что ли собрался? Так у тебя по графику, по-моему, ноябрь стоит.
– Да вы прочтите! – охрипшим от волнения голосом пробубнил оперработник.
Махортов углубился в чтение, которое его не обрадовало. Его лицо вначале отобразило изумление, затем приобрело суровые очертания.
– Ты что это серьезно? – не поверил он.
– Куда уж серьезней, Михалыч. Разочаровался я в службе. Выслуги у меня достаточно. Пенсия приличная. Работу себе найду. Не пропаду, короче.
– А как же семья? С Ольгой разговаривал?
– С семьей этот вопрос согласован. Перспективы дальнейшей службы я не вижу.
– Может, годок-другой послужишь, а там ситуация по тебе стабилизируется. Высокое начальство поменяется, а? – просящим тоном предложил Махортов.
