Фредерик Тристан - Загадка Ватикана
— Я вижу, что твои мускулы работают лучше, чем твоя голова. Поменьше слушай всяческие глупости и болтовню. К тому же уже поздно и пора спать. Завтра утром твои мысли, возможно, придут в порядок.
Базофон не стал спорить. Не все ли ему равно? Этот богатый путешественник любезно доставит его на противоположный берег Средиземного моря — разве не это главное? И он пошел искать местечко, где мог бы поспать. Он нашел его между бочкой и тюком шерсти. Но не успел он задремать, как его внимание привлекла негромкая беседа — разговаривали где-то рядом.
— Этот Гермоген — великий колдун, — сказал один голос.
— У него дурной глаз, — ответил другой.
— Он умеет воскрешать мертвых, — добавил третий.
— Надо его остерегаться, — заключил четвертый.
Голоса отдалились. Разбитый усталостью, Базофон уснул.
Глава девятая
В этот вечер профессор Сальва и отец Мореше праздновали свою встречу в старинном «Каффе-Греко», за столами которого в разное время, начиная с 1760 года, сиживали Казанова и Гёте, Стендаль и Берлиоз, Андерсен и Лист, Теккерей и Хоторн, Коро и Гуно, не говоря уже о всех сиятельных принцах Европы, арабских шейхах с пышными тюрбанами на голове, пестрой и шутовской толпе американских разведенных пар и прочей публики.
Они заказали сабайон[38], что дало им возможность в течение нескольких минут порассуждать о падуанском происхождении этого zambaglione, который в своем предисловии к «Пармской обители» Стендаль переименовал на zambajon.
После чего они снова заговорили о «Житии святого Сильвестра».
— Любопытное произведение, — сказал иезуит.
— Подделка, — уточнил Сальва.
— Время написания? Как ты считаешь?
— Конец шестнадцатого или начало семнадцатого столетия.
— Происхождение?
— Венеция. Бумага отмечена специфическим водяным знаком: якорь в кружочке с виньеткой наверху. Итальянские производители бумаги использовали его, начиная с пятнадцатого столетия, но не раньше. И только с 1588 года мы встречаем его в Мантуе, с 1591-го — в Вероне, с 1609-го — в Венеции, с 1620-го — в Падуе. К тому же в латинообразной мешанине текста используются типичные венецианские диалектизмы: disnare (есть), sentare (садиться), scampare (убегать), fiolo (сын), не говоря уже о той орфографической особенности, когда верхненёбный звук «I» обозначается буквами «lg»: talgiaire, milgiore, recholgere. А если верить нашему коллеге Асколи, то такое написание прослеживается только с шестнадцатого века.
— Весьма убедительно, — сказал Мореше с видом знатока. — Но кому нужна была эта подделка и именно в ту эпоху?
— Ты помнишь о так называемом евангелии Варнавы?
— Которое хранится в Национальной библиотеке Вены? Оно принадлежало принцу Евгению. В «Менажане» Бернар де Моннуайе описывает его где-то около 1715 года, как мне кажется.
— Джон Толэнд, деист, хвалится, будто открыл его приблизительно тогда же. Так вот, эта подделка тоже венецианского происхождения и так же, как наше «Житие», выдает себя за один из текстов ранней Церкви. Возможно, что как и в случае евангелия Варнавы, мы имеем дело с апокрифом мусульманского происхождения, изготовленным достаточно умело, чтобы таковым не казаться. Здесь видны следы палестинского и египетского иудео-христианства того столетия, но следы поддельные.
— Но в таком случае, — сказал Мореше, — как могло случиться, что профессор Стэндап этого не заметил? Он переводит, не выказывая ни сомнений, ни критического отношения к переводимому тексту.
— Он об этом знает, но не говорит. Он подозревает, что до нас уже дошло, с каким надувательством мы столкнулись. Но, не будучи знаком со всеми обстоятельствами этого темного дела, он предпочитает молчать. Я перехватил его взгляд, когда позавчера бросил свое замечание относительно даты в ответ на реплику каноника. Стэндап меня не любит, но, по крайней мере, не считает идиотом.
— Итак, ты полагаешь, что «Житие святого Сильвестра» — это мусульманский апокриф, переведенный в Венеции в шестнадцатом веке?..
— Текст записан отличным каролингским письмом. Его использовали еще в прошлом столетии и вполне могут использовать сейчас. И только водяной знак на бумаге выдает изготовителя.
— Однако вряд ли можно полностью исключить, — заметил иезуит, — что эта подделка стояла на средневековых полках среди запрещенной литературы еще до того, как в зале Льва XIII сделали перестановку. Каким образом попала она в папку «Scala Coeli» Иоанна Гоби?
Сальва выдохнул густые клубы дыма, как паровоз, подкатывающий к перрону.
— Вне всякого сомнения, в давние времена существовал документ, обозначенный как «Leg. Bas. 666». Подмену произвели уже после перестановки. Кража, уничтожение документов случаются нередко. Но подмена — явление редчайшее. Первая рукопись, получившая номер «Leg. Bas. 666», несомненно была именно той легендой о Базофоне, которую осудила Церковь. Не стану скрывать, я не понимаю, в чем здесь дело.
— А не могло ли случиться, что документ подменили именно тогда, когда его обнаружили? — спросил Мореше. — Представим себе, что нунций Караколли, предупрежденный тобой о существовании «Жития» и обеспокоенный исходящим от него запахом серы, так вот, представим себе, что он приносит сюда подделку, а оригинал между тем прячет в надежное место…
— Я думал об этом, — сказал Сальва, — но в таком случае Караколли должен был бы иметь в своем распоряжении подделку, приготовленную заранее, что составляло бы для него непростую проблему. И где бы он ее взял? Определенно, есть во всем этом тайна, тем более странная, что мы неспособны понять — по крайней мере, в данный момент, — кто и почему был заинтересован в такой подмене. Что же касается Караколли, то мне трудно представить его в роли изготовителя поддельной рукописи.
Обменявшись этими соображениями, они покинули старинное «Каффе-Греко». Мореше остановился в Доме Иезуитов и был обязан вернуться до полуночи. Расставшись с ним, Сальва немного побродил по улицам, думая то о древней славе Рима, о которой был невысокого мнения, то о молодой журналистке из «Стампы», которая была осведомлена об открытии «Жития святого Сильвестра». Кто распространил эту новость? Кто и зачем предупредил ее об опасности, которая якобы грозила устоям папского престола в случае обнародования рукописи?
Может быть, Караколли сболтнул лишнее в разговоре с кем-то, кто поспешил разнести услышанное по всему Риму, добавив от себя лично слова об этой опасности, чтобы придать новости оттенок сенсации?
Не успел Адриан Сальва войти в холл своего отеля, как консьерж бросился к нему, выказывая угодливое подобострастие.
— Egregio professore, telefono, per lei. Il Vaticano per lei. Oh, egregio professore, il Papa, per lei[39].
Сальва, ворча, отправился к кабине и набрал номер, который сообщил ему консьерж. Ответил личный секретарь монсеньора Караколли.
— А, это вы, профессор… Какое счастье, что нам удалось с вами связаться. Я передаю трубку монсеньору.
И тотчас же в трубке послышался голос нунция, до странности пронзительно высокий:
— Профессор, кажется, что-то случилось. Могу ли я быть уверенным, что никто не слышит нашего разговора?
— Конечно, — подтвердил Сальва, сначала убедившись, что консьерж отошел. — В чем дело?
— Профессор Стэндап исчез. После сегодняшнего чтения он должен был встретиться с кардиналом Бонино. Но он не пришел. Мы позвонили в его гостиницу. Там у него должен был состояться разговор с одним из его британских коллег. Но он не появлялся и там. В восемь вечера мы пошли в клуб «Agnus Dei», где еще с утра договорили встретиться вечером. Я ждал его там до половины десятого, время от времени звоня по телефону в гостиницу. Профессор, я встревожен. Такой пунктуальный человек…
— Действительно странно, — признал Сальва.
— Следует ли мне обратиться в полицию? Я не знаю, что делать? Вдруг он появится, а я не хотел бы…
Тревога нунция могла бы показаться надуманной, если бы не всем известная почти механическая пунктуальность английского ученого. Но что можно сделать в одиннадцать часов вечера?
— Завтра в десять часов утра мы встречаемся, чтобы продолжить чтение. Подождем до того времени, и если он не появится, мы предупредим полицию, — предложил Сальва.
— Наверное, вы правы, — согласился Караколли, — но я боюсь, не нуждается ли бедняга в нашей помощи. Представьте себе, что он где-то потерялся в Риме и, возможно, ранен, в его возрасте… В эти времена безверия в городе развелось так много всякого сброда…
На следующий день, в указанный час, пришлось констатировать: Стэндап в свою гостиницу не возвращался. Он не явился на ежедневное чтение в зале святого Пия V. Лицо нунция окрасилось в серый цвет. Каноник Тортелли, с магнитофоном под мышкой, казался больше удовлетворенным, чем расстроенным, что переводчик исчез.
