Норб Воннегут - Хищники с Уолл-стрит
– Еще одно.
– Быстрей, – поторопил он.
– Твоя фирма занимается бизнесами. Как насчет фонда? Оферты, проспекты эмиссии и все такое, что люди получают, когда инвестируют?
– Я предлагал себя, – ответил Айра нетерпеливо.
– Чарли не нанял твою фирму?
– Сказал, что мы ему не по карману. – И Айра дал отбой.
Какое-то время я просто сидел и копил гнев. Не на Айру, внезапно прервавшего разговор. Мы оба сражаемся с крайностями цейтнота и тиранией сроков. Наш грубовато-прямолинейный обмен репликами всегда проходит в рваном ритме, который возникает сам по себе. Два выпускника Лиги плюща{47}, неспособные закончить предложения. Два типа, состязающиеся в том, кто первый повесит трубку.
А обозлил меня как раз Чарли. Такая недальновидность не в его характере. Он был привередлив, дотошен в мельчайших деталях. Так с какой же стати он так опростоволосился? Не оставил Сэм ничегошеньки, кроме груды проблем.
Да и Сэм хороша. Она умна, задора у ней больше, чем у полного шкафа будильников. За время брака обрела уверенность в себе. И все же избегала единственной темы, без которой не обходится ни один брак, – денег. С чего бы это вдруг?
А, не важно. Она нуждается в помощи.
Я набрал номер Бетти Мастерс. И, к своему огорчению, услышал автоответчик. Выбора не было, пришлось оставить сообщение.
– Это Гроув О’Рурк. Звоню в последний момент, но завтра я буду в Нью-Палце. Ты в ленч свободна?
Под двумя компьютерными мониторами на моем столе, в целых галактиках от графиков и бегущих строк улыбались мне с фото Эвелин и Финн. От свежего ветра в тот осенний день их кожа цвета кофе с молоком – дар португальских предков Эвелин, высадившихся в Новой Англии много поколений назад, – раскраснелась. Океанский бриз взбил им волосы так, как не под силу ни одному художнику, даже Кранчу. Их карие глаза сияли, как экзотические самоцветы. Фон – коралловый пляж, усеянный валунами, – усиливал тепло их счастливых улыбок. Теперь не было в моей жизни дня, когда я не жаждал бы вернуться в тот день, проведенный с ними вместе. Особенно по пятницам.
Было уже почти четыре вечера. Как только рынок закроется, я покину священные своды ОФЛ, не мешкая ни секунды. Выходные уже наготове. По пятницам мой вечер начинается в Центральном парке в компании моего велоклуба. И финиширует 35 миль спустя с языком на плече и ломотой во всем теле.
После следует еда навынос из «Шун Ли» – моего любимого китайского ресторана. Полдюжины фаршированных блинчиков, гора жаренного риса со свининой и целая коробка хрустящей говядины по-сычуаньски; обед я всегда уплетаю перед каким-нибудь классическим кино по кабельному. Замечательный конец недели.
И все насмарку. Я боюсь выходных. У меня были еще в запасе свидание с кем-нибудь и бегство от одиночества на велосипеде, чтение «Бэрронс» от корки до корки или навязывание своей компании Сэм и Чарли. Теперь одно из противоядий от моей добровольной изоляции пропало, и мои мысли перестроились на циничный лад. Зато появился новый способ заполнить эти пробелы.
Найти деньги Сэм. Ускользнуть от убийцы Чарли. И долго, старательно обдумывать, что сказать ПМСу.
Моя дискуссия с Курцем спровоцировала непредумышленные последствия. Он изъявил просьбу, выполнять которую я не намерен. «Гроув, отступись, прошу тебя».
В том-то и беда.
Несмотря на все мои аксиомы – топ-продюсер то, топ-продюсер сё, – я по-прежнему осознаю одну неопровержимую истину. Курц – мой начальник. Ослушание прямому приказу ничего хорошего не сулит. Особенно публичное.
Где-то в отдаленном отсеке Каспер радел над ногтями на руках. А может, уже перешел к ногам. Ему следовало уйти давным-давно, но металлический лязг его кусачек задавал ритм моим раздумьям.
Клац. Клац. Клац.
Глава 16
Назавтра я изо всех сил пытался насладиться поездкой в Нью-Палц. С откинутым верхом своей «Ауди», под альбом «Джонни Кэш – лучшее»{48}, перекрывающий шум дорожного движения. Было время, когда я любил загнать спидометр за 90, а то 100 миль в час. Но не теперь. Те дни остались по ту сторону 18-колесника под Нью-Хейвеном. Я обменял скорость на июльское солнце и «Блюз тюрьмы Фолсом».
Мои мысли неизбежно возвращались к Чарли Келемену. На поиск тайных инвестиционных счетов, опасался я, уйдет целая вечность. Курц лишь подтвердил очевидное и даже предложил проявить терпение. «Пусть все устаканится».
Что стряслось с твоим восприятием безотлагательности, Фрэнк?
Принадлежавший Чарли фонд фондов казался наиболее надежным способом отбить деньги для Сэм. «Келемен Груп» была публичной. Аудиторы могут упростить дело. А я мог бы поговорить с инвесторами Чарли, чтобы добиться их участия. Сегодняшний визит к Бетти, одному из инвесторов, и был первым шагом.
Мой сотовый телефон зазвонил, прервав Джонни Кэша.
– Держу пари, на сей раз вы не сможете перевести звонок, – заметил знакомый голос с нотками триумфа и самодовольства.
Мэнди Долбаная Марис.
– Где вы раздобыли номер моего мобильника? – спросил я, скорее подивившись, чем досадуя.
– Я репортер. Это моя работа, – пояснила она. – Ну, так почему бы вам не помочь миру сохранить о Чарли Келемене достойные воспоминания?
И что бы это значило?
– Мэнди, – наконец сказал я, отнеся телефон от уха подальше влево, – вас плохо слышно, сигнал рвется.
На скорости 65 миль в час встречный ветер прекрасно сойдет за помехи.
– Гроув, не бросайте трубку.
– А? Что? Мэнди? Вы здесь? – И я дал отбой, осерчав на ее упорство.
Эта баба не сдается.
Повесив трубку, я чувствовал себя полным дерьмом. Но разговоры с прессой еще ни для кого не кончались триумфом. Остаток моей поездки в Нью-Палц прошел без осложнений.
* * *– Мир больше не порождает хиппи вроде Эбби Хоффмана{49}, – с горечью обронила Эвелин.
Мы приехали в Нью-Палц на венчание ее кузины, радуясь побегу из Нью-Йорка на 90 минут к северу. Одна из подруг Эвелин от английской литературы из Уэллсли описала Нью-Палц как «классический городок хиппи, безоглядно загостившийся в 1960-х».
Чертовы английские литературоведы. Нормальные люди никогда не употребляют выражения вроде «безоглядно загостившийся». Мы с Эвелин были готовы узреть магазины наркоты на каждом углу, женщин, шлепающих по улицам в сабо, и костлявых мужиков в выцветших джинсах и вареных футболках с кислотными разводами. Мы старательно высматривали татуировки хной и атрибуты социальных разногласий, позаимствованных из иной эпохи.
Городишко не оправдал свои авансовые векселя. Ни у единого из мужиков не было конского хвостика. А кальянные магазины? Ой, да бросьте! Вместо кальянов и защепок для косяков, обшитые вагонкой магазины на Мэйн-стрит, сиречь Главной улице, выставляли только кухонную утварь и спортивные товары. Наверное, Нью-Палц не видал панамской красной и кайфа лет двадцать.
Мы с Эвелин в лепешку расшиблись, выискивая радикалов. Они то ли вымерли напрочь, то ли нашли убежище в более диких уголках окрестной глуши. Как только мы пришли к такому заключению, наш разговор обратился к более насущным проблемам. Мы рассуждали о том, как изменится наша жизнь, когда ребенок появится на свет. Эвелин прямо-таки сияла от сладостного супа из гормонов и девичьих соков, в котором мариновалась Финн. Моя жена никогда не выглядела более прекрасной – с раздутым животом и все такое.
* * *Бетти Мастерс никогда не была хиппи. Она скорее из круга участников консервативно-благочинных благотворительных приемов чопорных филантропов. Носит традиционные белые бусы, галлоны духов «Шанель» и строгие льняные костюмы по сезону. О джинсовке и речи быть не может. Выпивает она редко, но время от времени наведываясь в Нью-Йорк, балуется вином, разбавленным газировкой. Как только застольный треп затрагивает скользкие темы, Бетти шарахается в сторонку – за одним исключением.
Она презирает своего бывшего мужа, называя его «сальным, пошлым подлецом, бросившим нас». Он же «мерзкая пародия на человека… банка вазелина на ножках». Твердит, что его второе имя Говнюк. Прочие разведенные в компании Чарли именуют свои ошибки «бывшими». Но только не Бетти. Она всякий раз называет его полным именем – Герб Говнюк Мастерс.
Герб являл собой классический образчик захребетника. Исчез, как только развод стал свершившимся фактом, и вполне может быть, заправляет сейчас каким-нибудь мексиканским борделем. Брака будто и вовсе не было, если бы не одно обстоятельство. У них родился сын. Назвали его Фредом. У него оказался синдром Дауна, а его отец отказался выплачивать алименты даже на одного ребенка. Герб стоял в пищевой цепочке ниже, чем микроскопические паразиты, живущие в жопах вонючих глистов, жрущих дерьмо в кишках у козлов-сифилитиков.
Спросите-ка, каково оно мне.
Бетти согласилась бы со мной. Она кипела от негодования и горечи оттого, что отец вот так запросто бросил собственного сына. Она любит мальчика. Она выстроила новую жизнь тише воды ниже травы – только ради Фреда.
