Диана Кирсанова - Созвездие Овна, или Смерть в сто карат
Последнее настолько удивило нашу Надежду, что она заглянула в пропускник и поинтересовалась у «родственников», не напутали ли они с обувкой. Парень, выдававший себя за сына, раздраженно попросил ее поторопиться: всю одежду и туфли они нашли в специально приготовленном «на смерть» материнском узелке, она очень любила обувь на высоком каблуке, вообще старушка при жизни обожала принаряжаться и порой приобретала в магазине вещи, совершенно ей неподходящие; что поделаешь, мать с годами слегка поехала умом, но раз ее последним желанием было лежать в гробу именно в модельных туфлях – они не станут этому препятствовать. Тем более что тело, как водится, до пояса накроют. Надежда удовлетворилась этим объяснением и быстро закончила работу – но с туфлями она все-таки повозилась, ноги Руфины одеревенели и не гнулись, так что обувь пришлось надрезать сзади – и санитарке даже было немного жалко портить такие добротные модные туфли.
Когда же все закончилось, Надежда пригласила «детей» принять работу. Конечно, старушка выглядела нелепо, но никого это уже не беспокоило. Более того, как не без удивления заметила санитарка, «сестра» (только теперь Надя вспомнила, что она все время старалась держаться в тени) смотрела как будто и не на покойную, а чуть в сторону: а именно на никелированный столик с нехитрым набором гримировальных принадлежностей, куда по окончании работы Надя положила в том числе и гребень с несколькими запутавшимися между зубьев седыми волосками.
Женщина даже дернула брата за рукав и показала глазами на расческу. Проследив за направлением ее взгляда, парень сначала вроде как струхнул, но потом сказал успокаивающе:
– Седые. Не страшно.
– Все равно! – возразила «сестра». И, проворно подскочив к столику, быстрым движением размотала, скомкала и зажала в руке небольшой клочок белых волос.
Затем они убирали в сумку рубашку покойной, перемещали каталку с телом в пропускник, перекладывали его в приготовленный гроб (Надя удивилась бедности домовины – ее наспех сколотили из простых струганых досок и даже не обили тканью), а потом гроб устанавливали и задвигали в кузов стоявшего на улице грузовика, на котором и приехали бабулины «родственники».
– Номер машины не запомнили?
– Нет, конечно, а зачем же мне?
Надя была права. Вздохнув, я задала санитарке еще два-три вопроса, но ничего существенного к своему рассказу Надежда не добавила.
– Я об этих… как их… подробностях… только вам говорю, первым. Вы уж не выдавайте меня, пожалуйста! – просительно протянула она напоследок.
Мы переглянулись и кивнули.
– Ну что ж, – сказала я, поднимаясь, – вы были честны с нами, Надежда, и у меня нет оснований не сдержать своего обещания. Вот мой телефон, позвоните примерно через недельку и приходите.
– Ой, а раньше нельзя?
– Нельзя! – сказала я строго. Дело с кражей тела Руфины представлялось сложным, вряд ли мы управимся с ним быстро.
Надежда, явно разочарованная тем, что мы собрались уходить, немного помедлила на своем стуле. Затем поднялась, взяла со стола бутылку с заморским алкоголем и конфетную коробку.
– Спрячу, а Николаша вернется – вот и порадую его… – пробормотала она как бы про себя, убирая шоколад и виски на старое место.
– Желаю, чтоб он вернулся поскорее.
– Спасибочки вам!
* * *– У меня возникла одна мысль, – сказал Антон, трогая машину с места.
Я сидела рядом и могла наблюдать его только в профиль, и этот профиль был словно списан с обложки романа Конан Дойла о Шерлоке Холмсе. Такой же тонкий нос профессиональной «ищейки», поджатые тонкие губы и рентгеновские глаза – впрочем, сейчас эти лучи пропадали понапрасну, пронизывая лишь лобовое стекло нашего авто.
– Ну?
Тошка поправил свои интеллигентные очки (о, этой детали у Холмса не было, как и не было торчавших во все стороны жестких вихров) и, по-прежнему не отводя взгляда от дороги, начал рассуждать с важностью, которой в другое время я у него не замечала:
– Из рассказа Надежды следует вывод, что мертвую Руфину пытались сделать как будто… другой женщиной! Одежда эта, туфли… Не верю я, что восьмидесятилетняя бабка действительно тронулась умом до такой степени, чтобы расхаживать при жизни на шпильках. Допустим, она могла действительно съехать с катушек на предмет одежды и щеголять хоть в джинсовом сарафане – это еще туда-сюда, но туфли на тонком длинном каблуке ей не надеть, или, уж во всяком случае, в них не бегать: это просто анатомически невозможно. С возрастом строение костей у человека изменяется.
– Это очень умная мысль, но пришла она в голову не тебе одному, – сказала я беспощадно: обидно, когда тебе отказывают даже в малой толике сообразительности. – Я тоже подумала, что наряженное так странно тело понадобилось вовсе не для похорон. И потом, я же разговаривала с сыном Руфины, Ильей. Когда он рассказывал о своей матери, то говорил, что старушка была очень скромной – настолько, что соседи даже считали ее забитой. И кроме того, ни о каком сумасшествии матери, пусть даже легком и для ее возраста простительном, Илья тоже не говорил. Как-то это все не вязалось с рассказом этих похитителей о якобы имевшихся у старухи-модницы причудах.
– Вот и я говорю! Вывод: Руфину увезли, пытаясь выдать ее за какую-то другую мертвую бабку. Именно бабку, потому что седые волосы покойной их не напугали – «не страшно», сказал молодой человек. Но тогда где же эта вторая бабка? Вариантов ответов много. Но один из них, а именно тот, что она находится в морге среди неопознанных тел, исключить легче всего. Сейчас я тебя к этому моргу опять подвезу, и ты выяснишь, поступали ли к ним до и после даты Руфининой смерти какие-либо неопознанные женские трупы.
– Опять в морг идти?! Почему я?
– Потому что у тебя там связи.
Я аж поперхнулась от его цинизма.
– Да уж… «У меня блат в морге» – очень жизнеутверждающе звучит…
* * *Он действительно подвез меня к уже знакомому зданию из красного кирпича. Он даже хотел осадить нашу старушку с лихостью, для такого старого агрегата вовсе и не подходящей, – как тут, чуть не коснувшись «Фольксвагена» крылом, навстречу нам на спринтерской скорости пронеслась машина, кажется, желтая «Нива». Проскакивая мимо, она лихо прошелестела шинами по большой луже – сизая вода в ней возмущенно вскинулась, накрыла «Фольксваген» широким грязным крылом и медленно сползла вниз, оставив на боку и лобовом стекле нашего авто свой грязный автограф.
Антон злобно проводил взглядом уже скрывшегося за поворотом нахала и процедил сквозь зубы несколько слов, процитировать которые здесь я не берусь. И затормозил у морга без всякого шика.
Вздохнув, я нехотя вылезла из машины, вошла в корпус и, не оглядываясь, проделала уже знакомый мне путь: по полутемному коридору с потрескавшимся полом, вдоль выложенных желтым кафелем стен, мимо закрытых кабинетов – налево, вторая дверь за поворотом. Вот она. Я выбила костяшками пальцев на этой двери подобие стука и тут же, пользуясь своими короткими отношениями с господином Неунывайко, толкнула ее. Дверь легко подалась, скрипнула и остановилась, выпуская в коридорный полумрак треугольник дневного света. В кабинете никакого движения не ощущалось.
В недоумении я вытянула шею, заглянула – Павел сидел за столом, откинувшись на спинку стула, и как будто дремал. Это показалось мне странным. Удивительно было не то, что он дремал (кто из нас отказался бы от возможности поспать на рабочем месте?), а то, что напротив него, ко мне спиной, навалившись на стол грудью, спала еще и какая-то незнакомая женщина. На ней тоже был белый халат и шапочка – сейчас она наполовину сползла с головы, выпустив на волю длинные русые волосы: они ниспадали по поверхности стола, почти касаясь пола.
Что-то в этой картине было не так, и я, чувствуя, как в мою спину подул резкий ледяной ветер, шагнула через порог, приблизилась к Павлу – и тут же зажала себе обеими руками рот, чтобы не заорать благим матом. Неунывайко и его соседка вовсе не спали, если, конечно, под словом «спать» не подразумевать известную идиому «спать вечным сном» – а именно это выражение подходило к ситуации больше всего.
Я ошиблась, когда подумала, что находящаяся в кабинете женщина была мне не знакома; это стало понятно, когда я осторожно убрала с ее лица волосы и увидела, как сквозь меня безо всякого выражения смотрит светлый глаз в густом обрамлении черных ресниц. Не далее как вчера эти глаза взирали на меня спокойно и дружелюбно, и я знала, что их владелицу зовут Людой.
Сейчас она была мертва, так же как безусловно мертв был и Павел. Глаза Неунывайко были закрыты только наполовину, а в уголках рта виднелась темно-коричневая пена, точно такой же пеной была вымазана Любина щека. Оба тела еще не успели остыть, из чего следовал вывод, что Павел с Людой расстались с жизнью совсем недавно.
Но почему? Я с трудом отвела от них взгляд и огляделась вокруг. Кабинет был в полном порядке, и никаких следов чьего-то неожиданного визита в нем не усматривалось. Но на столе между телами стояли блюдца с поставленными на них гранеными стаканами, в которых мокли пакетики одноразового чая. На другой тарелке лежал недавно вынутый из розетки маленький кипятильничек, а рядом – открытая коробка шоколада с золотой лентой по краю. Два гнезда в золоченом поддонце, где лежали конфеты, пустовали.
