Диана Кирсанова - Созвездие Овна, или Смерть в сто карат
– У вас с мужем разные резус-факторы: у вас отрицательный, у мужа положительный. Это самое неудачное сочетание. Медицина здесь бессильна. Простите нас… И постарайтесь не слишком расстраиваться: при таком раскладе очень велика вероятность развития патологии плода, а всю жизнь мучиться с больным ребенком – это не дай бог…
– Но у меня… у нас… могут быть… еще дети?
– Вероятность есть, но она почти ничтожна. Да и надо ли вам это? Подумайте, хорошо подумайте, патология плода – это очень серьезно…
Так под одной крышей, в одном доме, разделенном только бревенчатой стеной, оказались вместе три одиночества. Потекли годы, наполненные тоской и безликими днями. Николай не смог пережить известие о второй разбитой надежде стать отцом, так же как и не смог распутать странный клубок своих отношений с обеими женщинами; он запил – страшно, сильно – и в этом состоянии совсем перестал различать (а может, только делал вид, что не различает) постели бывших подруг. А они, оглушенные и опустошенные всем произошедшим, сперва притворялись друг перед другом, что не обнаруживают двойственности своего положения, а затем как-то вдруг, одновременно, стали цепляться за мужчину своей молодости – пошло, некрасиво, устраивая публичные сцены и визгливо понося друг друга при каждой встрече так, что в ожесточенную перепалку с удовольствием вслушивались не избалованные развлечением жители всей улицы.
Это уродливое существование, живая иллюстрация того, что могут сделать из своей жизни три слабых человека, продолжалось вот уже двадцать с лишним лет. Последние годы отношения вернулись почти в ту же стадию, что и на заре их общей юности. Пока спившийся и отупевший Николаша сибаритствовал в доме Надежды, Вера ретиво соображала, чем бы заманить мужа обратно на супружескую половину: в ход шли сложные прически и купленные на последние деньги пеньюары с кружавчиками, в которых женщина старалась лишний раз пройтись под Надюшиными окнами. Стоило неверному возлюбленному ленивой походкой пересечь огород и устроить обрюзгшее тело на продавленной панцирной сетке Вериной кровати, как Надежда начинала судорожно листать модные журналы, отчаянно душиться терпкими духами и писать любимому длинные неумные письма, посылая их Николаю через посредство подкупленного соседского мальчишки. Проходила неделя, другая – все шло по кругу…
* * *Сейчас, когда мы с Антоном, ощущая страшную неловкость, выслушивали от Надежды всю эту историю, муж находился на половине жены. И Надя денно и нощно изобретала способ вернуть капризного любовника обратно. Узнав, что к ней пожаловали журналисты, она обрадовалась. Это было так ново – чтобы ее фотография появилась в газете, совсем как у кинозвезды! До такой славы Верке никогда бы не дорасти! Но мы… мы разочаровали женщину бездонно.
– Я так надеялась! – рыдала она, отвернувшись от нас и прижав к глазам ту самую ленточку, еще недавно украшавшую ее глупую голову.
Антон засопел и в поисках спасения от бабских слез, которых он не выносил просто органически, свирепо поглядел на меня. В свою очередь, и я, чтобы не смотреть на Надю, разглядывала растянутый на пяльцах фрагмент ее вышивания.
Идея, как обычно, стукнула по голове неожиданно.
– Надя! А это ваша работа? – ткнула я в изукрашенные вышивкой занавески, хозяйка вздрогнула и машинально кивнула. – И это? – указала я на свисавшую со стола салфетку. – И это тоже? – Мой палец передвинулся в сторону канапе, на котором были разложены подушки с вышивкой.
– Да, – хлюпая носом, ответила Надя, послушно поворачивая голову вслед за моим указующим перстом. – Я давно увлекаюсь, меня еще мама научила.
– Так это же такая редкость в наши дни! Вот что, мне кажется, я придумала, как помочь вашему горю. Я договорюсь с девочкой, которая ведет в нашей газете рубрику «Домашний очаг», и вы выступите в роли гостьи рубрики, покажете свое вышивание, дадите читателям советы… И фотография ваша будет, может быть, даже и не одна фотография, причем в цвете. Но только, – добавила я, наблюдая, как за худой спиной Надежды прорезаются крылья и сама она из зареванной тетки превращается в нормальную женщину, – только – уговор! – вы сейчас ответите нам на все вопросы, на все, какие мы зададим, и предельно честно! Иначе я ничего делать не буду. Идет?
Надежда уже кивала, так часто и быстро, что едва не потеряла равновесие. Антошка встал и придержал ее за плечи. Я же, не теряя времени, уже разворачивала свой блокнот:
– Начнем по порядку. Что за люди приезжали в морг за телом Руфины Нехорошевой? Как они выглядели?
– Двое их приезжало. Мужчина и женщина. Выглядели как… Ну, обычно выглядели. В спортивных костюмах. В шапках, тоже спортивных. Сказали – мол, дети мы покойной, сын и дочь. Я еще удивилась: у такой старухи, ведь ей уж за восемьдесят было, так в журнале записали, экие дети молодые… Сыну больше тридцати не дашь, а дочь – та еще моложе. Правда, бабища она – ого! – боевая: такой шум подняла, чтобы им тело на руки выдали, они, дескать, специально из поселка за тридцать километров приехали, и для похорон уж все готово, ждать не могут… Кричит, словно не в морге находится, а на базаре или в магазине! И голос такой писклявый, как у девочки. А потом вдруг, наоборот, голос как труба стал: гу-гу-гу! Аж жутко, у нас стены бетонные, звук же отражается, по всему зданию звон пошел…
– Погодите, а «сын» что же?
– Да этот-то молчал вроде. Сел так на кушеточке, шапочку снял, смотрит на меня – а глаз не видать, волос целая грива, и как будто крашеные. Я еще подумала: вот, вроде парень нормальный, руки-ноги такие сильные, как это говорят – накачанные, а волосы красит.
– Сильный парень, говорите?
– Да у них, похоже, вся семейка не из слабых. У этой, у сестры, тоже и плечи, и руки, и живот – будь здоров! Только она младше, это видно, и ростом как будто пониже. Ну и у брата ее вот эти штуки, которые качают, вот здесь…
Надежда, пытаясь вспомнить забытое слово, ткнула Антошку куда-то в предплечье.
– Бицепсы?
– Ага, вот-вот, они самые…
Антошка приосанился и зарумянился: Надино замечание не так давно воспылавший любовью к спорту приятель мой принял за комплимент. Еще полгода тому назад предположить наличие у худосочного Антона бицепсов могли бы только люди с очень развитой художественной фантазией.
– Бицепсы, значит, у него – дай бог… И ноги тоже крепкие. А голова – маленькая, хотя и с волосами. Вот. Что еще вспомнить, я и не знаю…
Санитарка задумалась.
– Как же вы выдали тело-то? Без документов?
– Так шумели они сильно! Да и кому понадобилось бы это тело-то, не английская ж, поди, королева! Подумала-подумала, да и проводила их… Они старушку сразу узнали. Постояли немного, помолчали. И говорят: забираем мы ее, значит…
– Надя, скажите честно: они вам заплатили?
Споткнувшись на полуслове, женщина вскинула на Антошку глазки и хотела было заученно соврать – у нее даже губы приоткрылись для произнесения заранее заготовленной фразы – но, в одно мгновение произведя в уме калькуляцию выгоды от своей откровенности, Надежда осталась правдивой до конца:
– Заплатили – не заплатили, это вот как считать? Бутылку дали дорогую и конфеты.
Она тяжело поднялась с места и сняла с этажерки приплюснутую бутылочку «Валентайна» и узкую коробку с золотой каемкой – полные близнецы тех даров, что продемонстрировал мне доктор Неунывайко.
– Вот… Это, значит, дали, и денег пятьсот рублей.
– А милиции вы сказали – триста?
– Триста – это потом, когда я покойную обряжала. Странно так: они, дети эти, мне говорят: мы маму свою забираем. Вези, говорят, к выходу, поможешь в гроб покласть – и деньги суют. Тут я возмутилась: как это так – в гроб? Вам что же, хоронить не приходилось? Ее ж обмыть надо, покойницу, обрядить! Она лежит вон у вас, говорю, на каталке, в одной сорочке и босая, разве ж это дело? Тогда сын говорит: мы, дескать, захватили из дому одежду, хотели сами, но если, мол, поможешь, мы тебе заплатим. Чего ж не помочь? Мы этим часто подрабатываем. Дали они мне три сторублевки, сумку из машины достали. Давай, говорят, обряжай, только побыстрее.
Надя действительно сделала свое скорбное дело скоро и привычно: расчесала и убрала жидковатые волосы усопшей в косицы, обтерла ей тело и лицо, слегка загримировала синеватые щеки и тени под глазами, затем расстегнула сумку с одеждой. Стала вынимать содержимое – и удивилась.
Ей и до этого приходилось обряжать покойников, родственники действительно часто обращаются к служащим морга с такой просьбой – но ни разу они не приносили для усопшей старой женщины такого странного, не подходящего ее возрасту одеяния. Вместо простого строгого платья, тапочек и платочка в сумке лежали аккуратно уложенные в полиэтиленовый пакет черный свитер из тонкой шерсти, темная же юбка прямого покроя, свернутые в тугой рулончик капроновые колготки и… дорогие кожаные туфли на очень высоком каблуке-шпильке.
