Станислав Родионов - Преступник
— А они были?
— Коли украдены, так, видать, были?
Теперь Леденцов сел. Худое темное лицо женщины, обрамленное растрепанными волосами, отражало острое, какое-то болезненное недоумение. Не понимала она лейтенанта или затуркалась работой, детьми, мужем инвалидом?.. В таких случаях у сотрудника уголовного розыска только один помощник — терпение. И Леденцов начал опять:
— Клавдия Сергеевна, вы пока про вора забудьте…
— Как это «забудьте», — перебила она, — когда и замок до сих пор испорчен?..
— Кофта и туфли были? — построже спросил он.
— Были, как же.
— Теперь их нет?
— Само собой, что нет.
— Почему вы думаете, что их взял вор?
Настал черед изумляться потерпевшей. Она поправила волосы, отбрасывая их со щек и как бы высвобождая лицо. Прошла добрая минута.
— Тогда где же они, вещи-то?
— Могли затеряться…
— А вор сломал замок, пошарил в шкафах и ничего не взял?
— Разные бывают случаи, — туманно предположил Леденцов.
— Ей-богу, комедия!
— А не побывай человек в квартире — вы бы о краже и не догадались, не правда ли? — начал распаляться Леденцов, как фырчащая на плите кастрюля.
В коридорчике скрипнуло. На кухонный порог неспешно стал мужчина с суровым лицом. Его грузное тело, казалось, вдавливает протез в слишком мягкие паркетины.
— Клавдия, а ты в деревню какие туфли отослала?
— Да разве эти?
— А какие?
— Ну, пусть эти. Однако ж, кофты нет, украдена.
— «Украдена», — передразнил муж. — Транзистор за двести пятьдесят не взяли, а на кофту старую польстились? Чего людям мозги порошишь? Поди, оставила кофту в деревне да и забыла. Чаем бы лучше товарища попотчевала…
И он выключил газ. Емкость чавкнула умирающе. Белье сварилось. Вряд ли у капитана найдется такая жуткая кастрюля.
20
Школьное здание, уставшее от дневной шумихи, к вечеру вроде бы само удивлялось гулкости и тишине своих коридоров.
Они миновали множество классных дверей, пока не уперлись в большую, массивную. Спортивный зал тоже был пуст и, как все огромные сооружения, рассчитанные на людские массы, казался заброшенным и печальным. Но свет горел, а в далеком углу возились. Они подошли.
Два парня, упершись друг в друга лбами, демонстрировали непонятную борьбу — что-то среднее между вольной и самбо. Куртки трещали, жидкий мат ходил под ногами ходуном, лица краснели азартом…
— Роман! — окликнул Леденцов.
— Это из милиции, — буркнул Тюпин напарнику, нехотя расцепляясь.
Петельников узнал его: длинный костистый драчун, которого он в профилактических целях вздымал за шиворот. Внук Ром-бабы тоже оглядел капитана настороженно.
— Все учишься драться? — спросил капитан.
— Давно научился.
— Зачем?
— Чтобы уважали.
— За кулаки?
— За силу.
— А за ум?
Распаленный Тюпин сбился со своего брехучего настроя и, как показалось оперативникам, философски подвигал ушами.
— Наш лозунг какой? — нашелся он. — Пусть победит сильнейший!
— А если так: «Пусть победит умнейший!»
— Умнейший никогда не победит.
— Это почему же?
— Хиляк.
Оперативники переглянулись. Сколько они повидали секций, кортов, рингов и бассейнов; сколько они видели тугомышечных бойцов и борцов с лицами, которые хоть сейчас отливай в бронзу? Много крепких лиц и людей с бесстрашными взглядами… Но в каждом уголовном деле им попадались один-два-три человека, бежавших от преступника, бросивших потерпевшего или утаивших правду. Поэтому оперативники не верили этим рингам и спортивным площадкам, где проверялись мускулы, а не души. Шестнадцатилетний балбес убежден в слабости разума…
— А мы сейчас проверим, кто побеждает: глупейший или умнейший, — мрачно решил Петельников. — Леденцов, проведи-ка схватку.
— Товарищ капитан, я в чинах, старше его…
— Бьют не по годам, а по ребрам, — усмехнулся Тюпин.
У Петельникова были нелюбимые пословицы. Эту, про ребра, за ее жестокость он ненавидел сильно.
— Зато он тяжелее тебя килограммов на десять.
Они сошлись. Тюпин, нахрапистый, костисто-угловатый, будто свинченный из рычажков и рычагов, в самбистской куртке, на полголовы выше своего противника. Леденцов, веселый, щуплый, рыжий, в желтых ботинках, в красном галстуке. И Петельников пожалел, что придумал это легкомысленное зрелище, в общем-то несправедливое для подростка. Но когда учить, как не в шестнадцать? А почему шестнадцать? Сидел три года в. одном классе?
Тюпин схватил противника за руку и попробовал бросить через бедро, но лейтенант увернулся легко, как упорхнул. И подросток сделал ту паузу, которую допускают все борцы, готовя новый прием. Леденцов к этим паузам не привык: не было их в схватках на улицах, во дворах и чердаках, — поэтому он на секунду прыгнул к подростку и вроде бы сплясал рядом с его ногами. От неожиданной подсечки Тюпин полетел на край мата, но лейтенант диким прыжком — кенгуриным — настиг его и подхватил, не дав припечататься к мату.
Тюпин выпрямился, скорбно сопя и разглядывая шведскую стенку. Его бывший напарник, видя такой поворот, вроде бы заинтересовался брусьями, потом «конем», а там и дверь оказалась рядом.
— Понял? — нравоучительно сказал Петельников. — Всегда побеждает умнейший!
— В конечном счете, — добавил Леденцов ради истины.
— Он больше меня тренировался…
— Он больше тебя читал, — изрек Петельников. — Ладно, теперь к делу.
Они сели на низкие скамейки — Тюпин меж оперативниками.
— Где Саша? — повел разговор капитан.
— Не знаю.
— Знаешь, он твой друг.
— Знаю, но не скажу.
— Почему?
— Потому что он мой друг.
— Закон обязывает говорить правду.
— Какой закон?
— Уголовный, который вы изучаете на правоведении.
— А закон дружбы? Сам погибай, а товарища выручай!
Петельников замолчал. Тюпин прав: здесь юридические нормы не очень-то стыковались с моралью. Выходило, что работники милиции требовали предать друга. В оперативной практике эта психологическая трудность преодолевалась, поскольку человек, о котором надлежало сказать правду — друг, приятель, родственник, супруг, — совершил преступление. И не было такой морали, которая побуждала скрывать истину. Но Вязьметинов не был преступником. И Петельников решил, что это обстоятельство убедит подростка скорее.
— Роман, твой друг не преступник.
— Почему же вы его ловите?
— Мы его не ловим, а ищем.
— Зачем?
— Сказать, что он не преступник.
— А сам этого Сашка не знает?
— Он убежден, что его все еще подозревают.
Тюпин задумался, поочередно косясь на оперативников. Серьезный тон капитана убеждал какой-то особой чистой нотой. И они уже ждали признательных слов, но парень вздохнул:
— Я обещал не выдавать.
— А он просил?
— Само собой. Велел на все вопросы отвечать «нет» и «не знаю». По-вашему, слово нарушить?
— Слово нарушать нельзя, — согласился капитан.
Молчавший Леденцов ожил бурно — хлопнул подростка по спине и наподдал плечом так, что толчок передался Петельникову. Тюпин повернулся к лейтенанту с радостной готовностью: видимо, ловкая подсечка уважения добавила.
— Рома, не будь болтливым! Отвечай только одним словом «нет».
— Да? — заулыбался Рома.
— Конечно! А я обязуюсь так спрашивать, чтобы тебе «да» не говорить. Идет?
— Заметано! — согласился Тюпин на веселый эксперимент.
Леденцов жутко, как завзятый гипнотизер, уставился ему в глаза. Рома сжал губы и насупил брови с таким напряжением, что тихонько икнул.
— Вязьметинов на Марсе?
— Нет, — хохотнул подросток, теряя волевое лицо.
— У тебя?
— Нет.
— У приятеля?
— Нет.
— В школе?
— Нет.
— На вокзалах?
— Нет.
— Ходит по улицам?
— Нет.
— Но он в городе?
— Нет.
— В другом городе?
— Нет.
Леденцовские вопросы иссякли, поскольку он вроде бы все перебрал, включая Марс. Одного «нет» явно не хватало. Тюпин смотрел на лейтенанта без интереса, как на неудавшегося фокусника: он-то ждал чего-то блестящего, вроде виртуозной подсечки.
— В деревне? — спросил теперь капитан.
— Нет.
— Что ж он, в лесу сидит?
— Нет, — сиял Тюпин.
— Может быть, он в Париже? — предположил Леденцов.
— Нет.
— Не в лесу, — значит, в поле? — не отступался Петельников.
— Нет.
— Вокруг него ни деревца?
— Нет.
— Так, деревья есть, но не лес… А захоти Саша искупаться — ему надо ехать далеко?
— Нет.
— Ага, у него рядом река, море, озеро?
— Нет.
— Спасибо, Роман.
Оперативники встали.
— И все? — удивился Тюпин.
