Инна Бачинская - Конец земной истории
Она передернула плечами, что, должно быть, значило: «Мне скрывать нечего», – но промолчала.
– Предлагаю скооперироваться двум неглупым людям, зарыть томагавк под тропу… или как там полагается, и поговорить по душам, – продолжал Монах. – Не здесь, а в каком-нибудь спокойном уютном месте. Можно в баре «Тутси», где подают классные бутерброды и классное пиво. Соглашайтесь, Лариса, вы ничего не теряете.
Монах видел, что она колеблется. Она молчала, окидывала его оценивающим взглядом, словно пытаясь понять, что он задумал. Характер у нее был жесткий – тех, кому она доверяла, можно было пересчитать по пальцам, и она всегда знала, что нужно делать. Всегда, но не сейчас. Гибель Норы, убийство тетки, убийство Алисы – это не просто серьезно, это страшно, и, как бы она ни старалась не думать о причастности кого-то из семьи, не думать об этом она не могла. Не получалось думать по-другому. Ей было страшно, она растерялась, и это делало ее уступчивой.
…Они сидели в полутемном зале «Тутси». Митрич, бросая скорые взгляды на спутницу Монаха, вопросительно вздернул брови.
– Пива и бутерброды, – сказал Монах. – Твои, фирменные. Я еще не обедал. Лариса, это мой друг Митрич!
Лариса кивнула и сказала:
– Мне не нужно.
– Пива и бутерброды, – повторил Монах с нажимом. – Вы не понимаете, от чего отказываетесь, Лариса. Мы по чуть-чуть, а то Митрич у нас обидчивый. Обидишься, Митрич?
– Само собой! – на ходу ответил Митрич.
Лариса промолчала.
– Лариса, расскажите о вашей тетке, – сказал Монах.
– О ком? – Она, похоже, удивилась. – При чем тут тетя Нина? Вы думаете, эти смерти связаны?
– Не знаю, Лариса. Но вопросы есть.
Она пожала плечами.
– Тетя Нина… – Голос ее дрогнул. – Она была замечательным человеком… Сильная, умная, удивительный характер. Оптимистка. В свои семьдесят восемь купалась в проруби, представляете? Она была на три года старше отца. Много путешествовала, была в Индии, в Испании, в Мексике. Звала меня, но как-то не получилось. И самое главное – она была неравнодушной, к ней можно было всегда прийти, посоветоваться… Ее все уважали. И я не представляю, кто мог ее… убить!
Монах ухмыльнулся, вспомнив соседей, которые боялись Сидакову. Лариса, чуткая, поняла, видимо, и слегка порозовела.
– Конечно, она могла сделать замечание, вмешаться, даже пригрозить. Я допускаю, что ее многие не любили. Но ведь нужно кому-то! Она была неравнодушной. Если вы думаете, что кто-то из соседей… там есть пьяница, ничтожество, куражился над женой и ребенком, тетя Нина уговаривала жену подать в суд за побои, и он стал ей угрожать. Ну, может, были еще, но чтобы убить?
– Грабеж?
– Не знаю, кажется, ничего не пропало.
– Кажется?
– У тети были украшения… Она была к ним равнодушна. Муж, дядя Слава, когда-то дарил. Меня уже спрашивали об этом. Я не знаю, все, кажется, на месте.
– Мне сказали, что она увлекалась астрономией.
Лариса улыбнулась:
– Увлекалась. Кто вам сказал?
– Я знаком с майором Мельником, он упомянул, что у Сидаковой был телескоп. Вы были там после убийства?
– Нет. У тети работала женщина, Елена Степановна, она прекрасно все знает. Был телескоп. Тетя Нина купила его в прошлом году через Интернет, и еще книги по астрономии. Громадный «Атлас звездного неба»… Увлеклась страшно, говорила, что с помощью телескопа можно совершить массу открытий. Например, на Луне она рассмотрела остатки строений, – она называла их «руины замка», и собиралась написать об этом в Академию наук. – Она помолчала. – Мельник больше ничего не говорил? Они что-то знают? Нас все время вызывают…
– Насколько мне известно, нет. И я не знаю, просто бью наугад. Вам известно о письмах, которые она получала в последний месяц? Вернее, за две последние недели?
– Письма? Понятия не имею. Что за письма?
– Это были почтовые открытки без обратного адреса, а вместо текста там был год – тысяча девятьсот восемьдесят третий.
– Только год?
– Только год. Следователь предположил, что это намек на какое-то дело, по которому она вынесла приговор, и теперь…
– Вы хотите сказать, это месть? – перебила Лариса. – Через столько лет? – Она помолчала, потом сказала: – Я допускаю, тетя Нина могла быть жесткой…
– Она ничего не рассказывала о каких-нибудь интересных случаях из своей судебной практики?
– Рассказывала, но ничего такого… особенного. Я не думаю, что это месть… не представляю себе…
Незаконченная фраза повисла в воздухе.
– Они что-нибудь нашли? – снова спросила она.
– Не знаю, Лариса. Я не видел Мельника с того самого дня.
– Я, к сожалению, видела… – уронила она и, помолчав, добавила: – Я могу поверить, что написал осужденный, возможно, хотел напугать… не знаю. Но убить? Зачем? Месть? Через столько лет?
Она говорила это не столько Монаху, сколько себе, не ожидая ответа. Он промолчал.
– А кроме того, – продолжала она, – зачем писать? Напугать? Предупредить? Убийца приходит и убивает, а не шлет дурацкие открытки. А перед убийством объясняет, за что… – Она осеклась, подумав, что, возможно, так и было.
– Согласен. На первый взгляд верно, но ведь были открытки и было убийство, и они взаимосвязаны. Убийца прислал открытки… что-то вроде черной метки, угрозы. Глупо, не нужно, согласен. Считайте, эмоции возобладали.
– Но ведь тетя могла принять меры, заявить… у нее везде связи, или сказать мне, наконец. Или вообще уехать! А вам не кажется, что она попросту не придала угрозе значения?
– Если бы она не придала угрозе значения, то не стала бы хранить открытки. Мы все равно ни до чего путного не додумаемся. Надо действовать, Лариса. У вас есть ключ от теткиной квартиры?
– Есть, – ответила она не сразу, удивленно уставясь на него.
Появился Митрич с тележкой. Проворно расставил на столе бокалы с пивом и тарелки и убыл, ухмыльнувшись и подмигнув Монаху.
– Ваше здоровье! – сказал Монах, припадая к бокалу.
– Я не пью пива, – отчеканила она.
– Классное пиво, – выдохнул Монах с удовольствием. – Много теряете. Вы не пьете вообще или не пьете пива?
– Я не пью вообще.
– У меня предложение, Лариса. Мы с вами в одной лодке сейчас, типа союзники. Попробуйте хотя бы!
Он с удовольствием жевал бутерброд и запивал его пивом. Борода его победительно торчала, и Лариса вдруг усмехнулась, вспомнив, как отец спросил, не застревают ли там крошки.
– Застревают, – сказал Монах. – Но всегда можно вытряхнуть. Не проблема. Попробуйте пива!
Лариса нерешительно взяла бокал, пригубила. Монах с улыбкой наблюдал. На ее верхней губе осталась пена, и она ее слизнула. Глаза их встретились, и Монах подмигнул. Лариса вспыхнула.
– Мы не могли бы сходить к вашей тетке, я хочу посмотреть, что там?
– Квартира опечатана. Что, собственно, вы собираетесь там найти?
Монах пожал плечами и сказал назидательно:
– Когда вы исследуете неизвестное, то никогда не знаете, что обнаружите. Что-нибудь. – Он выразительно дернул бровью и добавил: – Можете постоять на улице. Сделаете вид, что ждете подругу.
– Я пойду с вами, – сказала она сухо. – Недолго. И я не позволю вам шарить и заглядывать в шкафы и письменный стол.
– Я ни к чему не прикоснусь, – сказал Монах. – Просто хочу почувствовать атмосферу.
– Ну да, ведь вы ясновидящий, – ядовито сказала она.
– Издеваемся? Это от пива? – хмыкнул Монах. – С непривычки?
Лариса вспыхнула и невольно улыбнулась, и Монах подумал, что впервые видит ее улыбающейся.
– Идите первая, – сказал Монах. – Вдвоем мы слишком бросаемся в глаза.
Лариса кивнула и ускорила шаг. Вдруг обернулась и сказала:
– Код – триста пятьдесят девять, третий этаж, квартира восемь.
Монах не торопясь двинулся к перекрестку. Постоял там, рассматривая афишную тумбу, и, так же не торопясь, отправился обратно. Поднялся на третий этаж, толкнул дверь с болтающейся длинной бумажной лентой с лиловыми печатями. Лариса с несчастным лицом стояла в прихожей, не решаясь войти в раскрытую дверь гостиной. Монах аккуратно закрыл за собой дверь, и они обменялись вопросительными взглядами. Монах неопределенно взмахнул рукой. Лариса переступила порог комнаты. Монах последовал за ней. Оба молчали. Лариса заплакала. Она плакала не всхлипывая, почти не дыша, снимая слезы пальцами…
Монах, стоя на пороге, рассматривал гостиную убитой судьи Сидаковой. Полумрак, задернутые шторы; несколько картин: зелень, река, цветы; светлая мебель, кожаный диван, пара кресел, журнальный столик, на нем вазочка с конфетами; фикус – почти дерево в китайской вазе у окна – с поникшими листьями.
Лариса вышла и вернулась с графином воды. Вылила воду в вазу. Монах неспешно двинулся в другую комнату. Оказалось, спальня. Идеальный порядок, кровать застелена, две картины – городской пейзаж и натюрморт, обе в радостных желто-зеленых тонах – ему пришла на ум яичница, посыпанная зеленым луком; в углу мрачноватый деревянный диптих – мадонна с ребенком и Христос, удачные реплики с очень старых икон. Монах даже заходить сюда не стал – постоял, обвел взглядом и прикрыл дверь.
