Рэй Брэдбери - Давайте все убьем Констанцию
– Она на него накричала. Думаю, это была она.
– Знаете, что она кричала?
– Нет.
– А я знаю.
– Вы?
– Вчера среди ночи я слышал голоса, хотя спал. Тот голос не иначе был ее. Может, мне она кричала то же, что и бедняге священнику. Хотите услышать?
– Жду.
– Ну да. Она вопила: «Как мне вернуться, где следующий след, как мне вернуться?»
– Куда вернуться?
Веки Шустро дрогнули: за ними пробежали какие-то мысли. Он фыркнул.
– Брат ей указал дорогу, и она пошла. И под конец говорит: «Я заблудилась, покажите мне путь». Констанция хочет, чтобы ее нашли. Так?
– Да. Нет. Господи, не знаю.
– И она не знает. Может, оттого она и вопила. Но мой дом построен из кирпича. Он не развалится.
– Другие развалились.
– Прежнего мужа, Калифии, брата?
– Это долгая история.
– И путь до дома ваш далек?[102]
– Да.
– Не подражайте только этой старой чокнутой наседке: куда посадят, такие яйца и несу. Красный шарф. Красные яйца. Голубой коврик. Голубые. Фиолетовая кофта. Фиолетовые. Это я. Заметили тут клетчатую простыню?
Простыня была белая, и я сказал ему это.
– У вас плохое зрение. – Он окинул меня взглядом. – Да уж, рот у вас не закрывался. Я устал. Пока. – Он захлопнул веки.
– Сэр.
– Я занят, – пробормотал он. – Как меня зовут?
– Фейджин, Отелло, Лир, О’Кейси[103], Бут[104], Скрудж.
– Ага-ага. – Он захрапел.
Глава 36
Я вернулся на такси к морю, в свой домик. Мне нужно было подумать.
И тут: дверь, выходящая на океан, содрогнулась от удара словно бы строительной бабы. Бух!
Не дожидаясь, пока дверь высадят, я подскочил к ней.
Луч света из круглого кристаллика, вставленного в незамысловатый глазок, чуть меня не ослепил.
– Привет, Эдгар Уоллес[105], тупой ты сукин сын, чтоб тебя разнесло! – послышалось с улицы.
Я отпрянул, пораженный тем, что этот ни хрена не стоящий халтурщик осмелился обозвать меня Эдгаром Уоллесом!
– Привет, Фриц, – крикнул я, – сам ты тупой сукин сын, чтоб тебя разнесло! Входи!
– Угу!
Фриц Вонг затопал по ковру тяжело, словно в армейских ботинках. Скрипнув каблуками, выхватил монокль и уставил его на меня.
– Ты стареешь! – воскликнул он довольно.
– Ты тоже! – отбрил я.
– Хамишь?
– Повторяю за тобой!
– Потише, будь любезен.
– Ты первый начал, – выкрикнул я. – Сам-то слышал, как ты меня назвал?
– Микки Спиллейн[106] лучше?
– Катись!
– Джон Стейнбек[107]?
– Ладно! Только не ори.
– Так пойдет? – произнес он шепотом.
– Нет, мне все еще слышно.
Фриц Вонг громко фыркнул.
– Узнаю своего милого приблудного сынка!
– Узнаю своего гулящего приблудного папашу!
Заходясь смехом, мы изобразили объятие.
Фриц Вонг вытер глаза.
– Ну, с формальностями покончено, – пророкотал он. – Как ты?
– Жив. А ты?
– Разве что. Где там провиант задержался?
Я вынул принесенное Крамли пиво.
– Поросячье пойло. Вина нет? – Фриц сделал основательный глоток и сморщился. – Ну вот. – Он грузно опустился в мое единственное кресло. – Чем я могу помочь?
– С чего ты решил, что мне нужна помощь?
– А когда она тебе была не нужна? Погоди! Это пойло не по мне. – Он вышел под дождь, тут же вернулся с бутылкой «Ле Гортона» и начал ее открывать фасонистым серебряным штопором, который вытащил из кармана.
Я вынул две не новые, но чистые банки. Презрительно на них покосившись, Фриц налил вино.
– Сорок девятый! – сказал он. – Знатный год. Не слышу восторгов.
Я выпил.
– Да не залпом! – завопил Фриц. – Ради Христа, вдыхай! Впитывай аромат!
Я вдохнул. Покрутил сосуд.
– Неплохо.
– Господи Иисусе! Неплохо?
– Дай подумать.
– Черт возьми. Не думай! Пей носом! Выдыхай через уши!
Закрыв глаза, он показал, как это делается.
Я повторил.
– Превосходно.
– Теперь сядь и заткнись.
– Это мое место, Фриц.
– Было твое.
Я сел на пол, прислонился спиной к стене, а Фриц встал надо мной, как Цезарь над муравейником.
– Ну, выкладывай факты.
Я подобрал факты и выложил.
Когда я закончил, Фриц неохотно наполнил мою банку.
– Ты этого не заслужил, – пробормотал он, – но обращение с марочным вином ты изобразил недурно. Заткнись. Потягивай.
– Если кому-нибудь по зубам раскусить Раттиган, – произнес он, потягивая, – то это мне. Или нужно было сказать «по силам»? Спокойно.
Он распахнул переднюю дверь: с неба лился прекрасный нескончаемый поток.
– Нравится?
– Очень.
– Олух! – Фриц подкрутил монокль, чтобы оглядеть большое пространство берега.
– Дом Раттиган вон там? Отсутствует семь дней? Может, нет в живых? Властительница империи убийств – да, но сама не даст увидеть себя мертвой. Однажды она просто исчезнет, и никто не будет знать, что случилось. А теперь моя очередь выкладывать факты?
Он разлил остатки «Ле Гортона», с неприязнью к банке из-под желе и с любовью к вину.
Он свободен сейчас, сказал Фриц, не снимается. За два года ни одного фильма. Стар, говорят.
– Да по кувырканью в постели второго такого юнца, как я, во всем мире не найдется! – возмущался он. – Теперь я взялся за пьесу Бернарда Шоу «Святая Иоанна»[108]. Но как в эту невероятную пьесу подобрать актеров? И вот, пока суд да дело, приступаю к роману Жюля Верна, срок авторских прав истек; у продюсера, придурка, ветер в голове, мало говорит и много ворует, так что мне нужен второразрядный писатель-фантаст – ты – обтесать этот долбаный шедевр. Говори да.
Но раньше, чем я успел открыть рот…
Под небесный водопад, сопровождаемый вспышкой и громом, Фриц рявкнул:
– Ты принят! Ну вот. Есть еще что показать и рассказать?
Я показал и рассказал.
Фотографии, вырезанные из старых газет и прикрепленные скотчем к стене над постелью. Чтобы их рассмотреть, Фриц с руганью едва не распластался на полу.
– С единственным глазом, другой пострадал на дуэли…
– На дуэли? – удивился я. – Ты никогда не рассказывал…
– Заткнись и прочти немецкому режиссеру-циклопу имена под снимками.
Я прочитал.
Фриц повторил.
– Да, я ее помню. – Он потянулся к фотографии. – И эту. Да, и эту тоже. Господи, прямо стенд «Объявлены в розыск».
– Ты со всеми работал или только с некоторыми?
– Кое с кем поработал, две схватки из трех, в мотеле Санта-Барбары. Я не хвастаюсь. Что было, то было.
– Ты никогда мне не врал, Фриц.
– Врал, но ты был слишком глуп, не догадывался. Полли. Молли. Долли. Звучит как убогий перезвон швейцарских колокольчиков. Погоди. Не может быть. Может. Да!
Он наклонялся, поправлял монокль, напряженно щурился.
– Как же я не замечал? Dummkopf[109]. Но проходило время. Годы. Вот эта, и эта, и та. Боже правый!
– Что, Фриц?
– Все они – одна и та же актриса, одна и та же женщина. Разные волосы, прически, цвет волос, косметика. Брови густые, брови тонкие, нет бровей. Губы тонкие, губы пухлые. С ресницами, без ресниц. Женские штучки. На прошлой неделе на Голливудском бульваре подходит ко мне женщина и спрашивает: «Узнаешь меня?» «Нет», – отвечаю. А она: «Я такая-то». Разглядываю ее нос. Нос сделан. Смотрю рот. Тоже сделан. Брови? Новые. Плюс к тому она сбросила тридцать фунтов и превратилась в блондинку. И с чего она взяла, что я обязан ее узнать?.. Эти снимки, где ты их взял?
– На горе Лоу…
– Тот дурачок, газетный библиотекарь. Взбирался я как-то к нему кое-что выяснить. Бежал без оглядки. Дышать было нечем от этих треклятых газетных штабелей. Крикнул: позови меня, когда очистишь помещение! Придурочный первый муж Констанции, она за него вышла после бомбежек, когда оправлялась от испуга. Как же я умудрился снять ее в трех фильмах и не догадаться, что это она! Иисусе Христе! Бесенок на черте сидит, сатаной погоняет!
– Может, потому, – предположил я, – что ты где-то в эти годы обхаживал Марлен Дитрих?
– Обхаживал? Это так называется? – Фриц хохотнул и откачнулся от края кровати. – Сними эти чертовы фотки. Если я сумею помочь, они мне понадобятся.
– Такие есть еще. Китайский театр Граумана, старая аппаратная кабина, старый…
– Этот свихнутый?
– Я бы так не сказал.
– Ну да! У него хранится недостающая часть моей «Атлантики», которую я делал еще для «УФА». Я пришел посмотреть. Он попытался привязать меня к стулу и напичкать старыми сериалами с Рин-Тин-Тином[110]. Я пригрозил выпрыгнуть с балкона, только тогда смог забрать «Атлантику» и уйти. Так-то.
Он разложил фотографии на постели и яростно воззрился на них через монокль.
– Говоришь, наверху у Граумана есть другие наподобие?
– Да.
– Согласен сесть в «альфу-ромео» и максимум через пять минут быть в Китайском театре – скорость девяносто пять миль в час?
Кровь отхлынула у меня от лица.
