Мануэль Скорса - Гарабомбо-невидимка
– И тут не можешь по чести, мразь, – сказал он.
– Бить так бить!
Успокоенный, почти счастливый, Кайетано крикнул:
– Довольно!
Дом Амадора стоял в ложбинке Айяйо, куда не проникнуть злому ветру Тамбопампы. Все трое спустились вниз. Их ждали Скотокрад, Эпифанио Кинтана и трое незнакомцев. Кинтана сказал, что они из Сантьяго Пампы. Повсюду знали, что глава общины на свободе, и приходили, чтоб получить приказ.
Кайетано перекрестился:
– Во имя отца и сына и святого духа, собрание начинаю!
Он рассказал, что с ним было. Общинники слушали, не шелохнувшись, но, когда он сообщил, что подписи исчезли, что-то мелькнуло на бесстрастных лицах. Однако никто ничего не говорил, пока Гарабомбо, снедаемый яростным упорством, не воскликнул:
– Я их достану! Хоть тут что, а подписи я верну!
– Какой смелый! – пробурчал Корасма. – Тебе-то легко, ты невидимка, куда хочешь пройдешь.
Глава девятнадцатая
О том, как Ремихио-горбун, врун, бездельник, злодеи, преобразился в Ремихио Великолепного
Когда субпрефект Валерио рассказал в клубе, как оскорбил Ремихио достоинство его жены, все, кроме судьи Монтенегро, читавшего передовую в «Эль Комерсио» о преимуществах инсектицидов, которыми пользовались хлопководы долины Каньете, итак, все, кроме судьи, решили, что карлика пора проучить. В это самое утро Энрикета Валерио, ожидавшая наконец ребенка, вышла на воздух с доньей Пепитой Монтенегро. Дамы погуляли под руку у Чаупиуаранги, а на обратном пути супруге субпрефекта захотелось свежих фруктов. Дамы пошли на рынок. И по дороге, и на рынке все их почтительно приветствовали. Когда дамы выбирали бананы, донья Энрикета пожаловалась подруге:
– Ах, донья Пепита, я целые дни читаю святцы и все не знаю, как назвать ребенка.
Ремихио, пытавшийся выклянчить бараньего супу, крикнул:
– А вы бы вспомнили, как отца звали!
Оскорблял он ее не впервые. За несколько недель до того донья Энрикета шла в церковь читать новену и останавливалась через каждые три шага. Алькальд де лос Риос ей посочувствовал: «Бедная донья Энрикета, как она хворает, даже постарела!..» На эти милосердные слова Ремихио откликнулся так:
– И верно! Ей бы не ребенка, а внука!
Его забрали, но у самого участка с ним случился припадок. Сержант Астокури приказал, чтоб его все же подержали взаперти. Надо и жандармам заботиться о своей чести!
Однако на сей раз субпрефект взбесился. Он знал, что над запоздалой беременностью и без того смеются.
– Сержант, завтра же приструни эту вошь!
– Как прикажете, сеньор, – угодливо отвечал Астокури.
– Его отравить давно пора, – заметил Арутинго.
– Не согласен, – пробурчал судья.
– А если бы этот таракан оскорбил вашу жену?
– Неужели вы думаете, Валерио, что моя жена заметит такую улитку?
– Но надо же что-то делать!.. Нельзя же ему вечно смущать покой честных семейств! Он многих поссорил. Вот, например…
– Хотите честно?
– Ну конечно, доктор!
Судья выпил «подводную» (стопку водки в кружке пива), поправил шляпу, засунул большие пальцы в прорези жилета! Шляпу он не снимал ни на улице, ни в помещении. Сам сенатор от Паско делал вид, что не замечает блистательного убора, который судья не снимал, даже справляя нужду. Итак, судья засмеялся сухим, коротким смешком.
– Ремихио – человек неполноценный! Он уродец и телом и душой. Горб его души – болезненное тщеславие. Учите его травите, мне что, но не забывайте – скоро выборы! Зачем нам тратить попусту время? Не делайте из всего трагедии. Мне кажется, если мы примем его всерьез, он угомонится, а мы развлечемся. Карлик хочет, чтобы его заметили? Давайте заметим!
– Я с ним не буду разговаривать!
– Янауанка стоит мессы!
– Мы что, отслужим за него обедню?
– Нет, это я так…
Они пили, спорили и до чего-то доспорились, ибо через несколько дней во дворик пекарни «Звезда» пришел жандарм. Пекари как раз мыли руки, Мощи носил им лохани. Чтобы их предупредить, мастер Крисанто крикнул:
– Добрый вам день, сеньор Пас!
Лекари притаились.
– День добрый, – сухо ответствовал жандарм.
Святые Мощи решил к нему подмазаться:
– Хлеба, сеньор?
– Где Ремихио, дон Крисанто?
– Спит.
– Разбудить!
Мощи побежал предупредить карлика, но дверь была одна, и тот все равно скрыться не мог бы. И во дворик явилась патлатая голова, сонная морда и хитроватая улыбка.
– Спали, дон Ремихио?
– Сдаюсь!
– Шуточки отставить, дон Ремихио!
– Какие шуточки! Я пленник.
– Дон Ремихио, меня к вам послали. Вот бумага из субпрефектуры.
И он вручил карлику конверт. Рука у карлика опустилась под тяжестью послания, словно оно было бронзовое. За несколько дней до того он сунул под дверь субпрефектуры донос, разоблачавший заговор властей против него. Среди прочих глупостей там было написано:
Мне известно из надежных источников, что наши власти поклялись меня не трогать. Они знают, что я нищ и немощен, а в наши дни таких не сажают. Из тюрьмы – путь в депутаты, так что они придерживают местечко для своих. Что им до моих прошлых заслуг! Такой человек, как я, завсегдатай застенков, побывавший тюрьмах в пятнадцати, не заслуживает, на их взгляд, и маленького внимания. Да, уже и на жандармов нельзя положиться!.. Куда мы идем или, точнее, откуда? Будьте честны! Не таите злобы, сеньор субпрефект, и возьмите меня, – хоть я и беден!
Пас откозырял и удалился. Ремихио встряхнул письмо; руки его дрожали.
– Дон Крисанто, подайте мне очки!
– Очки ему дайте, – приказал взволнованный Крисанто.
Мощи снова кинулся в пекарню. Карлик величественно надел оправу и прочитал:
– «Уважаемый сеньор!» – сильно побледнел, снял очки, надел опять и взвыл: – У-у-у!..
– Что такое? Что тут творится? – спросила вдова Янайяко.
Пылая презрением, Ремихио воскликнул:
– Ага, испугались! А что им еще делать? Что им еще осталось? Мойте уши и слушайте!
– Не груби, Ремихио! – рассердилась вдова.
– Как заговорили мои враги, а? Как заговорят мои друзья, которые мне хуже врагов? Ах-ха-ха-ха! О-хи-хи-хи!
Он пустился в нелепый пляс, чуть не упал. Мощи подхватил его и получил по шее. Наглая улыбка освещала маленькое темное лицо.
– Что скажут некоторые дамы? Что скажет одна вышеупомянутая? Ух-у-ху-ху!
– Да объясни ты, а то завел: «скажет, скажет»!..
– Да уж, кто в сорочке родился…
Он опять побледнел.
– Уважаемый сеньор! – слыхали? Уважаемый – то-то! Почитаю честью ответить на Ваше недатированное послание, в котором Вы раскрываете заговор, направленный, как Вы считаете, на то, чтобы подорвать Ваш авторитет в этой провинции…
Все молчали. Вдова, пекари, кондитеры, мальчики на побегушках были потрясены. А Ремихио тем временем продолжал:
– Ни правительство, почитающее свободу слова, ни я, искренний поклонник Ваших высоких дарований, ничего не замышляли и не замышляем против первого мудреца Янауанки…
Он тяжело дышал и держался за сердце.
– Действительно, власти нашей провинции и Вы, сеньор, не всегда пребываете в согласии (ведь мы, в конце концов, перуанцы!..); тем не менее все гордятся Вашей деятельностью на ниве искусств и научной мысли. Как выразился Платон, «птица проходит по болоту и остается чистой».
Он опустился на ящик. Зеваки застыли в изумлении, хозяйка зачарованно глядела на него, пытаясь заглянуть и в письмо.
– …Теперь, когда апристы и коммунисты, не почитающие ни Бога, ни Родины, раздувают несуществующие споры из-за земли, я, как представитель власти, как гражданин, как отец семейства, гордо отметаю наветы, существующие лишь в поврежденном мозгу завистников, и не колеблясь приветствую в Вашем лице того, кто украшает нашу провинцию, а может – и весь наш департамент.
Власти будут Вам весьма обязаны, если…
Он опустил голову. Когда он ее поднял, лицо его пылало.
– Да!.. – шептала вдова. – Так и написано…
– Писано, писано, писано!.. – подхватил Мощи и засмеялся.
Ремихио сидел на ящике и смотрел вдаль, на эвкалипты Чипипаты. Шум Чаупиуаранги* трогал его больше, чем гул голосов. Вдруг он очнулся.
– Говорите, если посмеете!
Никто не насмехался над ним. Даже вдова молчала от полноты чувств. Мощи выбивал чечетку в безудержном, веселье. По удивленным лицам пекарей струилась вода. Чтобы поздравить счастливца, они вытерли руки о фартуки. Наконец признали бедного Ремихио! Наконец настал день, о котором он пророчествовал втуне: «Еще убедятся! Еще будут хвастаться, что я ел с ними за одним столом!»
Печать и подпись субпрефекта не оставляли сомнений. Пекари, кондитеры, мальчишки пребывали в восхищении. Дон Крисанто. предложил собрать вещи. Никто не хотел, чтобы Ремихио ударил лицом в грязь. Бедняки понимают лучше, чем щеголи, как важен внешний вид. Рваный пиджак, рубаха не по росту, обтрепанный галстук говорят о том, что тебя выгнали с работы, что ты бедствуешь и голодаешь. Башмаки у Ремихио были в таком плачевном состоянии, что добить их могли уже не камни, а любая перемена погоды. Сраженная славой этого удивительного дня, вдова Янайяко вышла и принесла новые ботинки. Через некоторое время дон Крисанто тоже принес сверток, в котором были брюки и пуловер. Не благодаря никого, Ремихио нырнул во мрак пекарни. Пекари остались во дворике, глядя на дверь.
