Мануэль Скорса - Гарабомбо-невидимка
– Но Ремихио не ребенок, – вмешался фельдшер Канчукаха, – ему уже лет двадцать.
– Пятьдесят ему, – сказал Арутинго, не простивший бывшему карлику прозвища «газоиспускатель». – Не было у него горба! Притворялся из вредности. Тряпок набил, чтобы его жалели. Пройдоха он, и все!
В субботу Ремихио посетил отца Часана и, по-видимому, исповедался за всю свою жизнь, ибо пробыл там до ночи. В воскресенье священник сказал проповедь о полевых лилиях, которые прекрасней Соломона, и сообщил, что Ремихио, среди прочих, понесет носилки со статуей св. Розы Лимской. Сами жандармы это проглотили, хотя считают святую своей покровительницей. Они испугались, что Ремихио рассердится, и носилки перевернутся. Но боялись они зря: тридцатого августа он с легкостью нес святую. Почти вся Янауанка шла со свечами за Розой Лимской. К пяти часам она вернулась под эскортом в церковь, а отец Часан подарил Ремихио эстамп с ее изображением. Спускался вечер. Ремихио шел от священника, погруженный в мысли о небесной красе угодницы божьей, и налетел на саму Викторию Ракре. Он потерял равновесие и упал, а донья Виктория взвивалась на дыбы от злости. Ремихио валялся в грязи, пока презрительная дама не скрылась за углом, потом встал и протер глаза, словно проснулся. Как бы там оно ни было (отец Часан сказал, что чудо сотворила св. Роза, но он к ней пристрастен), как бы там ни было, Ремихио выпрямился. По пути в «Звезду» он поклонился субпрефекту, и тот разинул рот: Ремихио не хромал! Валерио побежал к Сиснеросу, спросил водки и еле выговорил свою новость. Торговцы вышли посмотреть. Кто-то побежал сообщить в участок. По приказу сержанта, словно речь шла о нарушении, дежурный жандарм отправился проверить и вернулся в полном изумлении. «Так-перетак!..» – воскликнул сержант. Стали ждать, когда он пойдет назад, и ждали до заката. Да, он не хромал! «Перетак!» – повторил Астокури и перехватил Ремихио на середине площади.
– Откуда вы, мой милый? К танцам готовитесь?
– К каким танцам, сержант?
– У нас сегодня бал. Надеюсь, не откажете…
– А билет?
– Ну, что вы! Мы, жандармы, вас приглашаем.
И сержант увел его под руку посмотреть на фейерверк, который готовили ко дню св. Розы. Сержант ликовал: теперь он продаст туго расходившиеся билеты. И впрямь билеты расхватали! Каждому хотелось убедиться в том, что Ремихио больше не хромает. Вся Янауанка поспешила в зал муниципалитета. Ровно в восемь сияющий сержант в новой форме ввел Ремихио. Тот улыбался и не хромал.
– Музыку, музыку! – крикнул Астокури опешившим братьям Уаман и хлопнул в ладоши. Музыканты заиграли унылое танго «Южная Звезда», и учитель с учительницей затоптались на вымытом бензином, посыпанном опилками полу. Но все глядели только на Ремихио. Он скромно спрятался за учителей из Успачаки; однако те расступились.
– Музыку, черт!
Оркестр заиграл другой танец.
Никто. не смел открыть бал, и Ремихио, дойдя до середины зала, склонился перед зардевшейся супругой судьи.
– Разрешите искупить вину? – спросил он с чарующей улыбкой.
Донья Пепита стала такой пунцовой, какой не была со времен, когда царила на балах в Паско.
Музыканты взбодрились. Ремихио закружился по залу. Кто мог предположить, что немощные ножки так пляшут? Какая тут немощь! Он летал, замедляя ритм лишь для того, чтобы выбить дробь каблуками. Завороженные братья Уаман пели:
Ты сердца не береди
Невесте милой,
Скорей ее уведи
С моей могилы!
И, бередя сердце собравшимся, перешли на другой ритм:
Не надо мне гроба, венка, креста,
Ах, киньте меня в море с моста?
– Ну, дают! – веселился Астокури, считавший себя большим шутником. – До моря везти тоже недешево. И где там мост? Мы его лучше в речку…
Не надо страданий,
И горьких слез
Печальных литаний
И скорбных поз,
Терзаний и черных роз!..
Слезами станет
Морская соль,
В пучину канет
Былая боль.
В колокола
Ударит прибой,
Чайки стрела
Взлетит над тобой,
Над нашей горькой судьбой, ах!
Даже донья Пепита, поднаторевшая в танцах, едва поспевала за Ремихио. Завороженные братья играли не переставая, и только теснота в груди известила их о том, что они превзошли себя. Раздались радостные крики, небо стало алым, взвился фейерверк. Ремихио все плясал. Пот смывал уродство с его лица, нос выпрямлялся, становился тоньше, глаза обретали миндалевидную форму, исчезали последние, следы горестно-наглой улыбки.
Первыми заметили это дамы. Флор Сиснерос, первая красавица Янауанки, отказала Серафину де лос Риос и, жалуясь на мигрень принялась вздыхать. Амандита Сиснерос жадно ждала, что Ремихио ее пригласит, но Великолепный глядел только на Консуэло. Подойти к ней он не смел, пока капрал Минчес ласково не подтолкнул его. Тогда он зарделся.
– Разрешите?… Могу ли я?…
– Я польщена, – промолвила ослепленная Консуэло. На ней было до смешного короткое платье, в волосах ее почему-то красовался бант, а какие-то злые женщины намазали ей помадой не губы, а щеку.
Ремихио вывел ее на середину зала и улыбнулся музыкантам, ожидая пасодобля.
– Бодливой корове… – пробормотала Флор Сиснерос, и в словах этих, ко всему прочему, крылся намек на некоторую неуклюжесть счастливицы.
– Зависть гложет? – спросил Серафин де лос Риос.
– Нет, честно, он мог бы и лучше выбрать!
Сколько они танцевали? Ремихио нарушил чары возгласом: «Тут не повеселишься!» Распорядитель, сам Сиснерос, поднес ему пива, оркестр заиграл вальс. Но что-то было не так. Кавалеры чувствовали, что дамы танцуют слишком вяло, мечтая о том, с кем никто не сравнится. Именно в этот вечер расстроились многие помолвки. Женихи догадывались, почему и по кому вздыхают невесты, и бал кончился плохо. Серафин де лос Риос оставил донью Флор в самой середине танца (то было болеро, музыка Лео Марини), а через пять минут Карменсита Солидоро дала пощечину Мелесьо Канчукахе. Как ни старались жандармы, бал испуская дух. Дамы смотрели только на Ремихио!
С утра они побежали в булочную, как будто всем им захотелось хлеба, хотя круги под глазами говорили о бессонной ночи. Но тщетно! Ремихио появился лишь в полдень.
Печенье расхватали в один миг. Кавалеры сердились. Арутинго утешал их, уверяя, что все это фарс и скоро кончится. Но дни уходили, и фарс не кончался. Ремихио хорошел и хорошел. Его уже трудно было узнать. От нелепого, бессмысленного выражения лица осталась лишь какая-то отрешенность, печаль, что ли Да, он все хорошел. Кавалеры бесились. Посовещавшись несколько раз, они, под водительством одного из Солидоро, решились пойти к доктору Монтенегро. Сбиваясь, теряясь, утрачивая в секунды копившуюся неделями отвагу, они просили, чтобы доктор, первый из отцов города, вмешался и прекратил этот балаган.
– Какой балаган?
– Да сказки эти, что Ремихио-Дурак меняется. Пошутили, и хватит, доктор! Мы…
– А-га, а-га…
Больше они ничего не добились. Если бы судья и хотел, он бы помочь не мог. Он и сам растерялся. Когда сильные мира сего решили посмеяться над Ремихио, они думали не столько утихомирить на время нелепого бунтаря, сколько поразвлечься. В Янауанке, как и в других провинциальных городах, всем заправляет скука. Когда судья Монтенегро предложил обращаться с Ремихио как с человеком, они с удовольствием это подхватили, ибо много месяцев ничто не нарушало их сонного покоя. Даже донья Фина болела свинкой и не могла злословить. И мужчины, и женщины согласились участвовать в фарсе, обращаться с Ремихио по-человечески, кланяться ему при встрече, улыбаться, терпеть его разговоры. Молодые люди убедили девиц, чтобы те притворились, будто ревнуют его друг к другу, и, подавляя омерзение, восхищались его мнимым очарованием. Так хотели они развлечься, но все вышло иначе. Скучающие богачи не предусмотрели волшебного преображения. Никто и помыслить не мог, что выйдет такой ужас. Сделать они ничего не могли, он действительно менялся. За своими будничными делами они это проглядели, потеряли время, а когда спохватились, полгорода уже было во власти злосчастного чуда. Девицы не смеялись, а томились. Когда те, кто это выдумал, поняли, что дело не только в простодушии их сограждан, им стало жутко. Все зятья, к примеру, услыхав о затее, отправились в Янауанку, чтобы выкатать карлика в смоле и перьях. Но где же карлик? Вконец потрясенные преображением, они дошли до того, что молили Великолепного принять от них стаканчик-другой виски в клубе. Весть о его невыносимой красоте докатилась и до самого далекого поместья «Дьесмо». Больше от скуки, чем от любопытства, хозяйка отправилась в Янауанку, чтобы «смахнуть паутину с этих дикарей». Туманным днем на улице Болоньези появились ее могучие надсмотрщики, а потом и она сама, во всем величии; а Ремихио в это самое время возвращался с пустой корзиной в пекарню «Звезда». Хозяйка поместья придержала свою Красотку. Ремихио, погруженный в раздумья, их не заметил, и помещица вскричала:
