Олег Лебедев - Нефритовый голубь
Чем первый зять мой в глазах Тертышникова лучше генерала Кузьмина?
Да, вполне вероятно, что покончил с Михаилом Александровичем, не кто иной, как экс-следователь. Кстати, тогда Тертышникову, на его-то посту, не составило бы труда спрятать концы в воду.
Я посмотрел на бывшего офицера полиции. Тот, в свою очередь, покосился в мою сторону. Теперь, после пылкой филиппики, он имел довольно жалкий вид. Голова Тертышникова напоминала череп, обтянутый сухой, слегка желтоватой кожей.
«Все-таки мои предположения, – констатировал я, – не подкреплены какими-либо доказательствами».
Да и не похож экс-следователь на убийцу. Во всяком случае сейчас.
«Тем не менее, его умственная аномалия более чем очевидна, и полностью исключать эту версию нельзя», – здраво рассудил я. Поэтому решил в дальнейшем пристально наблюдать за ним.
Пока я размышлял обо всем этом, мы достигли небольшого дома, где, как рассказал Фун-Ли, на первом этаже и размещалось его заведение.
– Не желаете заглянуть со мной в эту китайскую прачечную? – пригласил я Тертышникова, не желая пока расставаться с ним. – Цены здесь умеренные, а хозяин хорошо говорит по-русски. Зовут его Фун-Ли, до переворота жил в Москве, успешно занимался все тем же ремеслом. Долго обслуживал нашу семью. Рекомендую прибегнуть к его услугам.
– А-а, русский китаец, – сердито насупился бывший полицейский. – Как же, известна мне эта гадкая порода, все они ошивались в интернациональных частях!
В гневе он дернул себя за бороду, закатил глаза, сжал кулаки.
«Господи, сейчас снова начнет вопить», – мысленно застонал я.
Экс-следователь, однако, быстро успокоился, шмыгнул носом, почти спокойно сказал:
– Что ж, пожалуй, зайду с вами. Может и стоит стать здесь клиентом. Да и как знать, не сделает ли хозяин мне скидки, если вы лично представите меня ему.
Заключительная фраза содержала более чем прозрачный намек на мое авторитетное посредничество для начала деловых контактов с Фун-Ли.
«Даже Тертышникову, как выясняется, иногда свойственно благоразумие, – отметил я. – А может, это на него повлияло проживание в практичной Америке».
В любом случае, бывший офицер в Нью-Йорке не роскошествовал, а такое состояние жизни способно порой охладить даже самые раскаленные всевозможными великими идеями головы.
***
Мы вошли в прачечную Фун-Ли.
В маленькой комнате, куда мы попали, самого владельца не было. Навстречу нам устремился грязноватого облика китайчонок, судя по всему – слуга моего китайца. Я попросил мальчишку позвать хозяина.
Китайчонок сбивчиво затараторил, «хозяина», дескать, «заболела». Я, однако, еще раз повторил просьбу, назвав слуге свое имя и наказав непременно передать его Фун-Ли.
Выслушав меня, китайчонок нехотя кивнул и оставил нас. Вскоре снова появился и сказав, что «хозяина вот-вот» выйдет, выскочил на улицу. Побежал, видать, куда-то по своим делам, насидевшись вдоволь в прачечной.
Несколько минут спустя дверь, ведущая в задние помещения заведения, открылась, на пороге появился Фун-Ли. Выглядел мой китаец неважно: под глазами его виднелись темные круги, он охал, рукой держался за грудь.
Я собрался было справиться у прачечника, что с ним происходит, а затем представить ему Тертышникова, но бывший следователь настолько бурно прореагировал на попавшего в его поле зрения китайца, что я не успел вымолвить ни единого слова.
– Ах ты, узкоглазая сволочь! – заорал экс-офицер полиции. – Думаешь, забыл твою желтую рожу, красноармеец проклятый!
Он свирепо засопел и кинулся на прачечника. Схватил его за ворот халата, принялся яростно трясти, не переставая, впрочем, кричать:
– Это ведь ты, азиатский бандит был одним из тех, кто охранял меня, когда я томился у вас в плену! Теперь, супостат, ответишь за все сполна!
Продолжая держать довольно вяло сопротивлявшегося китайца одной рукой, бывший полицейский отвел другую для нанесения сокрушительного удара по «супостату».
Сперва я, признаться, несколько растерялся при виде этого буйства. Но тут уже среагировал должным образом.
Предотвращая неизбежное избиение старого знакомого, бросился вперед, втиснулся между ним и Тертышниковым, с силой оттолкнул последнего. Задел, кажется, и китайца, так как в результате моего своевременного и энергичного вмешательства экс-следователь отлетел в одну сторону, а сын Поднебесной, чей халат разорвался в это мгновение, – в другую.
Фун-Ли непременно упал бы на пол, если бы не скромные размеры «приемной» его заведения. А так китаец уже без халата, жалкие остатки которого свалились с него, плюхнулся на широкую скамейку, куда, верно, складывалось грязное белье, приносимое клиентами.
Боже мой! Теперь, когда Фун-Ли остался без верхней одежды, я увидел, что грудь его обвязана полотенцем, на поверхности которого было большое кровавое пятно.
Так что же случилось с китайцем? Я намеревался было задать ему этот вопрос, но, вспомнив про бывшего офицера полиции, обернулся.
Тертышников грозно возвышался посреди комнаты, взирая на прачечника. В руке экс-следователь держал кусок желтого халата и разорвавшуюся цепочку, которую он, очевидно, содрал с шеи китайца.
К цепочке же был прикреплен предмет, мгновенно приковавший мой взгляд: нефритовая ручка с головкой в виде миниатюрного голубя.
С этим, однако, я решил разобраться после. Сейчас было не до того.
– Я убью тебя, советский шпион, – провозгласил Тертышников и снова пошел в атаку.
Я попытался было преградить ему путь, но бывший полицейский проскользнул мимо, проявив при этом, надо отдать ему должное, проворство, достойное неплохого нападающего в американском футболе. Оказавшись рядом со скамейкой, на которой тяжело дышал Фун-Ли, Тертышников несколько раз ткнул его кулаком.
– Получай, нехристь, получай красный шпион! – прозвучал исполненный праведного гнева голос экс-следователя.
Китаец, дабы как-то защититься, сдвинулся в сторону, поднял руки, окровавленное полотенце свалилось с его груди.
Тертышников не являлся бойцом хорошо подготовленным к рукопашным поединкам, но в тот момент он был крайне воодушевлен и, вероятно, изрядно поколотил бы прачечника, если бы я не подоспел китайцу на выручку.
Схватив экс-следователя за пояс, я с трудом оттащил его назад. Сдерживать его стоило немалых сил: душевная болезнь подпитывала энергией темпераментно вырывавшегося из моих объятий Тертышникова, вознамерившегося наконец покончить хотя бы с одним из бесчисленной когорты смертельно ненавидимых им людей.
Между тем, китаец, обвиненный бывшим полицейским в принадлежности к Красной армии в прошлом и в шпионаже в пользу СССР в настоящем, слабым голосом действительно больного человека пролепетал:
– Верно, после революции, господин Феллер, когда в России бардак начался, меня многие пытались мобилизовать. Красным это удалось. Вот и определили в 1919 году в интернациональную часть. Но я потом, конечно, сбежал от них. Зачем мне было воевать за этих варваров? Они же европейскую культуру уничтожали, столько хороших людей погубили.
Право слово, объяснение звучало вполне логично. По крайней мере, для меня. Бог с ним, с Фун-Ли, что не сообщил мне об этом при первой встрече. Известно же, как здесь, в эмиграции, относились, да и относятся по сей день к тем, кто хотя бы один час провел «по ту сторону» линии фронта.
Тем временем экс-следователь присмирел, перестал дергаться и попросил меня:
– Отпустите меня, пожалуйста.
Я уже привык за этот день к резким переменам в состоянии Тертышникова и выполнил данную рекомендацию, питая на основании накопленного опыта надежду, что теперь он пусть недолго, но будет вести себя как подобает.
– Хорошо, только не смейте больше прикасаться к китайцу, – предупредил я бывшего офицера полиции и, повернувшись к Фун-Ли, перед которым чувствовал себя крайне неловко, продолжил. – Прости, что привел его к тебе.
Однако, сыну Поднебесной, кажется, было не до моих извинений. Он корчился от боли, закрывая рукой кровоточащую рану на груди.
Тертышников же, действительно, не буянил, когда я отпустил его. Но весь облик экс-следователя красноречиво свидетельствовал о том, что полученные от китайца разъяснения нисколько не удовлетворили его. Маленькие глазки бывшего офицера смотрели на прачечника с подозрением, их обладатель то и дело нервно покусывал нижнюю губу.
– Ладно, – произнес Тертышников притворно ласковым голосом, обращаясь к прачечнику, которому, похоже, немного полегчало. – Если ты честный китаец, скажи, откуда у тебя эта огнестрельная рана? Я ведь имею опыт в таких делах, сразу, когда полотенце упало, определил, что тебя продырявили из пистолета.
В чем-чем, а здесь экс-следователь был абсолютно прав. Свидетельствую, как ветеран, с честью прошедший две жестоких войны.
