Олег Лебедев - Нефритовый голубь
Вечером я поведал о смерти Кузьмина домашним. Эльза, вроде бы, восприняла эту историю без излишних переживаний. Только произнесла:
– Все-таки, я уверена, что не Игорь убил Михаила Александровича.
Да, теперь и я в этом не сомневался.
Почти. Но и маленькое «почти» исчезло через два дня.
***
Отпевали генерала Кузьмина в Никольском соборе. Без преувеличения можно сказать, что проститься с этим доблестным сыном Отечества пришли все достойные уважения изгнанники из России, находившиеся в ту пору в Нью-Йорке. Относительно небольшой храм был переполнен.
Не стоял ли среди нас таинственный маньяк, отнявший жизнь у генерала, а до этого, вероятно, и у Подгорнова, других людей?
Когда богослужение закончилось, и все выходили из церкви, разбиваясь, по обыкновению, на группы, ко мне приблизился Пантелей Тертышников, ведший когда-то дело об убийстве моего первого зятя. Да, он тоже был в Нью-Йорке: перебрался несколько лет тому назад в Соединенные Штаты из Египта.
Признаться, я не был особенно рад обществу этого человека. Бывший следователь людьми солидными почитался за персону в определенной степени одиозную.
Дело в том, что на Тертышникова, несомненно, наложили отпечаток тяготы нахождения в плену у красных во время гражданской, когда он безуспешно пытался пересечь линию фронта, перипетии, последовавшие после побега из большевистских застенков, по завершении которых он оказался разнорабочим в Анталии, и, наконец, длительное проживание в Египте – стране, знаменитой не только величественными сфинксом и пирамидами, но и изнуряющей жарой, способной отрицательно повлиять на душевное равновесие, умственное, да и физическое состояние непривычного к ней европейца.
Короче говоря, теперь, в Нью-Йорке, Тертышников был еще более худым, чем прежде, в Москве. Борода бывшего офицера полиции стала значительно длиннее и жиже. В крошечных глазах его появилось нечто болезненное. Заслуживающие доверия люди сообщали мне, что последствием приключений послевоенных лет стало более чем двухлетнее пребывание экс-следователя в одной из психиатрических клиник штата.
После столь продолжительного курса реабилитации он занимался тем, что руководил крайне немногочисленным и ультраправым «Обществом офицерских чинов полиции Российской империи», а также читал в колледжах бесплатные лекции об ужасах большевизма и его опасности для США, выдвигая при этом на первый план излишне радикальные соображения. Он ненавидел почти всех русских, живущих в городе, считая их в той или иной степени причастными к несчастьям, обрушившимся на нашу многострадальную Родину. Причем отношение свое к соотечественникам Тертышников редко когда скрывал, в том числе и в публичных лекциях, отчего, собственно, и снискал всеобщую неприязнь.
Почившего генерала, экс-следователь, как мне казалось, не относил к категории виновников русского кошмара, поэтому, наверное, и присутствовал на отпевании.
Судя по тому, что Тертышников подошел именно ко мне, кампания вашего покорного слуги не была неприемлемой для него. В самом деле, кого-кого, но меня-то не смог бы заподозрить в вольном или невольном предательстве интересов Отечества даже этот бывший полицейский – человек с, мягко говоря, излишне развитым воображением.
***
Итак, я шел по направлению к 9-й улице района Ист, выполняя второе из намеченных на сегодня важных мероприятий. Первым было посещение Никольского собора, вторым же – доставка в дешевое заведение Фун-Ли свертка с грязным бельем из нашей квартиры. После встречи с китайцем я категорически запретил моей милой Мари относить его в прачечную, каковой мы обычно пользовались, поскольку был уверен, что для нашего скромного бюджета будет несравненно предпочтительнее нанести визит старому московскому знакомому.
Тертышников, которому, очевидно, было все равно, куда идти, увязался за мной.
– Да-а, с каким сла-авным человеком мы простились сегодня, – протянул он со странной ухмылкой.
Его гримаса несколько насторожила меня, однако ради поддержания беседы я все-таки намеревался произнести какую-нибудь подобающую скорбному событию фразу. Но экс-следователь, бесцеремонно не давая мне ответить, продолжил:
– Ну и мерзавцы собрались нынче в соборе! Нет предела наглости этих людей! Они, они погубили Россию, – Тертышников застонал от злобы, клокотавшей в нем. – А теперь бессовестно, не покаявшись, собираются в Доме Божьем. И для чего, подумать только! Для отпевания одного из таких же, как они сами…
Бывший полицейский коварно прищурился:
– Я-то специально пришел в церковь, понаблюдать, как эти иуды будут плакать по себе подобному.
Оказывается, я глубоко ошибался, когда по наивности, присущей натурам бесхитростным и открытым, полагал, что он ценил заслуги генерала Кузьмина. Впрочем, стоит ли спорить с индивидуумом, плохо воспринимающим разумные доводы?
Между тем, мой собеседник гневно мотнул головой. При данном движении конец его бороды описал в воздухе Нью-Йорка довольно широкий круг. Следователь ненадолго замолчал, пожевал губами, затем крякнул, размашисто перекрестился:
– Пусть не упокоится душа Кузьмина в райских кущах!
Было крайне неприятно слушать его. Нет, решил я, нельзя, несмотря ни на что, разрешать Тертышникову беспрепятственно нести околесицу:
– Каждому из нас придется ответить за прожитое перед Всевышним, и вы – не исключение, – дипломатично, но в то же время достаточно твердо произнес я и тоже перекрестился.
Тертышников, не моргая, уставился на меня. Крошечные глазки его засверкали той характерной злобой, которая, вообще-то, характерна для душевнобольных:
– Позвольте, но ведь есть не только суд Божий. Вспомните слова поэта: «Есть суд земной!» – с пафосом продекламировал он, высоко подняв подбородок, растительность на котором мгновенно образовала букву «Г» с длинной ножкой.
Выдержав паузу, экс-следователь скривился и изрек:
– Над такими, как Кузьмин, и должно устраивать суд земной!
– Да чем же не угодил вам этот достойнейший человек? – сердито спросил я, позабыв на мгновение после наглых высказываний Тертышникова, что дискуссии с такими людьми обычно бывают бесплодными.
– Да хотя бы тем, что он, как я узнал, в 1917 году не расстреливал революционных агитаторов, проникавших во вверенную ему Государем Императором часть, – почти завизжал бывший полицейский.
Он гневно задышал, собираясь с силами, потом выдал в том же тоне еще одно небезынтересное умозаключение:
– И суд земной следует чинить не только над Кузьминым, но над всеми могильщиками России…
Затем вытянул вперед голову, широко открыл глаза, и, выдержав паузу, яростно выпалил:
– А имя им – легион!
Я заметил, что некоторые американцы, привлеченные непонятным им, но весьма громким ораторствованием моего собеседника, уже начали оборачиваться на нас. Не желая привлекать всеобщего внимания, я ускорил шаг. Скорей бы добраться до прачечной…
Там очевидцем безумств Тертышникова будет один лишь Фун-Ли, который, хотя, в отличие от местных и знает русский, зато очень деликатен.
– Непременно чинить суд, казнить здесь, на земле, – не унимался бывший следователь. – И делать это по-хорошему надобно не только сейчас, когда Отечества не стало, начинать следовало раньше…
Экс-следователь прервался, засопел, потом громко чихнул три раза подряд, облизнулся и неожиданно тонким даже для него голосом подвел итог своему бесспорно пламенному выступлению:
– Еще до 1917 года!
После этой реплики он как-то вдруг съежился, замолчал.
***
Откровенно сказать, речи Тертышникова, и особенно тезис о «земном суде», здорово озадачили меня. Такое я слышал от бывшего полицейского впервые…
Могло ли быть так, что этот, душевнобольной, одержимый ненавистью к тем, кого классифицирует как причастных к октябрьскому перевороту и его трагическим последствиям, покончил с Кузьминым? Ведь сумасшедшим иногда свойственно выполнять свои угрозы.
Но если допустить, что убийцей генерала является Тертышников, учесть почерк преступления и слова бывшего следователя… Предположим еще, что рассудок этого офицера полиции помрачился давно. Просто сейчас это проявляется явно. А раньше…
Что ж, раньше, например, в 1914 году, он мог успешно скрывать от окружающих свое безумие. Вдруг, и тогда он убивал тех, кого считал виновными? Конечно, не в событиях 1917 года, но в делах более ранних.
Взять того же полковника Подгорнова, который, насколько мне было известно, относительно либерально вел себя с солдатами, отказавшимися подчинять ему на Дальнем Востоке, еще в первую революцию.
Чем первый зять мой в глазах Тертышникова лучше генерала Кузьмина?
Да, вполне вероятно, что покончил с Михаилом Александровичем, не кто иной, как экс-следователь. Кстати, тогда Тертышникову, на его-то посту, не составило бы труда спрятать концы в воду.
