Леонид Матюхин - Дансон с нечистым, или Дьявольское рондо
Мы вернулись к нашим вещам. В сумерках временами полыхали сполохи далеких зарниц. Громче и громче звучали раскаты грома. Гроза приближалась. Судя по всему, самым разумным в нашем положении было провести ночь в этих стенах. А потому вы быстренько наломали веток и подмели полы. При этом обнаружилось, что они повсюду были цементными.
Меж тем гроза со всем неистовством обрушилась на наше убежище. Чтобы ни спать в воде, нам пришлось поднатужиться и закрыть входную дверь. К счастью, в оконный проем капли дождя не попадали. Достав походную бензиновую плитку, мы быстренько сообразили себе ужин. А так Как время было ранним и спать ещё не хотелось, то после непродолжительных колебаний достали бутылочку азербайджанского коньяка. За беседой и коньяком время потекло быстрее и приятнее, и когда гроза стала утихать, а бутылка опустела, мы были уже в прекрасном настроении и начали раскладывать свои спальные мешки.
* * *Мне снилось, будто я лежу, загорая, на берегу моря. Вдруг земля начинает подо мной колебаться. Мне становится страшно — конечно же, это землетрясение. Я понимаю, что сейчас поднимутся огромные волны, которые смоют меня в море. Охвативший меня испуг столь силён, что я не в силах пошевелиться. И вдруг я ощущаю боль. Что это? Ах да, это же с гор катятся камни. Вот ещё несколько камней угодило в меня. Но ведь над пляжем нависают скалы! Еще несколько толчков и они обрушатся на пляж, па меня… Ну вот, теперь уже довольно большой камень угодил мне в бок. До чего ж больно! Нужно бежать. Однако я никак не могу преодолеть своё оцепенение. А люди кричат: «Встать! Встать, тебе говорят!» Интересно, почему они не думают о себе? Почему обращаются лишь ко мне?
Следует ещё удар в бок. И тут я просыпаюсь. Открываю глаза и не могу сообразить, где я и почему так ярко светит солнце.
Ага, это же не солнце. Это кто-то светит мне в лицо фонариком.
— Встать, мать твою… — цедит этот кто-то.
Ничего не понимая, я меж тем все-таки интуитивно прихожу к выводу, что при создавшихся обстоятельствах будет лучше выбраться из спального мешка.
— Только — без фокусов! — предупреждает меня голос.
Еще не придя в себя до конца, вылезаю из мешка. Судя по всему нам нанесли визит, по крайней мере, четверо. Пульсирующе жужжит динамомашинка ручного фонарика. «Господи! — думаю я. — Неужели у кого-то ещё сохранилась такая редкость?!» Луч фонарика обшаривает помещение. Кто-то чиркает спичкой и зажигает… настоящую керосиновую лампу! Я не ошибся, в комнате находятся трое военных и один штатский. Он держался несколько особняком, оставаясь у входа. Ни Равшана, ни его спального мешка я не вижу. «Куда он мог подеваться?» — думаю я, завязывая шнурки своих туфель и стараясь не зацикливаться на направленном на меня дуле пистолета.
— Где остальные? — спрашивает военный.
— Кто?
— Тебя спрашивают, где остальные? — уже раздраженно переспрашивает военный и тут же командует: — Встать!
Я выпрямляюсь. Передо мной стоит худой человек средних лет с погонами лейтенанта на плечах. Несмотря на всю неожиданность ситуации, не могу не обратить внимания на то, что сапоги его надраены, на них ни капельки грязи, хотя после прошедшей грозы дорогу наверняка развезло.
— Фамилия? — отвлекает меня от размышлений очередной вопрос. По всей видимости, «остальные» его больше не интересуют.
— Бок, — отвечаю я.
— Немец? — уточняет он, — Или еврей?
— Русский.
— Это с какого такого «боку»? А, Бок? — криво усмехнувшись, каламбурит он.
— С любого, — начиная раздражаться на самого себя за свою покорность, отвечаю я и тут же добавляю: — Да кто вы такие, чёрт вас подери? Кто вам дал право допрашивать меня? И что здесь вообще такое происходит?
— Ишь ты, любознательный какой. И смелый, — снова криво усмехается лейтенант и тут же подаёт команду стоящему несколько в стороне старшине: Обыскать!
Тот подошёл и, рывком развернув меня, быстро и умело прошёлся по всем местам, где могло бы быть спрятано оружие. Меж тем лейтенант, присев на корточки, обследовал спальный мешок.
— Ишь ты, какой, — восхищенно произнес он. — Похоже — шелковый. Но не немецкий… Хорошо вашего брата снабжают. Заботятся, видать, о вас. Только все это зря. Все равно мы вас тут вылавливаем и раскручиваем… От нас не уйдешь! Я вашу гнилую породу за версту чую!
Закончив со спальным мешком, он перешел к рюкзаку. Из его содержимого на него, судя по всему, особое впечатление произвел фонарик с двумя круглыми батарейками.
— Ты только погляди, Клещ, — подозвал он немолодого солдата. — До чего они дошли. Видишь — «Сделано в СССР»?! Ну не дураки ли! Думают, мы на эту подделку купимся. Будто мы не знаем, что у нас производят, а что — нет! — И снова, повернувшись ко мне: — Так где ж все-таки остальные?
— Я отказываюсь разговаривать с Вами! Кто дал Вам право лезть ко мне в рюкзак?! Я протестую! — пытаясь сообразить, что бы все это могло означать, возмутился я и тут же непоследовательно продолжил: — Это явное недоразумение. Вы меня с кем-то путаете. Это точно. Не за того принимаете… Могу я в конце концов узнать, на каком основании вы роетесь в моих вещах? Да и кто вы вообще такие?
— А ты, однако, наглец! — процедил лейтенант и неожиданно залепил мне сильнейшую пощечину.
Если бы не вторая оплеуха, которой весьма своевременно наградил меня с другой стороны старшина, я бы наверняка свалился.
— Держись, шпионская морда! — почти весело посоветовал он. — И не серди товарища лейтенанта. Он у нас хоть человек и культурный, но тоже власть над собой потерять может. Вот тогда-то тебе дело со мной иметь придется. А уж я с тобой душу отведу! Потешусь всласть… У меня все вскорости петь начинают. Все чирикают… Даже глухонемые. Так что лучше вспоминай, падаль, где парашюты зарыли и куда остальные подевались.
Несмотря на то, что мой мозг отказывался понимать происходящее, я уловил-таки упоминание о парашютах и обращение «шпионская морда». Да-а, действительно, ситуация складывалась — не позавидуешь…
— Так вы меня приняли за шпиона? Что за дичь! Какой я вам шпион! Мы приехали сюда с приятелем из Москвы. Да вот, посмотрите хоть мой паспорт!
Я сунул руку в карман — документов там не оказалось. Да и откуда им было там взяться, когда ещё вчера днем перед предполагаемой поездкой на автобусе я попросил Равшана забрать у меня все документы.
— Документы у Равшана, — упавшим голосом объявил я. — Он где-то здесь. Он должен быть где-то здесь.
— Кто такой этот Равшан? — тут же вновь подключился к допросу лейтенант, придвигая к столу ящик и усаживаясь на него. — Старший?
— Старший? Какой старший! Что за бред! Я же говорю вам, мы приехали сюда на отдых!
— Тебе сколько лет? — неожиданно поинтересовался лейтенант.
— Мне? Тридцать четыре. А что?
— Да ты сам-то хоть понимаешь, что чушь мелешь? — усмехнулся лейтенант. — Идет война. Всеобщая мобилизация. Люди работают сутками. А он — на отдых с приятелем! Ты что, за круглых идиотов нас, что ли, принимаешь? Или сам дурочку играешь? А может — просто издеваешься над нами?…
У меня перехватило дух.
— То есть как это — война? С кем? Неужели — Америка? Я… Мы ничего не знали. Еще вчера все было спокойно…
— Вчера спокойно? Это ты мне говоришь? Человеку, который воюет уже который год? И ты хочешь оказать, что только сегодня услышал о войне?.. Ты что вылупился, Фриц?
А я глядел на него, не в силах понять — кто из нас сумасшедший. Я ущипнул себя — больно. Нет, это определенно не сон. Так неужели эти люди скрываются здесь со времен войны и не знают об её окончании? Но это же абсурд! Этого просто не может быть!
— Вы что… Вы и правда не знаете, что война с Германией давно уже закончилась? Что мы победили?
— Они победили… — передразнил старшина. — Тоже мне, победители нашлись! Чего Вы с ним возитесь, товарищ лейтенант?! Да он же просто издевается над нами, сучий потрох! Отдайте его мне. Я его мигом в чувство приведу.
— Погоди, не спеши. Что-то все они — и этот, и те, которых мы прежде вылавливали — как сговорились: «Закончилась война. Закончилась». Не могут же они все, как один, нас за идиотов держать. — И, обращаясь уже ко мне, лейтенант спросил: — И когда же она, по-твоему, закончилась? — Девятого мая тысяча девятьсот сорок пятого года — охотно поделился я своими познаниями.
— А какой, по-твоему, сейчас год на дворе? — глядя на меня со странным интересом, проложил лейтенант.
Тысяча девятьсот семьдесят третий, конечно.
— Нет, вы только на него поглядите! — снова взорвался старшина, — Как он, падла, жить спешит! Считай, на тридцать годков вперёд заглядывает… Да я ж тебя, гнида, ещё сегодня в расход пущу. Своими собственными руками жизнь твою поганую завершу! Понял? И это — чтобы н а ш у победу приблизить!
— Не горячись, Серафим, — постучал по столу рукой лейтенант. — Не горячись. Отведи-ка его пока лучше в «четвертую». Пусть он там немного покумекает. Может, и поумнеет. А мы с ним попозже поговорим.
