Владимир Югов - Человек в круге
— Это почему же? — стал я ерничать.
— Так захотел бы — нашел.
— Но мама твоя не велит?
— Мама оставляет тебя для себя, ха-ха-ха!
Смех ее был груб, раскатист. Мне теперь показалось, что ничуть она не больна, а просто у нее такой теперь голос. Это от курения, как я вычитал недавно в газете, и от того, что женщина пьет. Мне не хотелось в это верить. Лена все равно волновала меня даже на расстоянии. И я, не стесняясь ее отца, стал напрашиваться к ней в гости.
— Я, зеленый огурчик, не в форме.
— Что это для меня значит?
— Много. Я, мой милый, выгляжу так же, как моя дорогая молодящаяся мамаша.
— А разве это плохо?
— Для моих лет?
— Мы еще с тобой действительно зеленые огурчики.
— Нет, нет! И не напрашивайся… Вот если после твоего приезда из Ленинграда…
— Но я не собираюсь в Ленинград.
— Ты должен поехать в Ленинград.
— Зачем?
— Там Игорь Железновский. Он давно сказал, что хотел бы видеть тебя.
— Твоя мать дала мне его московский адрес.
— Он долго будет в Ленинграде. Я тебе советую поехать. Ты кое-что узнаешь… У тебя есть время?
— Двадцать дней с гаком. А где я его найду?
— Он звонил мне вчера из гостиницы.
— Она назвала гостиницу и номер, в котором остановился полковник госбезопасности Железновский.
— Поедешь?
— Поеду.
— Только, пожалуйста, не рассказывай ему, как относятся мои предки к этому… к этому беглецу, ха-ха-ха!
— Постараюсь.
— Постарайся, зеленый огурчик. И потом постарайся приплыть ко мне, лады?.. — Неожиданно голос ее стал мягким, женским, очень дорогим мне: Она уже шептала: — Все-все! Как помню, зеленый огурчик!..
«Зеленый огурчик!» Это тогда, когда за нами захлопнулась дверь, когда она спросила, не боится ли мальчик, который пришел к ней, ревнивого ее мужа, не боится ли, если вдруг он — с пистолетом, тогда она, прижавшись губами к моему лицу, сказала: «Ах, ты еще совсем зеленый огурчик!»
Пип-пип-пип! Лена положила трубку, а я в недоумении глядел на нишу и спрятанный в ней аппарат. Зиновий Борисович же глядел на меня, неодобрительно щурясь.
— О чем вы договорились? — спросил, наконец, он.
— Лена хочет, чтобы я поехал в Ленинград, к Железновскому.
— Он разве там? — подозрительно поглядел на меня Мещерский.
— Лена уверяет, что там.
— Да не может этого быть! Я звонил ему позавчера в Москву… А что вы решили?
— Если честно признаться, меня это волнует вот уже год. Я прожил тогда год спокойно. А потом, когда пришло письмо от вдовы Павликовой в адрес полковника Шмаринова, то я подумал… В общем, после этого как-то я завертелся. И верчусь, верчусь вокруг да около. А не знаю — зачем?
— А кто такая Павликова?
— Вы не знаете? Это вдова начальника заставы, где перешел границу ваш зять.
— Меня волнует только зять, — жестко сказал Мещерский. — И то он здесь! — Приложил руку к сердцу. — Только здесь.
— А меня волнует и Павликова, и мама замполита заставы, и все солдаты, и все сержанты, которые теперь тянут лямку в тюряге! — крикнул я.
— Хорошо, что же вы кричите? Вы хотите, чтобы я уточнил, где Железновский? И даст ли он вам материалы еще и про Павликову? Я не знаю, не знаю… И не хочу знать… А уточнить… Я завтра вам сообщу. Где вы остановились?
Я назвал, где остановился.
— Я узнаю ваш телефон.
— Зачем? Я вам его назову. — И дал ему номер телефона. После того, как я выступил несколько раз в центральной прессе, меня стали селить в хороших номерах, как правило, с городскими телефонами.
На следующий день, ранним поездом, я выехал в Ленинград. Я давно мечтал побывать там. А тут случай. Когда я позвонил Мещерскому сам, не дождавшись его звонка, он извинился и заверил, что только-только собирался со мной связаться, однако дела не позволили ему сделать этого.
— Вы поезжайте к Игорю. У него действительно для вас кое-что имеется.
— В каком смысле? Я ведь тоже мотался без отпуска два года. Не хочется ехать вхолостую. Может, и ждать придется. А надо заехать домой.
— Но он в самом деле звонил моей дочери. И просил, узнав, что вы в городе, к нему приехать. Железновский не может принять вас в Москве, потому что действительно останется надолго в Ленинграде. Тут Лена была точна.
Итак, я поехал в Ленинград. Железновский встретил меня на вокзале ему позвонил Зиновий Борисович.
— Знаешь, я тебе снял номер. Не в моей гостинице. Так будет лучше.
Я согласился. А что, собственно, изменилось бы? Полковнику не хотелось показывать меня своим. Когда-то на танцах я оделся в гражданский костюм и выглядел, надо сказать, комично. Особенно дурацки выпирал мой галстук. Мы завязывали его с начальником типографии Толей Алябьевым вроде умело, но узел не получился, все было смешно, однако мне казалось, что выгляжу я шикарно: до армии у меня не было ни одного костюма, ходил я в рванье.
Тут же, на вокзале, я предстал перед новоиспеченным полковником этаким щеголем. На мне была тройка, через плечо перекинут самый дорогой на то время фотоаппарат. И полковник одет с иголочки. Железновский был, правда, утомлен, лицо как-то сжалось, появилась залысина и поседели виски.
Мы наняли такси, он сказал водителю куда ехать. И через полчаса я уже разместился.
— Я тебя оставлю до вечера. — Железновский подошел вплотную ко мне, долго оглядывал. — Пижон! Хвалю.
— Ты чего-то хотел. Почему позвал меня?
— Соскучился. Веришь?
— Нет. Говори. А то закрутишься и вечером не приедешь. Как сказала мать Лены, ты работаешь в основном по вечерам.
— А ты? Газетчики тоже ведь работают по вечерам.
— По ночам и по вечерам. У нас ненормированный рабочий день.
— И у нас тоже. Но вечером я приду.
— Когда? Скажи, чтобы я не был привязан. Я хочу побродить по городу. Представляешь, мою дыру и это царство красоты!
— Не представляю. Как тебя угораздило там остаться?
— Игорь, меня не спрашивали. Прилепили одну маленькую звездочку, оставили на той же должности, с тем же трусливым редактором. И что бы я мог сделать?
— А я, видишь, отхватил… Перепрыгнул через большую. Сразу полковника. — Железновский кисло усмехнулся. — Ладно, все-таки до вечера!
В этот вечер он не пришел. Мы договорились, что я буду ждать его после восьми. Я сидел в номере и просматривал все свежие газеты, которые купил в местных киосках. По этим газетам я понял, чем занимается полковник Железновский. В них сообщалось об очередном каком-то заговоре ленинградской интеллигенции. Где-то разоблачены инженеры Петухов, Васильев и Бернштейн. Они хотели продать какие-то изобретения, и в последнюю минуту их поймали за руку рабочие завода. В газетах этих рабочих широко представляли. Многие из них прошли войну, громили немецко-фашистских захватчиков: они, эти люди, не могут жить в одной дружной семье с предателями и врагами народа, спекулирующими общим богатым достоянием изобретениями, так нужными заводу.
Я ждал звонка на второй день. Звонка не было. Не было Железновского и на третий, и на четвертый день.
Мне ничего не оставалось делать, как взять обратный билет. Вечером я должен был уезжать, поначалу в Москву, потом оттуда я помчусь в свою милую Среднюю Азию, где меня всегда ждут мама и братишки. Хватит всего этого для меня. От здешних тайн уже тошнит!
Мне оставалось всего два часа. На вокзал я мог доехать на трамвае всего несколько остановок.
Я уже собрался и хотел уходить. Лучше приду пораньше, похожу по вокзалу. Люблю отъезжающий, суетящийся, шумливый народ: сколько потешного и человечески теплого в провожаниях, встречах!
Только взялся за чемодан — звонок. Я мог и не отгадывать. Товарищ полковник!
— Слушай, — не поздоровался Железновский, как она с тобой говорила?
— Что значит как? — взбесился я. — Ты извинись вначале, что вызвал меня сюда и морочил голову.
— Слушай ты, младшой! Я тебя могу вызвать повесткой! И спросить: что ты копаешься в дерьме? Разве я не предупреждал тебя, чтобы ты не копался?
— Это точно, предупреждал! Я это всегда помню.
— Тогда, почему ты копаешься? Почему спрашиваешь, нюхаешь?
— Кого я спрашивал? И кого я нюхал?
— Ты ходишь вокруг пограничников! Ты им слагаешь и поешь песни! А нам… Нам ты отказываешь в честности, порядочности! Они все у тебя не виноваты. А мы, те, что выполняли свой воинский долг, негодяи!
— Я это не говорил ни Мещерскому, ни его жене, ни его дочери.
— Ох, какой точный! Ты кое-чему научился! Называешь фамилии!
— Не кривляйся. Я все равно не пойму тебя и твоей этой хохмочки. Вызвать, а потом облаять! Ну спасибо…
— Да пошел ты!.. Впрочем, загляни в свой портфель… Загляни!
— Пьяная рожа! — крикнул я. — Сам пошел! Чтобы ты больше никогда не звал меня к себе! Понял?
— Дурак, младшой! Зря тебе звание дали. Старшиной ты был умнее.
