Екатерина Лесина - Слезы Магдалины
– Разве этот мир не прекрасен?
Море раскатало синеву, украсив белыми барашками мирных волн. Рыжие скалы обнимали бухту, защищая от ветра, и тому оставалось лишь трепать зеленые гривы лесов. Вдалеке, в молочной предрассветной дымке, проступал силуэт города. Огни маяка, трескучий голос колокола, что возвещал о начале нового дня.
Постепенно туман разрывали огни: корабельные фонари и масляные лампы на юрких лодочках, что стайкой рыбешек окружили «Элизабет», гудящие костры на берегу и мелкие, какие-то скучные звезды.
Вот шхуна подобрала паруса, обнажая голени-мачты, длинные и не слишком молодые. Вот качнула бедрами-бортами, отзываясь на ласку волны, и осторожно, как девица в первом танце, поползла к причалу.
– Ни с кем не разговаривай! – Человек снова ударил тростью, но на этот раз не по ботинку – по руке. – Слышишь? Не смей!
– Да, отец.
– И не глазей по сторонам... держись рядом... если я увижу, что ты...
Его голос глушили приветственные крики, вопли зазывал и торговцев, менял и прочего беспокойного люду, которым полон каждый порт. Впрочем, Бетти и без того знала, о чем говорит отец.
Она изо всех сил старалась не отставать, держалась близко, пожалуй, ближе, чем когда либо. Не из любви или послушания, но из страха: слишком много всего вокруг. Смуглые лица, красные лица, черные лица, лица цвета чая и лица цвета латуни. С широкими губами и плоскими носами или с узкими щелочками-глазами. И все они смотрят на нее! Все они тянутся, говорят, перемалывая тысячи языков в один, предвечный и непонятный.
Кто-то схватил за рукав, кто-то – за плащ, и сильно, почти сорвав. Бетти взвизгнула и сделала то, чего не делала никогда: вцепилась в отцовский локоть.
То ли дело было в том, что они выбрались из толпы, то ли в том, что отцовская трость, гулявшая по рукам и плечам наглецов, внушила-таки уважение, но идти стало легче.
Постепенно порт с его суетой остался позади, и Бетти увидела город. Она удивилась тому, сколь странно он выглядел. Дощатые дома с пологими крышами, крашеные стены, уже частично вылизанные дождями, хижины и строения добротные, даже солидные. Все это мешалось, лезло друг на друга, слипаясь стенами, срастаясь крышами, дымило, коптело, скрипело и стучало. Людей было много, пеших и верховых, одетых вычурно или же, наоборот, просто и бедно. Мужчины и женщины, старики и дети, белые и цветные...
– Что я тебе говорил? – Удар трости обрушился на пальцы, от неожиданности Бетти не сдержалась – зашипела, чем еще сильнее разозлила отца. – Ты себя ведешь как портовая шлюха! Кого ты высматриваешь? Чего хочешь?
– Ничего, отец. Прости.
– Не у меня прощения проси, а у Господа нашего, который видит и мыслишки грязные твои, и устремления! – Голос звенел, и люди начали останавливаться, предвкушая новое развлечение. – Он видит, какими глазами ты смотришь... возжелала? Кого? Его?
Трость ткнула на рыжебородого гиганта, который сначала нахмурился, а потом расплылся в усмешке, хлопнул в ладоши:
– Да, детка, смотри на меня! Ни одна не пожалела...
– Или на него?
Смуглый паренек явно мешаных кровей шарахнулся, поспешив скрыться в толпе.
– Или на этого? На этого? На кого?!
– Отец!
Бетти закрыла лицо руками, щеки ее полыхали, глаза горели от сдерживаемых слез – только разозлят, – а в голове билась одна-единственная мысль: вот бы умереть, тогда все закончится.
Толпа же свистела и улюлюкала, кто-то кинул огрызком яблока, который попал по плащу, следом полетело тухлое яйцо. А давешний гигант, оказавшись вдруг совсем рядом, схватил за плечо и, дыхнув в лицо перегаром, предложил:
– Пойдем со мной, детка. Я не он, я тебя не обижу... Эй, дед, сколько за нее хочешь? Говори, я нынче при удаче!
Отец разразился бранью, но замахнуться на рыжего не посмел, а тот продолжал уговаривать:
– Ты не думай, я ж не так, я ж жениться. И заплатить готов! И...
– Не надо. Пожалуйста, – Бетти было очень стыдно перед этим добрым человеком, который, верно, подумал про нее дурное. И было в ее голосе и взгляде нечто, заставившее рыжего отступить.
Он крякнул, скрестил руки на груди и, повернувшись к толпе, сказал:
– Ну? Чего стали? Бездельники! Вон пошли! Вон!
Тех, кого не проняли слова, бородач прогнал пинками, а после предложил, уже к отцу обращаясь:
– Может, вас подвезть докуда? А то ж нездешний, вижу. Враз облапошат. А я за недорого...
Как ни странно, отец согласился.
Голландец, изрядно потрепанный бурей, но сохранивший остатки степенности, причалил через месяц. На берегу странный пассажир принялся выспрашивать окрестную босоту про «Элизабет», подкрепляя вопросы звонкой монетой. Постепенно его вопросы становились все более конкретными, а ответы, напротив, размытыми. Пока мелкий пацаненок-квартерон не подсказал:
– Вы Рыжего Джо поспрошайте. Он аккурат этих и повез. А третьего дня вернулся. Пьет теперь. Где? Да туточки...
Человек принял совет с благодарностью.
– Чего? А тебе чего? – Рыжий здоровяк, оттолкнув стакан, попытался подняться, но рухнул на расшатанную скамью. – Да кто ты такой будешь?
– Мэтью. Хопкинс.
Собственное имя человек произносил с заминкой, словно стесняясь его.
Джо икнул и, вывернув голову, вперился внимательным, трезвым взглядом.
– Хопкинс? Мэтью? Мэ-э-тью... его от тоже Мэтью зовут. Хопкинсом. Я запомнил. А знаешь, почему? Нет? Чтоб знать, как зовут падлу, которой голову сверну. А он падла и есть. Девочку обижает... она маленькая совсем. Вот такая.
Ладонь застыла в полуметре от пола, но Хопкинс кивнул. Маленькая и хрупкая, нежная, как ее мать. Потерянная, казалось бы, навсегда и найденная случайно лишь для того, чтобы снова потерять.
– А он ее бьет! Бьет! Я бы пальцем не тронул! Я бы любил. И люблю. Вот как увидел, так и... – кулак ударился в грудь. – Говорю ей, давай убежим. А она ни в какую. Отец... отца бросать нельзя... а он же скотина!
Скотина. Сволочь. Тварь.
– Ты чего, М-мэтью? На вот, выпей. Знаешь, я ее украду. Вот сейчас подумал, что дураком был, когда уехал. Надо было тишком, и все... поженились бы. Небось против Боженьки не посмели б. А он бьет. Тростью.
– Черной тростью с серебряным набалдашником.
Рыжий Джо кивнул.
– Во-во. Аккурат. Я б ее и об колено, чтоб неповадно... нельзя. Ничего нельзя! Почему она так? Не нравлюсь? Так то ж дело не быстрое. А у меня деньги есть. Я б дом купил. Или сам бы построил. Жили бы. Душа в душу, я ж никогда бабу ни пальцем. Ни-ни! Деток народила бы... – он мечтательно прикрыл глаза. Потом, опомнившись, спросил: – А ты ей кто? Или ему?
Мэтью поспешил успокоить:
– Ей. Отец. Настоящий.
Машку узнал сразу. Длинная нескладная девка с мозгами курицы и амбициями павлина. Она появилась, опоздав на сорок минут, и долго стояла на пороге, разглядывая зал ресторана через лаковые стекла очков. Затем позволила препроводить ее к столику и, сев вполоборота, сказала:
– Так и быть, я вас прощаю!
– Спасибо, – Владу стало смешно.
– Знаете, когда Наденька позвонила, я не хотела сюда идти. Мне было страшно! Очень страшно!
Ладошки взлетели над столом, прикрыв ротик. Ресницы затрепетали, а глаза осоловели, словно красавица собралась впасть в спячку.
– Но она поклялась, что ты уже нормальный. Ну и я решила, что если можно проблему уладить, то почему ее не уладить?
– Действительно.
– Вот! А еще я хочу сказать, что если ты не прекратишь, то я в милицию заявила!
Тщательно поставленный голосок сорвался на визг, а ручки шлепнули по столу, заставив стаканы подпрыгнуть. Росту в Машеньке изрядно, и силой ее Боженька не обделил. И вот такая, разозленная, она была куда более симпатична Владу.
Похоже, у него развивается аллергия на манерность.
– И если ты хоть что-то со мной сделаешь... – пальчик с коготком уперся в лоб. – То тебя посадят!
Влад взялся за пальчик, сжал – Машенька дернулась, но вырваться не смогла – и тихо спросил:
– Кто тебе велел сказать, что я умру?
Под слоем пудры вспыхнул румянец, мягкий подбородок поднялся вверх, обнажая белое горло с крохотным шрамиком. Приготовилась умереть, но не сказать ни слова? Влад чуть повернул палец.
– Сломаю. А потом второй. Даже если здесь отпущу, то все равно сломаю...
Заозиралась. Вскинула было руку, чтобы позвать официанта, но послушно опустила.
– Н-никто! Это шутка была, идиот! Я выпила. А у Надьки карты. Я с детства гадать люблю! И правду говорю! Да, правду, можешь не верить, остолоп убогий! У меня все сходится!
