Джадсон Филипс - Запятнанный ангел
- Да. Целая история.
- Тебе не показалось странным, Дэйв, что никто, похоже, не позаботился выяснить, кто был тот, кого они называют Черным Монахом?
- Неужели? - Я понял, что Келли не вдавался в подробности. - Эд рассказывал тебе?
- Про эту ночь. История известна всем. В Нью-Маверике это нечто вроде местного фольклора. Возможно, расспрашивали Лору, и это то немногое, что она сочла нужным скрыть. - В голосе ее звучали горечь и смех. - Кто тот Черный Монах, с которым вы были прошлой ночью? Неприлично же спрашивать это леди, с кем она прилюдно занималась любовью? Может быть, Эд узнал. В любом случае он никогда не говорил мне об этом. Но в моем положении в голову начинают приходить странные мысли. Я думаю - я думала, не мог ли Джон Уиллард быть Черным Монахом. Он опоздал на концерт, ты знаешь.
- Он любил свою жену? - спросил я, озадаченный подобным предположением.
- Это не всегда удерживает мужчин от романов на стороне, - сказала она резко. Она снова вспомнила об Эде.
- Ты говорила об этом кому-нибудь? - спросил я.
- Дэйв, я не говорила ни с кем, кроме тебя. Я боялась.
- И не надо. Я уже понял, что сплетни распространяются здесь быстрее ветра.
- Можешь быть уверен, я не стану, Дэйв.
Джон Уиллард - Черный Монах! Сильнее всего это взбесило отца Лоры, Роджера Марча, у которого было абсолютное алиби, ее мужа Пола, у которого было сносное алиби, и ее теперешнего поклонника, кем бы он ни был. Я припомнил, что сказал Келли о Черном Монахе. Это не был Пол Фэннинг, сказал он: "Более мелкий мужчина, грациозный, как балетный танцор". Не похоже на пятидесятишестилетнего Джона Уилларда, чей портрет над баром в "Вилке и Ноже" показывал, что он был крупным мужчиной - таким же или даже еще крупнее, чем Пол Фэннинг.
Я прикурил сигарету, отчасти потому, что хотел курить, а отчасти в надежде поймать лицо Гарриет в пламени зажигалки. Она сидела в кресле, сгорбившись и закрыв лицо руками.
- Гарриет?
- Да?
- Я мог бы остаться с тобой, если бы ты хотела. Но...
- Я знаю, Дэйв.
- Незачем больше лгать, - сказал я. - Я люблю тебя, я всегда любил тебя, я всегда буду любить тебя. Будем действовать как полагается. Твой муж сейчас не станет бороться за свою честь. Можешь ничего не говорить, но ситуация, по-моему, ясна. И здесь нет ничего дурного. Тебе это нужно, Гарриет; тебе нужно это знать. Как только мы все распутаем, я откланяюсь, раз уж так надо.
- Так надо, - откликнулась она словно издалека. - Но, Дэйв...
- Да?
- Спасибо. Мне правда стало легче. Я... я однажды выбрала и не раскаиваюсь. Поэтому мне нечего сказать.
- Я знаю. - Я поднялся. - Хочешь, я найду кого-нибудь, кто побудет с тобой?
- Нет, Дэйв. Ничего, в сущности, не произошло. Я не боюсь ни за чью жизнь. Я знаю, что делать с этой пушкой. Если этот человек появится здесь, я пристрелю его, и это будет то же, что разбить яйцо на сковородке. Может, я и высплюсь сегодня - ведь ты здесь, и что-то наконец сдвинулось.
Я шагнул к ней в темноте, нагнулся над креслом и поцеловал ее в лоб. Она не шевельнулась и никак не отреагировала.
- Спокойной ночи, - сказал я.
- Спокойной ночи, - шепот.
Сидя в синем седане и мчась по Колони-роуд к городу, я почувствовал, что моя рубашка намокла от пота. Я сказал ей это. Я скажу ей это снова, полагается так или не полагается. Если даже Эд выживет, то все равно рано или поздно его придется куда-нибудь сдать. Положено то было или нет, Гарриет вернулась, чтобы остаться. И я не собирался отпускать ее. Я не разрешал себе думать о мальчике. Он был неотделим от нее. Я постараюсь заслужить его любовь, попытаюсь быть ему хорошим отцом.
Я боялся вспоминать об Эде. Я хотел его смерти. Оправдываясь перед собой, что это только милосердие, я сознавал, что хочу не милосердия, а Гарриет. Она была нужна мне не меньше, чем девять с половиной лет назад. Даже больше.
Но важно не забыть, что убийца-то на свободе, и, пока оно так, ни для кого не будет ни мира, ни безопасности, и сладостные мечтания лучше отложить до его поимки.
Закрыв дверцу на ключ, я отправился в "Вилку и Нож". Пришла усталость. День был, конечно, долгий, но причина состояла в том, что все, что кипело внутри так долго, вырвалось наконец наружу, и стало немножко пусто.
Пенни Уиллард и еще полдюжины народу, включая гитариста, все еще сидели за большим круглым столом в углу. Остальные столики опустели, только маленький седой человек, во фланелевых брюках и голубом блейзере, в берете набекрень, сидел на табурете у бара, задумчиво вглядываясь в порожний стакан. Он взглянул на меня, проницательные серые глаза внезапно заблестели. Потом взгляд снова остекленел, подбородок упал на грудь, а пустота порожнего стакана стала еще безнадежней. Пенни увидела меня и, оставив приятелей, подошла к двери.
- Как Гарриет? - спросила она.
- Как ей и положено. У нее сейчас трудный период жизни.
- Знаю. И чувствую себя виноватой.
- Потому что пригласили сюда Эда? Я уже говорил вам, риск был его профессией.
- Что вы будете делать дальше, Дэйв?
- Не знаю, - ответил я. - Пока картина больше напоминает рассыпанную головоломку. Я не знаю, что должно получиться в итоге. Я пока перекладываю кусочки.
- Угостите чем-нибудь на сон грядущий?
- Конечно. Опять шотландское?
Она кивнула. Я подошел к бару и заказал шотландское виски ей и двойной бурбон со льдом себе. Потом отнес бокалы к столику, туда, где уже сидела Пенни.
- У всех мурашки по коже, - сказала она. - Раз с вами сегодня такое случилось, значит, он где-то рядом, за спиной. Страшно.
- Он близко, и он нервничает, - сказал я. - Нам может повезти.
Она глотнула виски.
- Я говорила вам, что Эд где-то за неделю до того, что случилось, хотел все бросить? Я убедила его остаться.
- Нет, не говорили. И Гарриет не говорила. - Первый глоток бурбона явно пошел мне на пользу.
- Он знал свою работу, Дэйв. И он сказал мне через две недели, что дело безнадежно.
Это было в духе Эда - прикинуться, что он сама открытость, если ему нужна была информация.
- Он сказал мне, что старая история давно стала сказкой с известным сюжетом. За двадцать лет ничего не прибавилось и не убавилось. Ничего больше не найти. Я умолила его продолжать. Так что если он и нашел что-то, то потом. Поэтому я виновата.
- Не глупите. Как вы сказали, он знал свою работу. - Я хотел уйти от разговора об Эде или о Гарриет. - Ваш друг капитан Келли - интересный малый, он просто набит воспоминаниями.
Пенни рассмеялась.
- Единственная крупная неудача Лоры, - сказала она. - Он рассказал вам про свою безумную страсть и свои строгие нравственные правила? Так он мучается уже двадцать с лишним лет.
- Я не думал, что вы станете над этим смеяться, - сказал я.
- Минуточку, Дэйв! - Ее голубые глаза похолодели.
- Вам это кажется смешным? - спросил я. - Мораль Келли здесь, конечно, смотрится немного странно. Но вот смешно ли?
- Я смеялась над Лорой, - ответила она, - которая скоро дождется того, что на нее и глядеть никто не захочет.
- Наверно, Келли переборщил: если учесть его горькую долю, это простительно.
- Уверена, что нет.
- Тогда это нехорошо, - сказал я вежливо, пытаясь поддержать разговор. Бурбон был приятен на вкус, и самочувствие несколько улучшилось.
- Вы любите изображать Господа Бога?
Я посмотрел на нее, изумленный внезапной болью в ее голосе:
- Давайте поговорим о чем-нибудь другом.
- Нет! Давайте поговорим о вашем высокоморальном тоне, мистер Геррик!
- Хорошо. Говорите.
Она зло смотрела мне в глаза.
- Мне двадцать один год, - сказала она. - Меня бросил мой парень. Предполагается, что я буду терпеливо ждать, пока кто-нибудь женится на мне, и даже не побуду свободной женщиной?
- Думаю, долго ждать не придется, - проговорил я, пытаясь обратить все в шутку.
- Сколько вам лет, Дэйв? Тридцать пять? Тридцать восемь?
- Будет тридцать шесть, если это важно.
- Вы были когда-нибудь женаты?
- Нет.
- И все эти годы оставались целомудренны?
- Ну... нет.
- Вот смотрите: вы можете позволить себе снять квартиру и номер в гостинице под чужим именем, и, поскольку вы уверены, что об этом никто не узнает, у вас хватает наглости читать мораль тем, кто делает то же самое, но открыто, потому что у них нет денег. Чем номер в гостинице чище и нравственней, чем иголки под деревом в дни фестиваля?
- Теоретически - ничем.
- Практически - ничем! - Она почти кричала.
- Это уже другой вопрос, - сказал я. - Публичность в этом деле оскорбляет других, а это, похоже, в обычае Нью-Маверика. По своей природе секс интимен, это дело двоих. Когда он превращается в цирк, суть теряется. Это акт любви, и цель его - сотворение новой жизни.
- И весь ваш сексуальный опыт за тридцать пять лет холостой жизни сводился к одному - к сотворению новой жизни, мистер Геррик?
- Нет, - ответил я, с трудом удерживаясь, чтобы не расхохотаться.
- Тогда давайте, судите нас, мой высоконравственный судья! - Она ударила кулаками по столу с такой силой, что бокалы подпрыгнули. - Я не знала своего отца, но зато знаю, что он думал. Он и дядя Роджер с самого начала разрешили эту проблему Нью-Маверика. Вы представляете местную экономику, Дэйв? Люди, приезжавшие сюда, в буквальном смысле не имели в кармане ни гроша. Им предоставляли жилье; их кормили за счет общего фонда. Келли, вероятно, говорил вам, что многие из них официально не женаты. Они не могли позволить себе жениться, они любили свою работу и умели создавать новое. Человек не может творить, если он не полон, а мужчина никогда не полон без женщины, и наоборот. Поэтому ни у кого, кто приезжал, не спрашивали свидетельства о браке. Это вступление.
