Масси Суджата - Мастер икебаны
По дороге мне попались керамические вазы Мэри Кумамори, увитые виноградной лозой, и снежно-белые орхидеи Лили Брэйтуэйт, которые она, судя по всему, нашла-таки время составить в искусный букет.
Композиция тети Норие сразу бросалась в глаза: распустившиеся за ночь ирисы сверкали кардинальским пурпуром. Мне даже делать ничего не пришлось, разве что поправить пару покосившихся бамбуковых стебельков.
Лиля Брэйтуэйт вошла в зал и направилась было к своей композиции — прямая, стройная, в темно-синем костюме, с шарфом от Эрме, взбитым вокруг шеи, — но, почувствовав мой взгляд, тут же остановилась.
— Рей, дорогая! Я только на пять минут, представь себе. Дети и няня ждут меня на улице. — Тут она понизила голос: — Ты говорила обо мне с лейтенантом Хатой?
Ничего себе. С какой это стати?
— Лиля, этого я тебе не обещала, — сказала я терпеливо. — Но могу помочь тебе самой с ним договориться.
— Это невозможно! С моим-то графиком! — Ее голос стал заметно выше.
— Раз уж ты нашла время зайти на выставку, то найдешь и для более важного дела, или как?
Лилино лицо залилось сердитым румянцем.
— Ладно, мне надо идти. Рада была тебя увидеть.
— Ты не можешь сейчас уйти! — К нам подбежала запыхавшаяся Надин Сен-Жиль. — Он здесь! Нам нужно встать у своих композиций и выслушать его замечания.
— Кто «он»? — спросили мы с Лилей одновременно.
— Иемото! Господин Каяма только что прибыл и собирается с нами беседовать.
Жаль, что здесь нет тети Норие: беседовать — это она любит. Хотя, может, оно и к лучшему. Вдруг он скажет какую-нибудь гадость, она бы такого не перенесла.
Надин, Лиля и я присоединились к трепещущим овечкам господина Каямы, шествующего через зал в величавом молчании. Рядом с ним гордо шла Нацуми.
Настоящий художник, с ног до головы, — глаз не отвести. Серебристые длинные волосы, собранные в хвостик, аскотский галстук с широкими, как у шарфа, концами, заправленными под шелковый воротник безупречно белой рубашки, черные вельветовые брюки облегают длинные ноги, подчеркивая пару японских сандалий и белые хлопковые таби[14] . Сочетай несочетаемое, ясное дело. Мне хотелось рассмотреть его получше, но студентки вокруг меня почтительно согнулись в глубоком поклоне, и мне пришлось последовать их примеру. Иемото тоже поклонился, не слишком глубоко, в точном соответствии со своим рангом. После этого он обвел свою паству глазами и, остановив взгляд на нашей маленькой группке, улыбнулся с такой неуместной нежностью, что я оторопела и не смогла изобразить ответной улыбки, в то время как Надин и Лиля улыбались во весь рот и сияли, словно получили благословение.
— Мои дорогие ученики! Я ничтожен по сравнению с тем, что вы сделали здесь для меня. — Масанобу говорил мягко, ни следа надменности в голосе, ни одной фальшивой ноты.
— О нет, это мы оказались негодными учениками, и нам очень стыдно. Простите нас, — ответила за всех госпожа Кода, поклонившись еще раз.
— Ваши добрые слова утешают нас в это тяжелое время, Кода-сан. Как бы я хотел видеть Сакуру-сан здесь, среди нас. Давайте же начнем наш сегодняшний показ с композиции, сделанной в память о Сакуре. Кто ее авторы?
— Мы, — снова подала голос госпожа Кода, имея в виду себя и Нацуми. Та тут же скроила уничижительную гримаску и отвесила Масанобу низкий поклон, не хуже, чем ее напарница. Странное, должно быть, чувство испытываешь, когда кланяешься родному отцу, чего уж говорить об оценке за работу, которую он выставляет тебе на глазах у полусотни чужих людей.
Я разглядывала икебану, посвященную Сакуре: несколько черных трубок, на манер водопроводных, напоминали учебную композицию, созданную Сакурой на ее последнем уроке, только теперь они стояли торчком. Белая магнолия и розовые завитки вишни сочетались с ними так же, как очарованный лес, полный эльфов, сочетается с трубами кирпичного завода.
— Конечно же, это всего лишь скромная попытка подражания, — тихо произнесла госпожа Кода. — Мы умоляем о вашем снисхождении и просим прощения за бедность нашей фантазии.
Иемото обошел композицию несколько раз, разглядывая каждый листик, подошвы его сандалий негромко хлопали по полированному сосновому полу. Закончив осмотр, он повернулся к аудитории и произнес своим мягким, мелодичным голосом:
— Когда теряешь любимого человека, кажется, что наступила зима. Человек коченеет от нестерпимого холода. Казалось бы, икебана, символизирующая потерю, должна быть лишена прекрасных цветов и листьев, не так ли? — Тут он сделал театральную паузу. — Отнюдь. Вспоминая стиль и умение Сакуры, мы произносим девиз нашей школы — «Истина в естественном». Но и природа может быть фантастичной, достаточно вспомнить неземную прелесть икебаны, которую так любила наша Сакура, а она любила ее больше всего на свете.
Женщины вокруг него одобрительно переглядывались.
— Как бы то ни было, — продолжал иемото, — моей дочери еще следует поучиться. В этой композиции должны были оказаться ветки нераспустившейся вишни, в таком случае завтра они стали бы еще прекраснее и поразили бы наших гостей в самое сердце. Но Нацуми выбрала ветки в цвету, и это было ее ошибкой.
Нацуми благодарно улыбнулась и поклонилась учителю. То же сделала и госпожа Кода. Я подумала, что выбранный иемото тон характерен для японского родителя — свалить всю вину на собственного ребенка, более того, говорить с ним пренебрежительно на публике, подчеркивая свою строгость и справедливость.
В этом даже была какая-то нарочитость, по всей вероятности, доставлявшая ему удовольствие.
Следующей на пути Масанобу была композиция Мэри Кумамори — побеги виноградной лозы в сделанных ею собственноручно керамических вазах, и я вся обратилась в слух.
— Могу ли я спросить вас, Мэри, — вкрадчиво начал иемото, — эти вазы — ваша работа?
Мэри склонила голову еще до того, как он открыл рот, чтобы это произнести. Теперь она склонила ее еще ниже, так что маленький подбородок коснулся груди. Она была такой гибкой, эта Мэри. Во всех смыслах этого слова.
— Очаровательные бизенские вазы! — воскликнул учитель. — Вы талантливы, в этом нет сомнений. Выбрать старинный силуэт и фактуру для современной икебаны — в этом есть смелость и фантазия. Впрочем, наши цветы заслуживают столь изощренной оправы, — добавил он, заставив меня вспыхнуть от радости за Мэри. — Но ничто не может быть настолько изощренным, чтобы не быть усовершенствованным! — важно произнес иемото, осторожно разматывая виноградные стебли, вьющиеся вокруг глиняных краев.
Он что-то тихо сказал дочери, и она сунула руку в садовую корзинку, которую держала наготове, и вынула маленькое полотенце. Масанобу расстелил его на полу галереи и поставил одну из ваз посередине.
Я подумала было, что он боится разлить воду, поправляя стебли, но вспомнила, что Мэри воду не использовала, ваза была пуста. Нечего и волноваться.
— Молоток, — коротко бросил Масанобу. Нацуми вынула из корзинки инструмент, которому, на мой взгляд, нечего было там делать. Учитель взял молоток в руку, замахнулся и обрушил его на хрупкий сосуд, тут же обратившийся в несколько нелепых глиняных обломков. Я оторопела. Женщины ахнули.
Мэри застыла в холодном ужасе.
— Вы должны понять, что, используя осколки разбитой вазы, мы добавим динамики в статичную композицию, — сказал иемото как ни в чем не бывало и подвинул остатки вазы к виноградной лозе, поправив несколько поникших стебельков.
Дамы за спиной иемото зашептались о том, как прекрасно было его решение, но он, по всей видимости, еще не закончил и многозначительно обратился к Мэри:
— Эта керамика пропускает воду?
Мэри покачала головой.
— Отлично, — заключил Масанобу, — госпожа Кода, не могли бы вы принести мне несколько роз?
Прихрамывая, госпожа Кода направилась в другой конец галереи, исчезнув за занавесями из небеленого льна. Через какое-то время она вернулась с охапкой белых роз.
— Именно то, что нам нужно, — одобрительно кивнул господин Каяма и, приняв у нее цветы, начал кромсать их ножницами. Он обезглавил стебли, оставив лишь пышные соцветия, причем сделал это, пренебрегая всеми правилами обрезки, внушенными мне тетей Норие. Она бы глазам своим не поверила.
Розовые макушки полетели в вазу и закачались на воде. Если поначалу работа Мэри была безмятежной и ясной, то поправка иемото придала ей агрессивность и излишнюю многозначительность: царственные белые розы погибали в вазе эпохи Бизен, а те соцветия, что Масанобу разбросал у ее основания, так и просились быть выметенными вон.
— Что думает об этом президент клуба иностранных студентов? — внезапно спросил Каяма на прекрасном английском языке, что удивило не только Лилю, к которой он обращался, но и меня.
