Юлий Файбышенко - В осаде
«Мещане! — злобно думал Гуляев. — Мещане и трусы! А мы боремся и умираем за них!»
У завалинок жухло курчавилась последняя блеклая трава. Взметаемые ветром, перекатывались листья. Над заборами свисали полуголые ветви, удерживая в своих сетях уже редкие осколки желтых или багряных листьев. На мостовой зияли выбоины, и выщербленный булыжник валялся в кюветах, отсверкивая своими гладкими боками под неярким солнцем.
В управлении шло совещание, когда Гуляев вошел в кабинет Иншакова.
— Вот что, товарищи, — говорил Бубнич. — Информирую. Одна наша карта бита. По все видно, что наши товарищи, засланные к Хрену, провалились. Судя по всему, Хрен знает все о нас, мы о нем ничего. Самое важное сейчас — это открыть контру внутри, в городе. Пока нам это не удается. Тройка приняла решение не производить в городе арестов и обысков. Надо подготовиться к обороне и только. Собрать силы. Все коммунисты уже на казарменном положении. На маслозаводе пятьдесят человек получили оружие и будут пока оставаться в цехах. У нас шесть пулеметов, караульная рота, эскадрон Сякина. Эскадронцы народ ненадежный, но сказать, как точно они себя будут вести, трудно. Нападение на город произойдет вот-вот. У монастыря наши обстреляли разъезд бандитов. Раненый их сообщил, что со дня на день Хрен пойдет на город. Больше выяснить не успели. Но и так все ясно. Я сейчас организую все силы наших работников на проникновение в анархистское подполье. Думаю, что оно именно этой ориентации. Милиция в последнее время опережала нас и шла по следу, теперь след прервался Надо его отыскать, Гуляев. — Бубнич жест взглянул на Гуляева и опустил глаза. — Не знаю, как это сделать, знаю одно: дьякон нам нужен и нужен в ближайшие часы. Но… — он помолчал потом повернулся к Иншакову, — арестовывать по подозрению и раздражать население — нельзя! Сейчас судьба Советской власти в городе зависит от того, насколько у нас будет крепок тыл. Надо не дать обывателю поддержать Хрена. Судя по настроениям, его боятся… Это нам на руку. Поэтому не будем обострять ситуацию. С другой стороны, — он встал, — если это необходимо для выяснения дел, связанных с дьяконом и всей этой бражкой, ни перед чем не останавливаться.
Он надел фуражку и вышел. Иншаков встал.
— Слыхал? — спросил он Гуляева. — Хоть из-под земли, но добудь дьякона. Это тебе приказ. Не найдешь, попеняешь!…
Гуляев вошел в пролом забора и зашагал между плодовых деревьев. Уже давно война проложила через городок свои пути.
Когда-то городок утопал в садах. Большинство его жителей — от именитых купцов до мелких ремесленников — были искусными садоводами, потом началась гражданская война, вихрем размело по всему свету многие семьи. Сады, заброшенные владельцами, заросли, запустели. Жестокая зима девятнадцатого года уничтожила много молодых деревьев, их почернелые стволы и сейчас еще стояли посреди осеннего многоцветья живых. Многие изгороди, когда-то разделявшие сады, были сломаны и растасканы на дрова… Кварталы, очерченные четырьмя улицами, превратились в квадраты сплошного сада, даже одичалые суховские собаки примирились с вечным мельканием незнакомых фигур на дорожках когда-то столь зорко охраняемых ими хозяйских владений. Гуляев шел по натоптанным тропинкам. Шуршала под ногами листва, пахло сладковатой гнилостью палых фруктов. Кое-где виднелись уже совсем облетевшие груши и вишневые деревца. Сквозь их ветви проглядывало ясное осеннее в далеких облачных пуховиках небо…
Гуляев подошел к сторожке. Это был покривившийся домик, где когда-то жил садовник. Дверь в домике, недавно упавшая, была теперь накрепко приторочена к петлям. Вместо стекол белела фанера. Полуэктов взялся за дело, подумал Гуляев, вспомнив огромную разбухшую фигуру хозяина. Он подошел к остаткам ограды и остановился. На дворе было хорошо — прохладно и ветренно, — не хотелось входить в дом. Полуэктовых всегда топили до духоты, и Гуляев частенько спал, несмотря на ночные осенние холода, с открытым окном. Сейчас он стоял у осевших кольев забора, смотрел в небо, отдыхал. Вдруг какой-то скрип насторожил его. По приставленной к дому лестнице карабкался Полуэктов. Он был в сапогах, над которыми свисали черные штаны, в белой рубашке и жилете. Крепко хватаясь за перекладины, хозяин тяжело и осторожно ставил ноги. Лестница скрипела под семью пудами его веса.
Гуляев смотрел с любопытством. Что это задумал хозяин? Откуда вдруг такая активность: подновленная дверь, посещение чердака? Обычно Полуэктов сидел в столовой и тянул чай. Так бывало утром, днем и вечером. Даже ночью Гуляев нередко сквозь дрему слышал тяжкий хруст пола на кухне, а потом в столовой.
Через несколько минут голова Полуэктова в картузе показалась в чердачной двери, он окинул сад взглядом и неожиданно увидел Гуляева. С минуту они не отрывали глаз друг от друга.
— Смотрю, Онуфрий Никитыч, ожили вы, — сказал Гуляев, — делом занялись.
Купец протиснул в дверцу свое тело, повернулся задом к Гуляеву, медленно спустился.
Гуляев подошел. Полуэктов, далеко запрятав медвежьи узкие глаза, поздоровался, затоптался па месте.
— Вот, — сказал он густо, — теперича решился… Подновить…
— А-а, — сказал Гуляев, — это дело хорошее… Скажите, Онуфрий Никитич, — вдруг вспомнил он, — вы в свою лавку, что напротив нынешней кооперации, кого-нибудь пускали?
У Полуэктова глаза полезли на лоб.
— Какая лавка, кого пускал? Избави, господи, от напастей!
— Да вот лавка у вас была. Напротив склада кооператоров…
— Так то… склад, он опять же моей лавкой был. Так я что… Я не в претензиях… Новая власть, новые порядки.
— Ключи от этой лавки у вас?
Полуэктов уставился в землю.
— Какие ключи? — пробормотал он. — Конфисковали у меня лавки-то эти. Какие ключи тут?
— Значит, нет ключей?
— Нету-нету, — сказал Полуэктов и, повернувшись, резвой рысцой потопал к дверям дома. Гуляев, усмехнувшись про себя, пошел за ним. Когда он поднялся на крыльцо, уже на веранде навстречу ему выскочил встрепанный хозяин с каким-то ларцем в руках.
— Вот-кась, — сунул он в руки Гуляева ларец, — посмотрите, товарищ постоялец. Какие-та-кие ключи? Нету!
Ларец был набит самыми разнообразными ключами, но разве можно было тут разобрать, есть ли среди них ключ от лавки, где налетчики Фитиля хранили награбленное добро.
— Вы напрасно волнуетесь, — сказал Гуляев, отстраняя ларец, — я ведь просто по случаю поинтересовался.
— По случаю… — пробормотал купец, — так и загребете — по случаю…
Гуляев поднялся к себе. Странно, думал он, притащил мне целый сундук с ключами… Видно, служащий милиции для бывшего купца правда страшное чудовище. От одного вопроса пришел в неистовство.
В комнате было тепло, пахло деревом. Он сел на сундук и посмотрел на картину. В тусклом свете убывающего дня она все бежала, та женщина. Все бежала к чему-то навстречу.
Снизу доносился шум шагов, весь дом словно шатался, глухо гудел. Гуляев прислушался. Слышался грузный топот. Гуляев попытался установить — откуда он исходит. Оказалось — из гостиной. Как заведенный, хозяин топал почти на одном месте. Вокруг стола он бегал, что ли? Странно… И вдруг Гуляев понял: паника! Полуэктов был охвачен паникой, и причиной тому был вопрос о ключах.
Пробраться в город оказалось легко. Лазутчик Хрена давно освоили один путь, который красные патрули не могли перекрыть. Это был путь через овраг. По нему можно было дойти до окраинных садов, а патрульные, даже появляясь на краю оврага, не смели спускаться в черную глубокую жуть, сплошь оплетенную кустарником и заплесневелым бурьяном.
На рассвете, прячась в садах, они добрались до адреса, данного Клешкову Князевым. Несколько раз Клешков под разными предлогами пробовал оставить Семку в каком-нибудь саду, удрать от него, но у Семки были, видно, свои причины не покидать Клешкова, и он на все предложения разделиться немедленно отвечал отказом.
Они подошли к маленькому домику на Румянцевской улице и постучались условным стуком в ставню. В домике началось движение, потом дверь приоткрылась на ширину цепочки.
— Кто такие? — спросил старушечий голос.
— От Герасима вам привет и пожеланье здоровья, — зашептал Клешков. — Отзыв?
— Спаси Христос, давно весточки ждем! — голос у старухи дрожал. Пристально оглядев Клешкова, она отворила дверь. — Проходите.
Через узкие сенцы они прошли в комнату. Там было жарко натоплено. Черный кот при входе их горбом напружинил спину, вздернул хвост и, злобно косясь на них, прыгнул на печь.
— Вы, соколики, тут пока погрейтесь, — говорила старуха, поспешно накидывая на себя потертую плюшевую кацавейку и платок, — а я побегла за самим.
Она исчезла. Семка сидел на скамье, вытянув длинные ноги и скучающе оглядывая комнату. Клешков тоже сел, прижавшись спиной к печке. Его легкое пальтецо почти не грело, и он изрядно намерзся.
