Екатерина Лесина - Маска короля
– Пришел-таки, – Морозов оглянулся: баба Шура спускалась вниз по насыпи, непостижимым образам прихрамывая сразу на обе ноги, – а я, честное слово, и не надеялась.
– Тогда зачем звали?
На этом удивительном месте в ее сгорбленной фигуре прорезались знакомые черты ТОЙ женщины.
– Надо было, вот и позвала. А ты пришел. Молодец. – И, окинув взглядом окрестности, она тихонько добавила: – Ничегошеньки не изменилось, словно и не было ничего…
– Может, и не было, – согласился Максим Ильич.
– Было! – отрезала баба Шура. – Все было! Как ты думаешь, почему я тебе именно здесь встречу назначила?
– Не знаю.
– Думай, студент! – приказала Шаповалова. – Думай! У тебя на плечах голова или кочерыжка капустная?
– Баба Шура, не темните, – Морозов начинал жалеть, что пришел сюда.
– Баба Шура… – покачала головой женщина. – А когда-то я для тебя Александрой Денисовной была, помнишь? Какими ты на меня глазами смотрел… Все подвиги совершать рвался… Эх, молодость, молодость! Весь отдел над тобою потешался, а я… Я, Максимка, верила, что из тебя толк выйдет. Нюх у тебя был. Настоящий, такой у одного из тысячи встречается. У меня, например, не было, знания имелись, опыт тоже, а вот нюху, чувства особого, не было, потому тебя к себе и взяла… Неужели все растерял? Подрос, понахватался премудростей книжных, а самое главное упустил, а?
– Нет. Не знаю… – Максим Ильич вновь ощутил себя беспомощным кутенком, который тычется слепым носом то в один угол, то в другой, а выхода не находит, хотя вот он, выход-то, рядом совсем.
– Здесь все началось! – неожиданно понял он. Знание возникло в голове само, как и давешняя уверенность, что с убийством учительницы не все так просто, как кажется.
– Молодец, – просипела баба Шура. – Не растерял. Все началось именно здесь, и моя история, и твоя. Присаживайся. – Старуха устроилась прямо на жухлой травке, через которую проглядывала рыжая земля, словно череп сквозь редкие волосики. Дед Мороз сел рядом, земля была по-зимнему холодной, а трава грязной. Придется потом пальто чистить.
– Когда Вадиму позвонили, я аккурат у него в кабинете убиралась. Тот, звонивший, не орал, говорил спокойно, но от этого спокойствия наш Вадимка едва не околел и враз пообещал меры принять. Выгнал меня, только я далеко не ушла, любопытно мне стало – к кому он меры принимать собрался, жополиз хренов? – От избытка эмоций баба Шура закашлялась, ее худенькое тельце затряслось, словно в агонии. Максим испугался, что сейчас ее разорвет от непомерных усилий, но ничего, приступ закончился, и Шаповалова продолжила свой рассказ: – Увидела я тебя и удивилась. А потом поняла, из-за чего ты влип. Небось, той учительницей занимаешься?
– Как вы узнали?
– Обыкновенно. Ты ж у нас честный, все, над чем работаешь, на столе и валяется. А что у тебя там? Труп из пьяной драки, самоубийца и закрытое дело о зарезанной учительнице, дело, которое давно в архив пора сдать. Вместо этого оно у тебя на столе лежит с краткой справкой о школе-интернате. Сам составлял?
– Сам.
– Грамотно получилось. Вот я и сложила два плюс два. – Она замолчала, обдумывая что-то, известное лишь ей одной! А потом решилась: – Тут еще кое-что… Слух у меня очень хороший, с детства. И сейчас остался… Тот, кто нашему Вадимке звонил, не кричал, но я все равно… Слова не разобрала, но голос… Голос такой знакомый… из прошлого. Я слышала его лишь однажды, но очень хорошо запомнила. Еще бы: этот голос сломал мне всю жизнь!
Максим Ильич слушал молча. Слушал и запоминал, хотя мог бы воспользоваться подарком сына – в кармане плаща лежал маленький, почти игрушечный диктофон, но у Морозова было странное чувство: в этом деле не следует делать никаких записей.
– Я ведь никому не жаловалась, Максимка. Никому! Ни на суде, ни потом, на зоне, хотя там жалуются все. А я – нет. Боялась. И, как с зоны откинулась, тоже молчала, уже не от страха, а по привычке, да и понимала: кто будет слушать бредни полоумной старухи? Вот-вот. А сегодня, как услышала его голос, так меня и проняло. Этот поганец из меня человека вытравил – честного человека, семью отнял, работу! Я потеряла все, а он? По-прежнему существует! И до того обнаглел, сучара, что начальнику управления приказы отдает, а тот, как собачка, за кусок колбасы служит. Хотя, что это я? Нам с тобой, Максимка, такая колбаса и не снилась, глядишь, и мы бы на задних лапках попрыгали. Ненавижу!
– Кого?
– Вадьку! Он в деле том участвовал, за это ему и с карьерой помогли, подтолкнули, протянули, смазали где надо. Как был он проституткой и жополизом, так и остался. Но больше всего ненавижу я тот голос. Не буду врать: человека ни разу не видела, кто он – не знаю, но, видимо, шишка немалая, раз так лихо все закрутил. Ты ведь помнишь, как ту девочку нашли?
– Такое разве забудешь!
– Было еще два похожих трупа, тоже девочки, двенадцати-тринадцати лет. У всех трех – следы пыток, основной – пентаграмма, вырезанная на груди жертвы. Причина смерти тоже одинаковая: удушение, предположительно, для этих целей использовалась обыкновенная веревка. Что еще? Ага, чуть не забыла: в теле девочек почти не оставалось крови.
– В смысле?
– Без смысла. Не было, и все. Наш патологоанатом, толковый мужик был, пусть земля ему будет пухом, говорил, будто кровь у них специально сцеживали. Делали надрезы на запястьях, а у одной и на шее, и собирали, например, в банку.
Максима передернуло: он представил себе подвал, обычный подвал, в котором ровными рядами стоят стеклянные банки – с огурцами, помидорами… и с кровью. Вот же, блин, воображение разыгралось!
– Нашли… его? – Он заранее знал ответ, но продолжал надеяться.
– Сложно сказать… – Баба Шура смотрела на тяжелую мутную воду. – Я до сих пор не могу понять, что же тогда случилось. Сам понимаешь, положение аховое. Слухи пошли, народ волноваться начал, а газеты молчат, время тогда другое было, ни одна вошь не вякнет, пока сверху не разрешат. Они молчат, мы молчим, начальство в состоянии, близком к истерике, пребывает, того и гляди, нашими делишками Москва заинтересуется. А там – комиссия, и полетят головы и погоны. Девчонок душат, а у нас – ничего, полный ноль. Мы даже личности тех девочек установить не сумели. В розыске не числятся, в городе никто их не знает, вообще – никаких следов. И тут приходит свидетельница. Сама. Молодая женщина, девятнадцать ей было, но уже мамаша, ребеночку – полгодика. Тогда аккурат конец августа был. Точно, август, тело в реке в самом начале апреля нашли, только-только лед сошел…
– А мне казалось, тепло было…
– Память, Максимка, странные вещи иногда вытворяет. Апрель был. Я даже число могу назвать – девятое апреля. Я родилась десятого, вот и запомнила… Ладно, так я о свидетельнице. Август, погода замечательная, вот она с ребенком целый день на улице и проводит, на улице ребеночек и спит лучше, и кушает, а дома у нее еще какие-то проблемы с родственниками были, вроде, она без мужа родила. Мать-одиночка. Вот. Я к чему так подробно о ней рассказываю? Именно она нам на того парня указала! Когда торчишь целый день на одном и том же месте, поневоле начинаешь присматриваться к тому, что вокруг происходит. И она присмотрелась. Помнишь, раньше в городе парк Дзержинского был?
– Он и сейчас есть.
– Про сегодняшний забудь, постарайся тот, старый, припомнить.
Максиму Ильичу даже память напрягать не пришлось. Зачем? Он и так хорошо помнил тот парк. Именно там он назначил первое свидание своей Заре, возле серого неработающего фонтана с застывшим в прыжке дельфином. Именно там они часами могли бродить по узким запутанным дорожкам и слушать, как ветер лениво шевелит тяжелые листья старых деревьев, сквозь густую крону которых с трудом пробиваются солнечные лучи. Парк был неухоженным и родным.
– Помнишь, парк упирался в жилые дома, деревянные?
Морозов кивнул. Точно, в северной части парка ютилось несколько домов, таких же неухоженных и древних, как и сам парк. Каждый год власти мужественно обещали снести это убожество, но каждый год отступали. В домах жили люди, и их нужно было куда-то переселять, а в стране и так наблюдалась нехватка жилья. Стоял парк, стояли, постепенно врастая в землю, и старые дома.
– Так вот, наша мамаша, гуляя по парку, часто забредала в ту его часть, которая к домам примыкала. Там, конечно, не так красиво, зато и народу поменьше, и потише, и лавочку свободную легче найти. Как ты думаешь, что было дальше?
– Она увидела что-то?
– Точнее, кого-то. Молодой парень, симпатичный, одет хорошо, но ведет себя очень странно. Ты когда-нибудь обращал внимание на то, как человек входит в свой дом?
– Нет.
– А девушка обратила. Нормальный человек подходит к двери, открывает ее ключом и просто заходит внутрь. Этот же парень сначала обходил весь дом вокруг, заглядывал в окна, открывал дверь ключом и, озираясь по сторонам, проскальзывал внутрь. Необычно, правда? Нашу свидетельницу разобрало любопытство, и она уже целенаправленно стала следить за странным субъектом. Сразу скажу: ничего нового она не выяснила, но подозрения в том, что молодой человек замешан в чем-то нехорошем, у нее окрепли. Она долго колебалась – идти в милицию или нет, вернее, что там рассказать, ибо хорошо понимала, что с рассказом о человеке, который неким странным манером заходит в собственный дом, ее отправят куда подальше. Но однажды парень вернулся не один, с ним была девочка, выглядевшая очень чем-то напуганной. А когда она заходила в дом, свидетельница увидела, что у ребенка связаны руки.
