Эдуард Хруцкий - Сто первый километр
– Есть малость. Я к ним тоже хорошо отношусь. Ребята славные. Книжники, театралы, спорщики. Конечно, постоять за себя могут. Иногда такие процессы устраивают, держись только.
– С блатняками связаны?
– Нет. Но у них в авторитете. Урки никогда к ним не лезут.
– А к другим?
– Бывает.
До отделения дошли спокойно.
Данилов
Ребят посадили всех в одну комнату, разрешили курить и вообще вести себя свободно.
Данилов вошел, поздоровался. Ребята вежливо поднялись.
– Я полковник милиции Данилов. Давайте знакомиться.
Он подходил к каждому, жал руку, запоминал фамилию и имя.
– Первое, о чем я вас буду просить, – о полной конфиденциальности нашего разговора.
– Договорились, – сказал Миша.
– Вы знаете этого человека? – Данилов достал фотографию.
– Виктор Тимохин, только он здесь странный какой-то, – сказал Эдик.
– Странный, потому что мертвый.
– Замочили? – с чуть заметным акцентом спросил Бондо.
– Да. Кто он?
– Живет на улице Горького, в доме, где магазин «Армения», квартира сорок три. Отец – генерал-лейтенант, представитель ГУСИМЗа в Германии. Виктор студент третьего курса Института внешней торговли. Ну что еще. «Победа» у него светло-серая, номер МИ 01–17.
– Вы его хорошо знаете?
– Да как сказать. Видимся на улице Горького или в кабаках.
– У него своя компания? – щегольнул знаниями просвещенный Валькой Данилов.
– Да.
– Большая?
– Не маленькая. Но дружат они в основном вчетвером.
– Кто?
– Я их по именам знаю. Гарик, Леша, Алик. Все, пожалуй.
– Последнее время с ними какой-то блатарь начал тереться, – вмешался в разговор Эдик.
– Что за блатарь?
– Не знаю. Но только он не наш, не центровой.
– А подробнее?
– Высокий, худой, фиксатый. Вернее, уже беззубый.
– Почему?
– А он на меня в «Авроре» попер. Ощерился, на понт начал брать, ну я его и успокоил.
– Зубы, что ли, выбил? – засмеялся Данилов.
– Пришлось.
– Спасибо вам, ребята. Можете идти.
– А Лена, товарищ полковник? – Бондо вскочил.
– Вам, Боря, придется с ней встретиться в другой раз.
Ребята понимающе переглянулись. Попрощались вежливо и ушли.
Девушка сидела в коридоре и нервно оглядывалась по сторонам. Красивая была девушка, ухоженная, одета хорошо.
– Добрый вечер, Лена, – Данилов подошел к ней, – пойдемте побеседуем.
Они вошли в прокуренный до горечи кабинет Чернова. Горела под потолком стосвечовая лампа, свет ее нестерпимо ярко заливал маленькую комнатку, обнажая все милицейское убожество обстановки.
Лена вошла, огляделась испуганно, присела на скрипучий стул. Данилов сел за стол, устроился поудобнее.
– Давайте знакомиться. Меня зовут Иван Александрович.
– Лена. Елена Дмитриевна Захарова.
– Вы учитесь, Лена?
– Да. В Институте иностранных языков. – Голос у девушки окреп, видимо, она освоилась с необычностью обстановки.
– У вас много друзей?
– Конечно.
– А молодой человек у вас есть?
– Как понять?
– Знаете, когда я учился в реальном училище, это было чудовищно давно…
– Когда? – кокетливо спросила Лена.
– Знаете, один мой знакомый говорил: «Тогда, когда были деревянные рубли и кожаные полтинники».
– Не понимаю.
– А вам и не надо понимать. Так вот, возвращаюсь к годам учебы в реальном училище. У меня была барышня из Первой женской гимназии по имени Маша. А я при ней был молодым человеком. Так именовали влюбленных в те былинные времена.
Лена с интересом посмотрела на Данилова и спросила:
– А где сейчас Маша?
– Не знаю. Сначала была революция, потом Гражданская война. Да мало ли чего было потом. В общем, как писали в старых романах, жизнь их разбросала.
– И вам не жалко?
– Знаете, Лена, человеческая память устроена странно. Поначалу, после разлуки, она все время напоминает об утрате. Заставляет щемить сердце. А с годами первый роман вспоминается редко, но всегда с огромной нежностью. Впрочем, зачем я вам это говорю? Пройдет время, и вы сами испытаете это.
– Ну что ж, в вашем понимании у меня есть молодой человек…
– И это Виктор Тимохин, – перебил ее Данилов.
– Да, – растерянно сказала Лена, – а откуда вы это знаете?
– Это письмо писали вы? – Данилов достал из кармана записку.
– Да… Но откуда оно у вас?
– Вы поссорились?
– Вроде того.
– Вы собирались о чем-то предупредить Виктора?
– А что с ним? – Голос Лены задрожал.
– Лена, отвечайте на мои вопросы.
– Хотела.
– О чем?
– О Толике этом.
– Кто такой?
– Недавно появился в нашей компании. Его Гарик привел.
– Какой Гарик?
– Остроухов.
– Его адрес?
– Телефон Д 1–52–54.
– Продолжайте.
– Этот Толик ломаный какой-то, нечистый. Мы в Серебряный Бор купаться поехали, он разделся. Ужас… Гадость какая – весь в татуировках.
– Не помните в каких?
– У него, когда он перчатки снял, надпись «Толик». На груди – голые женщины, кинжалы, звезды какие-то.
– А он всегда в перчатках?
– Да. В желтых лайковых, он их снимает только тогда, когда на гитаре играет или в ресторане. Мерзавец. Проповедовал, что в блатной компании все общее. И одежда, и деньги, и женщины. У нас еще три девочки есть, так они от него в восторге. Он и ко мне лез. Но Витя не дал. Потом Толик Гарику пистолет принес.
– Какой?
– Настоящий. Вы не думайте. Виктор с ним не дружит. Он поругался с Толиком, и тот его избил. При мне. Виктор с тех пор избегает меня.
– А с другими Толик встречается?
– Да. Гарик Остроухов и Леша Минаев вместе с Виктором учатся во Внешторге, а Алик Тарасов в университете на истфаке. А Виктор…
– Лена. Вы уж крепитесь. Не знаю, как и сказать вам. – Данилов встал, заранее налил воды в стакан.
– Витю избили опять? – крикнула Лена.
– Убили его.
Той же ночью опергруппа приехала на квартиру Тимохина. Дверь была закрыта на английский замок и поддалась удивительно легко.
Данилов вошел в квартиру и все понял. Здесь побывали грабители. Валялись на полу раскиданные вещи. Шкафы с распахнутыми дверями напоминали не столь далекие годы эвакуации, под ногами трещало разбитое стекло.
До приезда родителей Виктора никто не мог сказать, что пропало в квартире.
К утру опергруппа разыскала дачу Тимохина во Внукове. Стояла она в приличном поселке, соседи были знатные композиторы. С трудом удалось разыскать понятых. Когда вскрыли ворота, увидели «победу», стоящую прямо на участке.
В ней эксперты обнаружили бурые пятна, похожие на кровь. Такие же точно были на полу, а в гостиной ковер набух и заскоруз от крови. Нашли гильзу. Теперь не оставалось сомнений, что стреляли из спортивного мелкокалиберного пистолета Марголина.
Нашли обрезанный портьерный шнур, и синий материал, в который завернули голову убитого, разыскался. Виктора убили на даче и повезли в райцентр. Наверное, хотели свалить убийство на дикие нравы сто первого километра.
За квартирами Гарика Остроухова, Алексея Минаева и Альберта Тарасова было установлено наружное наблюдение.
Телефоны поставить на подслушку не разрешили. Папа Остроухова был академиком и четырежды лауреатом Сталинской премии. Минаев-старший оказался замминистра химического машиностроения, а Тарасов занимал ответственный пост в аппарате Президиума Верховного Совета СССР. Наверняка их телефоны прослушивало вездесущее МГБ, а они никогда не делились информацией с милицией.
В Москву Данилов вернулся поздно вечером. Он вылез из машины на Пушкинской площади и пошел пешком домой. Стояла хорошая, добрая осень. Было прохладно, но дни выдались солнечные, а вечера – тихие и ясные.
Данилов через проходной двор решил пройти в Козихинский, а потом на пруды.
Во дворе играла радиола. На асфальтовом пятачке танцевали несколько пар. Сидели на лавочке степенные обитатели дома.
– Витька! – крикнул хрипловатый мужской голос. – Кончай свою джазягу. Поставь Козина.
– Сделаем, дядя Гриша.
И заиграла радиола запрещенную мелодию.
Осень, прохладное утро, —
душевно запел нынешний лагерный узник, враг народа Вадим Козин.
Данилов шел через двор, обходя танцующих, и ему было необыкновенно радостно оттого, что он снова в своем любимом городе, что слышит эту печальную музыку, идет по милым сердцу улицам.
Когда-то, так давно, что казалось, этого и не было вовсе, отца перевели в Брянск. Они прожили там четыре года, и каждый день Данилов тосковал по Москве, по своему дому на Сретенке, даже по ненавистному реальному училищу тосковал.
