Эдуард Хруцкий - Сто первый километр
– Что говорить?
– По порядку. Как Толик этот всплыл, как Тимохина убивали, как квартиру его грабили.
– У меня папа больной, – всхлипнул Гарик, – у него сердце.
– Ничего. Академика Остроухова в кремлевской больнице подлечат. Такому человеку пропасть не дадут. Давай, Гарик, раньше сядешь – раньше выйдешь.
– А вы меня в тюрьму посадите?
– А ты думал, за соучастие в убийстве и квартирную кражу в пионерлагерь «Артек» отправим? Начнем по порядку. Фамилия, имя, отчество. Год и месяц рождения.
Данилов
От вокзала он поехал на трамвае, хотя можно было быстрее добраться до Кировской на метро, а там сесть на трамвай, но Данилов любил эти старенькие московские электровагоны, снующие по всем городским закоулкам.
Конечно, он понимал все удобства метрополитена, но трамвай оставался для него любимым видом транспорта. Данилов стоял на задней площадке, глядел, как проплывают за окном маленькие, трогательные московские домики, и ему становилось хорошо и спокойно. Он вспоминал Мишку Дремова, которого первый раз брал в двадцать шестом году на знаменитой малине Надьки Самовар на Маросейке. Молодой был Мишка, красивый, сильный и веселый. Брал Данилов его за налет на ювелирный магазин Кузнецова. В Гнездниковском – МУР тогда помещался там – Мишка сказал, криво усмехнувшись разбитым ртом:
– Какой костюм порвали.
Он посмотрел на оторванный лацкан пиджака, потом рванул его и бросил на пол:
– Я тебя запомню, сыскарь, – и глянул на Данилова так же, как и сейчас, в палате-камере.
Несколько раз пересекалась их жизнь. И всегда Мишка убегал, а он ловил. Последний раз Данилов арестовал его три года назад.
Мишка сидел перед ним, курил дорогие папиросы «Фестиваль» и, как обычно, смотрел на него волком.
– Слушай, Дремов, ты же мой ровесник. Не пора ли завязать?
– Нет, начальник, я свою жизнь разбойную люблю. Жил вором и умру вором.
Вот и умирает Мишка Дремов в затхлой казенной палате один, без близких и друзей. И смерть его будет такой же нелепой, как и вся прожитая жизнь.
В управлении Данилов сначала пошел в столовую и с удовольствием пообедал. Потом поднялся на второй этаж, где был кабинет Скорина.
– Ну, как съездил? – спросил тот.
– Пустой номер. – Данилов сел и блаженно затянулся сигаретой.
За границей он пристрастился к сигаретам и теперь курил «Дукат» в маленьких желтых пачках.
– А что у нас?
– Вот протокол изучаю. Раскололись голуби. Правда, Тарасова придется отпустить, он не был на даче и не грабил квартиру.
– Алиби твердое?
– Стопроцентное. Уезжал на соревнования в Ленинград.
– Отпускать нельзя, а как этот Толик на него выйдет?
– Держать не можем, его папаша уже у начальника управления был.
– А что родители Тимохина?
– Прилетели. Я без вас с ними не стал разговаривать.
– Ну что ж. Давайте, Игорь Дмитриевич, побеседуем с ними.
Скорин поднял трубку:
– Большаков, там родители убитого Тимохина.
Через несколько минут в комнату вошел совершенно лысый человек в генеральской форме, последние солнечные лучи за окном победно отражались на его голове, и полная дама в бархатном платье и чернобурке на плечах.
– Подполковник Скорин, – вежливо встал Игорь Дмитриевич.
– Полковник Данилов.
– Я буду звонить Кобулову, – рявкнул генерал. – Бардак!
Скорин поднял трубку внутреннего телефона:
– Большаков, ко мне.
Через несколько минут вошел капитан милиции.
– Вызывали, товарищ подполковник?
– Проводите товарища генерал-лейтенанта к телефону спецсвязи и попросите, чтобы его незамедлительно соединили с генерал-полковником Кобуловым.
– Прошу со мной, товарищ генерал, – вытянулся Большаков.
– Зачем это?.. Как понимать?.. – растерялся Тимохин.
– Но вы же сами хотели позвонить замминистра госбезопасности. Вы, видимо, думали, что Богдан Захарович бросит все важные государственные дела и начнет лично искать убийц и грабителей? Думаю, вы ошибаетесь. Генерал Кобулов поручил это дело нам с полковником Даниловым.
Данилов с интересом смотрел на Скорина: «Молодец. Как лихо поставил на место вельможу из ГУСИМЗа». Рисковый опер был Скорин, очень рисковый.
– Ну, если так… – Тимохин сел.
Его жена устроилась в углу кабинета.
– Извините, что заставили вас ждать, – продолжал Скорин, – но я не мог начать беседу без полковника Данилова.
– Понимаю, – важно сказал генерал. – Вы нашли убийц сына?
– Да. Мы арестовали соучастников.
– А наши вещи? – подала голос генеральша.
– Часть вещей найдена нами при обыске у граждан Остроухова и Минаева.
– Что? – Генеральша вскочила. – При чем здесь Остроухов и Минаев? Это мальчики из хороших семей, студенты Института внешней торговли.
– Увы, – Скорин развел руками, – именно мальчики из хороших семей принимали участие в грабеже вашей квартиры и убийстве вашего сына.
– А где вещи?
– Большаков, проводи гражданку Тимохину и предъяви вещдоки.
Данилов оставил Скорина разбираться с генералом, а сам пошел к оперативникам. Во-первых, он прочел протокол, составленный Черновым в квартире Тимохина после их приезда. Практически все носильные вещи были изъяты при обыске у Остроухова и Минаева. А вот облигации золотого займа и драгоценности, по словам подельников, унес Толик. Данилов посмотрел в протоколе имя и отчество потерпевшей и пошел в соседнюю комнату.
– Ольга Сергеевна, – втолковывал генеральше Никитин, – мы сейчас никак не можем отдать вам вещи, они теперь превратились в доказательства по делу. Ну, скажите, товарищ полковник, – радостно свалил груз на плечи начальнику Никитин.
– Ольга Сергеевна, – как можно любезнее обратился к генеральше Данилов, – не могли бы вы описать нам свои драгоценности?
– А зачем? У меня фотографии их есть. – Генеральша раскрыла сумочку и бросила на стол пачку цветных фотографий.
– А кто вам их делал?
– Как кто? – изумилась генеральша. – Я сама.
– Вы умеете работать с цветом? – искренне поразился Данилов: цветные фотографии были большой редкостью.
– Конечно. – Генеральша шмякнула чернобурку об стол. – Вы что, думаете, я генеральская квочка? Моя фамилия Летунова, я фотокорреспондент.
– А Виктор Тимохин ваш сын?
– Нет. Но я его вырастила. Он мне ближе родного. Кстати, муж вел реестрик облигаций. Вот их номера.
– Что же вы молчали! – Данилов взял бумажку, протянул ее Никитину. – Срочно – спецсообщения по всем сберкассам.
Он разложил на столе фотографии. Предусмотрительная дама, мадам Тимохина-Летунова, весьма облегчила его работу.
Данилов смотрел на фотографии, курил. И внезапно к нему пришла злая уверенность, что сегодня он найдет убийцу.
Так случалось несколько раз. Как будто голос неведомый подсказывал ему то, что должно случиться.
– Никитин, – Данилов аккуратно сложил фотографии, – заканчивай, поедешь со мной.
В машине Колька спросил:
– Куда едем, Иван Александрович?
– Рядышком здесь, на Маросейку, к Коту.
– А кто это?
– Коля, таких людей знать надо. Главнейший подпольный ювелир. Я с ним еще в двадцатом познакомился. Котов Борис Семенович. Через его руки все лучшие ворованные украшения прошли. Уверен, что Толик вышел на него.
– Почему?
– А ты посмотри, какие кольца да браслеты, броши взял этот чистодел. За них настоящую цену только Кот может дать.
– А если он скинул их Булюле или Морденку в Столешниковом?
– А те куда понесут? Все равно к Коту.
Машина въехала во двор. И Данилов уверенно пошел к двухэтажному дому, стоящему в глубине.
Они поднялись на второй этаж, и Данилов позвонил в дверь условным сигналом. Два коротких и один длинный.
Дверь раскрылась на ширину цепочки.
– Кто? – спросил вкрадчивый мужской голос.
– Не узнаете старых друзей, Борис Семенович.
– Не признал сразу, Иван Александрович.
Дверь раскрылась.
В прихожей, под потолком, горела красивая бронзовая люстра. На стене картины, зеркало, на полу дорожка ковровая. Хозяин, благообразный, седой, худощавый, в отглаженных серых брюках, лакированных туфлях, бархатной темно-вишневой куртке, гостеприимно улыбался.
– Иван Александрович, радость-то какая. А мне сказали, что вас назначили в какой-то Мухосранск щипачей ловить. Неужели ошиблись?
– Как видите, Борис Семенович. Я опять с вами.
– Чайку, а может, по рюмке «Двина»? Прошу в гостиную.
Они вошли в большую комнату, обставленную старинной мебелью красного дерева. Сели вокруг овального стола.
– А у вас еще лучше стало, Борис Семенович. – Данилов огляделся.
– А я по случаю шкаф для посуды приобрел. Утверждают, что девятнадцатый век, но, думаю, обманывают. – Котов любовно погладил угол шкафа.
