Светлана Алешина - Хит сезона (сборник)
Мне пришлось забраться в стоящий около самого подъезда «БMВ». Лишь бы поскорей уехать отсюда, пока Ромка не выбежал на улицу.
Мотор взревел, и мы тронулись. Я сразу почувствовала себя спокойнее.
– Надень на голову! – приказал мне Рыжий, подавая мешок из плотной материи с прорезью у рта. – И не маячь перед окном в этом мешке, чтобы лишнего внимания не привлекать.
Не стану утверждать, что его слова очень уж меня приободрили. Поскольку означать они могли только одно – что я обратно вряд ли вернусь. Мне предназначено надолго остаться там, куда меня везут. Если не навсегда.
А везли меня за город. Я поняла это не глядя, только по последовательности поворотов, подъемов и спусков.
«Вот мы миновали КП ГИБДД, – думала я, почувствовав, как машина в очередной раз круто повернула вправо, – сейчас будем объезжать взлетные полосы гражданского аэропорта…»
Услышав в этот момент шум мотора заходящего на посадку самолета, я почувствовала удовлетворение. Глаза он мне завязал! Придурок! Тогда бы и уши заткнул!
Потом мы нырнули в овраг, вынырнули из него, и машина через некоторое время остановилась – очевидно, мы оказались у цели нашей поездки. Рыжий мне разрешил снять мешок с головы и приказал вылезать из машины.
Я посмотрела по сторонам и убедилась, что моя догадка о том, куда мы едем, оказалась правильной. Это была Миллионеровка.
Такое название у тарасовцев носит целый городок коттеджей из белого кирпича. Каждый из них был построен по индивидуальному проекту и стоил, наверное, огромных денег, но главное – они все благодаря этому имели разную архитектуру. Городок коттеджей, или Миллионеровка, как его тут же окрестили жители расположенного по соседству старого и грязного поселка Епифановка, состоящего сплошь из одноэтажных деревянных лачуг, поражал воображение фантазией архитекторов, соревновавшихся друг с другом в вычурности формы, и тщеславием заказчиков-миллионеров, стремившихся поразить соседей размерами своих белокаменных дворцов.
Выйдя из машины, я оказалась в большом дворе, в центре которого стоял дом.
С первого взгляда я поняла, что убежать отсюда невозможно.
Трехэтажный особняк, занимавший, наверное, соток восемь, не меньше, имел на окнах первого и второго этажей внушительные решетки, а окружающий его двор был обнесен высоченным железным абсолютно гладким зеленым забором.
«Метра три, наверное, – тоскливо подумала я, прикинув на глаз высоту забора. – Но зачем они выкрасили его в ядовито-зеленый цвет?»
– Хватит озираться! – прикрикнул на меня Рыжий и толкнул кулаком в спину. – Тебя ждут!
Я вошла в большую резную дверь и остановилась в растерянности.
Передо мной была огромная, как в старом городском Дворце пионеров и школьников, из которого я как-то делала репортаж о новогодней елке, мраморная лестница на второй этаж, выполненная в стиле барокко, а на ней, нагло ухмыляясь, стояли две знакомые мне рожи! Те самые парни, которые приставали ко мне в кафе и украли мою фотовспышку.
– Смотри, Виталя! – завопил один, увидев меня. – Кто к нам пожаловал! Ой! Ой, что это с ней, что это она намазалась вся?!
Он ткнул своего дружка в бок и заржал:
– Она, наверное, думает, что теперь ее не узнать! Виталик! Вот дура-то! А что ты ей…
– Кончай базар! – прикрикнул на Сашу – я вспомнила его имя – вошедший через несколько секунд Рыжий. – Поедете сейчас в город. Найдете пацана лет шестнадцати. Адрес я дам. Возьмете его аккуратно… Ты понял меня, Виталя? Я сказал – аккуратно. Не бить! Пальцы на руках-ногах не ломать. Паяльник не вставлять, утюгом не гладить…
Рыжий, по-моему, специально все это перечислял – для меня. Но я пока держалась и не паниковала.
– Пацан зеленый совсем, глупый! – заявил Рыжий. – Будет дома сидеть, плакать. Привезете его сюда… В товарном виде, падлы, поняли меня? Женька грязи не любит…
Рыжий посмотрел на меня, ухмыльнулся и закончил:
– А когда привезете, будете трахать его на глазах у этой вот сучки до тех пор, пока она не расколется или пока пацан не сдохнет. Все! Пошли вон!
Я похолодела. Сильней угрозы для меня он выдумать не мог. Пусть лучше бы они надо мной издевались, а Ромку оставили в покое! Если они начнут пытать его у меня на глазах!.. Я не знаю, что мне тогда делать! Я этого не выдержу…
Оба парня-»шестерки» бросились на улицу. Я с ненавистью посмотрела им вслед.
– Пошли! – сказал Рыжий спокойно. – Что застыла? Может быть, они его еще не найдут!
Эта рыжая сволочь хорошо знала, что такое пытка! И дала это в полной мере почувствовать и мне. Я была в ужасе от одной мысли, что им удастся схватить Ромку и привезти сюда. Я, пожалуй, пойду тогда напролом! Как часто говорил мой отец-тракторист из маленького степного Карасева: «Нас, Бойковых, можно убить, остановить – нельзя!» Я эти его слова на всю жизнь запомнила.
Рыжий заставил меня подняться на второй этаж, и потом мы долго шли какими-то коридорами с рядами дверей по обеим сторонам и попадавшимися иногда холлами с широкими окнами с матовыми стеклами. Я перестала ориентироваться и вспомнила булгаковскую «нехорошую квартиру», в которой каким-то образом вмещались просторные залы, принимавшие гостей на балу у Воланда.
Только здесь не Воланд хозяйничал, а жена Мефистофеля…
– Стой! – скомандовал мне наконец Рыжий, и мы остановились перед высокой двустворчатой дверью.
Он постучал и, не дожидаясь ответа, подтолкнул меня вперед. Я открыла дверь и вошла.
Прежде всего я была поражена обстановкой, воспроизводящей интерьер какого-нибудь кабинета конца прошлого века, скажем, в одном из английских поместий. Тяжелая массивная резная мебель с высокими спинками и обтянутыми цветной кожей сиденьями.
Огромный письменный стол размером с бильярдный занимал почти половину комнаты. На нем стоял старинный письменный прибор – чернильница, подставка для перьевых ручек, пресс-папье… По краям стола – бронзовые канделябры на восемь свечей каждый. Телефон вычурной формы с причудливо изогнутой трубкой.
Если бы этим все ограничивалось, я бы поразилась выдержанности стиля кабинета и тонкости вкуса его хозяина.
Но рядом с письменным стоял небольшой мраморный столик, на котором торчал компьютер, а с другой стороны от стола находился аквариум двухметровой высоты, литров, наверное, на пятьсот. В аквариуме плавали до тошноты пошлые золотые рыбки, как символ всемогущества и отсутствия предела желаний у хозяина кабинета.
У правой стены, рядом с высоким стрельчатым окном, стоял старинный английский диван, обтянутый кожей, и его новая блестящая обивка совершенно не гармонировала с общим стилем мебели. На диване сидела невысокая полная женщина с волевым лицом и спокойно смотрел на нас с Рыжим.
Больше в кабинете никого не было.
– Выйди, – сказала женщина Рыжему, кивнув на дверь.
Тот беспрекословно повиновался. Голос у женщины был глуховатый и властный. Она рассматривала меня минуты две и не говорила ни слова. Я стояла как дура посреди кабинета, пока это мне не надоело. Тогда я огляделась по сторонам и заметила у противоположной стены два кресла, точно такого же стиля, что и диван, на котором она сидела.
Я направилась к одному из кресел и села, заложив ногу на ногу.
То ли потому, что я была в джинсах, то ли еще по какой причине, но моя подчеркнутая демонстрация своих длинных и обычно очень раздражающих женщин ног не привлекла ее внимания. Она как смотрела мне в глаза, так и продолжала смотреть.
– Ну и что дальше, Митрофанова? – спросила я, нисколько не сомневаясь в том, кто сидит передо мной, вернее, перед кем я сижу.
Мой вопрос и то, что я знаю, кто она, не произвели на нее никакого впечатления. Она по-прежнему молчала и не шевелилась даже.
Я терпеть не могу напряженных моментов, связанных с необходимостью оставаться долгое время без движения, ожиданием или неизвестностью.
У меня от этого прямо-таки зуд какой-то начинается.
Решив не обращать на нее внимания, я встала, подошла к столу и принялась рассматривать канделябры и письменные принадлежности. Не потому, что меня они интересовали, просто я хотела вывести ее из неподвижности и заставить повернуть голову вслед за мной.
Однако я добилась даже большего. Митрофанова встала и тоже направилась к столу. Пока она шла, я рассмотрела ее фигуру. В ней было очень мало женского. Она была плотного телосложения и довольно широкоплеча, словно спортсменка-каноистка или пловчиха. Хотя я не могла бы сказать, что фигура ее непропорциональна. Было в ней что-то, что говорило о привычке этой женщины к постоянной борьбе, к постоянным столкновениям и даже, наверное, потасовкам.
– Вы не могли бы мне объяснить, Митрофанова, – спросила я, решив как можно чаще сбивать ее с толку, – зачем вы истратили такую кучу денег на вещи, которые обесценивают друг друга одним своим соседством?
– Пожалуй, вы правы, – улыбнулась вдруг Митрофанова вполне светской улыбкой и уселась в кресло за столом, – болезненнее всего я реагирую, когда мне указывают на мою необразованность, когда заставляют вспоминать, что я как была епифановской девкой, так и осталась ею. Но сейчас у вас этот номер не пройдет, поскольку я знаю, что вы – тоже не голубых кровей. Вы учились и пытались замаскировать свою карасевскую породу и натуру, а я этого скрывать не умею, зато научилась зарабатывать деньги и чувствовать себя независимой.
