Светлана Алешина - Хит сезона (сборник)
Не буду описывать ощущения, испытанные мною во время этого осмотра, в них нет совершенно ничего интересного, уверяю вас. Если же кто-то мне не верит и подозревает, что можно в морге испытать целую гамму острых ощущений, советую проверить, так ли это на самом деле.
Я уже внимательно осмотрел восемь трупов, когда вдруг, приоткрыв до половины очередного покойника, увидел красный пиджак. Это был совершенно неизвестный мне, чужой человек, но какое-то странное чувство овладело мной. Что-то в нем было очень знакомое…
Цвет лица его, пожалуй, был несколько странноват. Но это, так сказать, естественно для покойников, лежащих в морге… Вернее, для них это свойственно – менять цвет не только лица, но и вообще – кожи. Может быть, именно это как-то меня и смущает, подумал я?
Задумавшись, я смотрел на покойника, пытаясь отгадать загадку возникшего во мне странного чувства.
Вдруг чья-то рука легла мне на плечо.
Я чуть не подскочил, честное слово! Передо мной стояла та самая женщина, что сидела в коридоре. Она успокаивающе протянула ко мне руку и сказала:
«Не бойтесь! Вася был очень добрым человеком. Он и теперь никого не станет обижать…»
«Вы его знали?» – спросил я, сам не веря своей удаче. Вот он, человек, которого мне нужно было найти!
Женщина молча покивала головой, не отрывая глаз от лица покойника.
«Вы его жена?» – догадался я.
Она грустно улыбнулась.
«Так мы и не расписались, – вздохнула она, – а пятнадцать лет с ним прожили…»
«Кто же мог его… убить? – спросил я. – У вас есть какие-то предположения?»
Но она покачала головой.
«Никто не мог… – сказала она. – Вася добрый был. Мечтал всю жизнь артистом стать. А стал пожарником… Зато в театре. – Она вздохнула. – Он говорил мне: видишь, Ань… – меня Анной зовут, Анной Ивановной… – видишь, говорит, Ань, я все равно каждый день на сцене, хоть и за кулисами. А вот заболеет кто-нибудь из актеров, меня помочь попросят, глядишь, и на публику выйду… Всю жизнь этого ждал. И только вот удалось ему в настоящем спектакле сыграть, тут же и убили его. Видно, Бог покарал, что против его запрета пошел. Я думаю, это ему Бог не разрешил артистом стать…»
«Так он все же вышел на сцену, да? – удивился я. – Как же это случилось?»
«Да уж и не знаю я, как это случилось, – вздохнула опять Анна Ивановна. – И не знаю, как сказать – вышел или не вышел. Только лучше бы не выходил он. Остался бы жив!.. Звонит мне вчера из театра, уж спектакль начался, по моим часам если. Срочно беги, говорит, в театр! Мечта моей жизни сбылась! На сцене меня увидишь. Я его и спрашиваю – заболел, что ль, артист какой? А он: некогда, говорит, объяснять, мне еще загримироваться нужно. Беги скорей! И трубку бросил. Я – в театр! Живем мы рядом, за пять минут добежала. Меня там все знают, я там уборщицей работаю, вчера просто не моя смена была…»
Я слушал ее, не прерывая. И чувствовал, что она скажет что-то важное.
«В зал это я вышла, в проходе постояла, потом в первом ряду место свободное увидела, прошла, села… Вчера «Фауста» давали. Он уж лет десять идет. Редко ставят, но народ все ходит. Наверное, хороший спектакль, но мне не нравится… Вот и вчера я как в зал-то вошла, так и похолодела от какого-то нехорошего предчувствия. Ой, зря ты, думаю, Вася, все это затеял. Сидел бы у своего пожарного щита и не рвался в артисты!.. Ну вот… Только это я так подумала, начинается эта самая сцена, где Вася… Сцена-то повернулась, и я его сразу и увидела! Я как глянула, так и обомлела вся от страха. Господи, думаю, пощади ты его неразумного! Ведь не знает, что творит! Прости его, Господи! Так всю сцену и промолилась. Думала я тогда – обошлось, отмолила я Васю. Ан нет, видишь ты, как все получилось, он его за кулисами и настиг!»
«Кто настиг?» – спросил я.
«Гнев Господень! – сказала женщина. – Не сумела я его грех отмолить, сама, видно, грешница…»
«Так в чем он согрешил-то, ваш Вася? – спросил я. – Вы же говорите – он добрый был, никого никогда не обижал!»
«Как на сцене я его увидела, – сказала Анна Ивановна, – так и поняла – вот он, грех его! Если сразу его на месте не покарает, отмаливать будем вдвоем. Уж больно тяжкий грех-то. Он же, милый мой, чертом вырядился!»
«Постойте, постойте! Каким чертом? – воскликнул я, забыв, что я в морге, а вокруг покойники, предпочитающие покой. – Там только один черт должен быть – Мефистофель!»
«Я, право, не знаю, что там быть должно, – ответила женщина. – У нас этот спектакль в новой постановке идет, так я вообще ничего не понимаю. И актеры ничего не понимают, мне Вася говорил, а ему Арнольд рассказывал…»
Я понял, что мне необходимо разобраться с вопросом о появлении дяди Васи на сцене. Я не мог поверить, что он смог заменить Салько в одной из сцен спектакля и сыграть вместо него Мефистофеля. Это слишком было похоже на театральную байку, на анекдот…
– Рассказывайте, рассказывайте, Сергей Иванович! – воскликнула я. – Это действительно очень важно. Я сама слышала голос Салько вчера, и это было довольно далеко от театра, в котором, как я уже выяснила, шла в это время сцена в кабачке Ауэрбаха. В этом есть противоречие, которое я не могу объяснить. А кроме того, в этом заключалось железное алиби для Салько – его просто невозможно заподозрить в убийстве, совершенном в это время в театре.
– Прости, Оля! – воскликнул Сергей Иванович. – Но допустить, что в одной из сцен спектакля вместо известного ведущего артиста театра сыграл пожарный и это не стало поводом для скандала, я тоже не могу. Это противоречит общепринятым представлениям о границах между реальностью и фантастикой. Пожарники тушат пожары, артисты играют в спектаклях, и… смешивать два эти ремесла…
Излив свое негодование, Кряжимский продолжил свой рассказ:
– Решив разобраться с появлением на сцене пожарника, я вновь спросил эту женщину:
«Извините, Анна Ивановна, но я просто вынужден выяснить подробнее о том, как все это происходило. Вы утверждаете, что Салько не играл вчера в том эпизоде, о котором вы мне только что говорили, в сцене в кабачке Ауэрбаха?»
«Конечно, нет! – сказала Анна Ивановна. – Там и играть-то не надо было. Только стоять. Вот Вася и встал вместо него…»
«Постойте, я ничего не понимаю, – перебил я ее. – Как это – играть не надо? А кто все эти фокусы с винами показывает? Кто наливает прямо из стола шампанское, рейнское и токайское? Это же должен делать именно Мефистофель!»
«Это одному режиссеру известно, кто чего делать у него в спектакле должен, – вздохнула женщина. – Вино у него там Вавилонский Дима наливает. И говорит голосом Арнольда…»
«Кто это – Вавилонский?» – спросил я.
«Так Фауста он играет! – сообщила мне Анна Ивановна. – Он первый год в театре, прямо из училища пришел…»
«А как это он говорит голосом Арнольда? И где же тогда в это время – Мефистофель?»
«Да говорит-то, конечно, сам Арнольд, Дима только рот раскрывает. Это замысел такой у Тихонравова, у режиссера… Вроде как бес, Арнольд то есть, в Диму вселился, в Фауста то есть. Это мне еще Вася объяснял, когда Тихонравов только репетировал новую постановку… А Арнольд в это время над входом стоит в виде фигуры такой из камня и своим голосом вместо Димы разговаривает».
«Так реплики все-таки Салько произносил?» – спросил я.
«Голос-то Арнольда был, это правда, – вздохнула женщина. – Но стоял вместо него Вася. Я-то это хорошо поняла, он меня в первом ряду увидел, улыбнулся мне даже – cмотри, мол, на сцене я, в спектакле играю!»
«И никто, кроме вас, этого не заметил?» – спросил я с большим сомнением.
«Так у него ж одно лицо и видно было, а все остальное картоном было скрыто, – вздохнула она. – Наверное, упросил Вася Арнольда, тот и разрешил ему на сцене постоять вместо себя. Тот и встал, дурачок-то мой наивный. Переоделся в черта, лицо себе краской раскрасил и встал! Я, как увидела, думаю – сейчас ему и конец, прямо здесь, при народе! Ан нет, ушел со сцены своими ногами… Да не далеко… Только переодеться опять в костюмчик свой и успел…»
– Боже мой! – прошептала я, перебивая Кряжимского. – Он же вчера в спектакле фактически заменил Салько и сыграл Мефистофеля в той сцене.
– Вот и я так сказал! – заявил Сергей Иванович. – Господи, говорю! Ведь твой Вася вместо Салько вчера сыграл!
«Вот видишь, милок, – вздохнула Анна Ивановна. – И тебе не по себе стало, как ты все это вживе представил. А уж я вчера, на него глядя, чуть не умерла со страху… Да, вишь ты, жива осталась, а его-то Бог и покарал…»
«Я слышал, ваш муж…» – начал я, но женщина меня перебила.
«Не муж он мне, – вздохнула она. – И рада бы так назвать, да нельзя! Не расписаны мы с ним были, не обвенчаны! Жених! Так и остался по сю пору – жених. Теперь уж навеки…»
«Я слышал, ваш… жених… – сделал я новую попытку, – дружен был с Салько?»
Лицо женщины потемнело.
«С Арнольдом-то? – спросила она с неприязнью. – И имя у него сатанинское, и улыбается, как змея. Он! Он и играет всегда этого черта, на которого мой Вася вчера позарился, и ничего ему не причиняется! Давно уже продал душу! Тьфу! И говорить про него не хочу!»
