Джейн Хичкок - Обман зрения
Потом мы с Брашем вместе ужинали. Поглощая спагетти со свежими помидорами и базиликом, я читала одну из своих любимых книг — «Жизнеописания знаменитых художников» Джорджо Вазари. По пятницам, после трудовой недели, я обычно позволяю себе выпить полбутылочки хорошего вина. Сегодня это было «Шато О'Брион» 1986 года. Съев печенку и вылизав миску, Браш запрыгнул на дальний край стола, чтобы вздремнуть, пока я зачитываю ему некоторые отрывки из книги. Жизнь художников вызывает у нас обоих неподдельный интерес.
— «По моему мнению, художники обязаны флорентинцу Джотто в той же степени, что и природе, той несравненной модели, красоту которой они постоянно пытаются копировать и воспроизводить…» — читала я вслух.
Мне нравится отождествлять себя со старыми мастерами. Увы, теперь ученые, а не художники создают величественные картины с помощью своих теорий и формул. Их странные компьютеризованные симфонии стали гимном нашего времени. Я же черпаю вдохновение в прошлом.
После ужина я ответила на все звонки. Бедный декоратор очень расстроился, когда я сказала ему, что не смогу полететь в Южную Каролину, чтобы посмотреть на старинную усадьбу, которую он там реставрирует. Я, не вдаваясь в подробности, сослалась на большую занятость и порекомендовала ему своего друга, большого специалиста по оптическим иллюзиям, который как раз очень интересуется Гражданской войной. Судя по всему, декоратор остался доволен.
Потом я коротко переговорила с друзьями, сообщив им, что работаю над большим проектом и практически отрезана от внешнего мира. Они были поражены, узнав, кто мой наниматель. Я совсем забыла, какой фурор производит имя Фрэнсис Гриффин.
Позвонив Гарри, я договорилась, что мы встретимся завтра в одиннадцать часов у музея. Ему хотелось поговорить, но я сказала, что устала и расскажу обо всем при встрече, после выставки приглашаю его на обед. Он согласился.
Раздевшись, я приготовилась ко сну. Но прежде чем лечь в постель, я снова вынула платье Кассандры, погрузив руки в тяжелый кремовый атлас, словно это было сдобное тесто. На этот раз я не сумела справиться с соблазном и, натянув платье через голову, долго стояла у зеркала, даже не застегнув крючки. Я никогда не была особо привлекательной, но теперь с удовольствием отметила, что с возрастом стала как-то лучше, словно когда-то была хорошенькой, а сейчас моя красота просто начала увядать.
Одернув корсет, я безуспешно попыталась застегнуть множество потайных застежек и крючков, которые являются непременным атрибутом сшитой на заказ одежды. Я представила себе, как перед балом плоскогрудую аристократку Кассандру Гриффин упаковывает в это платье горничная. Такое платье предполагает наличие слуг, которые будут его застегивать.
В конце концов я справилась со всеми этими крючками. Хотя платье сидело на мне отлично — даже длина оказалась впору, — оно все же предназначалось для молодого тела. Его царственная пышность и соблазнительный вырез только подчеркивали усталость моих черт. Короче говоря, оно меня не молодило.
Стояла ли Кассандра точно так же перед зеркалом в день своего дебюта, воспринимая как должное открывающееся перед ней блестящее будущее, словно это вид из окна, к которому она привыкла с детства? Или ее терзала неуверенность, и она никогда не ощущала преимуществ своего положения? А возможно, и не желала их иметь?
Сняв платье, я убрала его в коробку и легла спать.
Мой крепкий сои был нарушен настойчивым звонком телефона. Поначалу я даже не поняла, что происходит, и, потянувшись в темноте за трубкой, чуть не столкнула аппарат с тумбочки.
— Алло?
— Ну наконец-то, — произнес мужской голос, который показался мне знакомым.
— Кто это?
— А как ты думаешь?
«Сам дьявол» — подумала я, сразу узнав эти низкие хрипловатые модуляции.
— Джон? Джон Ноланд!
— Как поживаешь?
— Который сейчас час? — простонала я.
— Довольно поздно.
— Не то слово. Какого черта ты звонишь мне ночью? И зачем вообще звонишь?
— Тебя невозможно застать дома. Я уже несколько раз сегодня звонил.
— А почему ты не оставил сообщение?
— Ты же меня знаешь. Терпеть их не могу.
Я молча ждала, что он скажет.
— Ну… так как ты поживаешь?
— Спасибо, хорошо, — вежливо ответила я.
— Рад за тебя.
Снова последовала пауза. На этот раз молчание прервала я:
— Чего ты хочешь, Джон?
— Ничего. Просто я о тебе думал.
— И что ты обо мне думал?
Я почувствовала, что меня снова затягивает в его сети.
— Это тебя я видел пару недель назад?
— Где?
— Рядом с моим домом.
Так он меня видел.
— Да.
— Я так и думал.
— Ты меня видел?
— Угу.
— Так почему же не поздоровался?
— Это можно сделать и сейчас. Привет.
— Привет, — машинально ответила я.
— Что ты там делала?
— Проезжала неподалеку и не удержалась от любопытства, — небрежно сказала я. — Захотелось узнать, живешь ли ты там по-прежнему.
— А почему ты не позвонила?
— А откуда ты знаешь, что я не звонила?
— Я был дома.
— Ты был у себя в квартире?
— Я увидел тебя в окно.
— Почему же ты не окликнул меня?
— А почему ты не позвонила?
Разговор зашел в тупик.
— Джон, зачем ты мне звонишь?
— Не знаю. Наверное, потому, что скучаю.
Он сказал это так просто, словно мы не виделись всего пару дней.
— Но, Джон, ведь прошло уже двенадцать лет.
— А ты обо мне скучала? — продолжал он, игнорируя мое замечание.
Черта с два я скажу ему, что скучала. Не собираюсь льстить его самолюбию.
— Ну… а ты что делал все это время?
— Писал, путешествовал. Много чего делал.
— Я слышала, ты женился.
— Угу, — пробурчал он.
— На ком?
— Ты ее не знаешь.
— А кто она? — настаивала я.
— Мы уже развелись.
— Тогда кем она была?
— Просто женщина. Кстати, тоже художница.
— Правда?
Это меня заинтересовало.
— У меня слабость к художницам. Ты же знаешь.
— А какая она была художница?
— Плохая.
— Меня не это интересует, — заметила я с раздражением. — Какой живописью она занималась?
— Абстрактной.
— Ах, абстрактной.
Еще одна пауза.
— Так когда я тебя увижу?
— Никогда, — твердо ответила я.
— Но почему же?
— Джон, повторяю: чего ты хочешь?
— Увидеть тебя. Поболтать. Подарить тебе парочку моих последних книг.
— Зачем? Они посвящены мне?
— Нет.
— А кому ты их посвятил?
— Исчезающим видам.
— Ну значит, мне.
Он рассмеялся.
— С юмором у тебя по-прежнему все в порядке.
— Без него я просто сошла бы с ума.
— Давай поужинаем вместе на следующей неделе?
— Я не в восторге от этой идеи, Джон. Честно.
— Давай поужинаем вместе, — настойчиво повторил он.
Я мучительно боролась с соблазном — его голос по-прежнему волновал меня. А что, собственно говоря, я теряю? В конце концов, это всего лишь ужин. Мне действительно хотелось его видеть, хотя прежних чувств уже не осталось. Неужели он наблюдал за мной тогда у дома? Как это романтично!
Его домогательства сбивали меня с толку, лишая способности мыслить здраво, как это часто случается с людьми, попавшими в опасную ситуацию. Я убедила себя, что отказ от ужина будет выглядеть еще большей слабостью.
— Когда? — тихо спросила я.
— Во вторник. Я за тобой заеду.
Я еще чуточку поколебалась, подсознательно пытаясь спастись от угрозы.
— Хорошо, — вздохнула я, сдаваясь окончательно.
— До встречи, — коротко сказал он и повесил трубку. Интересно, сильно ли я изменилась за это время?
Видимо, не слишком, раз так легко приняла это приглашение. Что ж, жребий брошен. Я почувствовала необычное воодушевление. Впервые за много лет у меня появилось что-то, кроме работы. Я лежала в темноте, забыв о сне. До вторника еще так далеко.
7
— Ну расскажи еще, расскажи! — восклицал Гарри Питт, нетерпеливо тряся большой лысой головой.
Я возила Гарри на инвалидном кресле по выставке Гойи в музее «Метрополитен», развлекая его рассказами о Фрэнсис Гриффин и ее доме — тематические комнаты, потрясающие картины и мебель, царственное уединение угасающей вдовы. На самом деле мой друг прекрасно обошелся бы и без кресла, но с ним было проще подойти к картинам, вокруг которых толпилась масса народа. Я лично предпочла бы подождать, хотя роль Шахразады при султане Шахрияре стала мне несколько надоедать, но Гарри, горевший нетерпением поскорее увидеть картины, решил воспользоваться преимуществом своего положения.
— Пропустите нас, пожалуйста, пропустите! — громко повторял он.
Оторвавшись от благоговейного созерцания, посетители раздраженно оглядывались на прикованного к креслу бедолагу, который смотрел на них глазами раненого оленя.
