Евгения Михайлова - Разрушительная красота (сборник)
— Есть причина торопиться домой? — спросил Сергей.
— Нет, — ответила Эля.
…Элина встала с кресла и поняла, что просидела, совершенно выпав из времени, не меньше двух часов. Была вновь там и тогда. Встала и покачнулась. Ей больше не хочется выходить за обильным питьем. Нужно что-то с собой делать. Заставить спать и есть. Вернуться к работе. И спрячь меня, физика, от меня. Теперь Сергей сам не позвонит ни за что. А когда она позвонит, будет разговаривать тяжело и мрачно. Он тоже из тех, которые ищут спасения от себя. Ну, что же. После этого появляется хорошая книга.
Элина вошла в гостиную, зажгла свет, включила любимое «Адажио» Томазо Альбинони, с тоской посмотрела на спящий компьютер. Если бы найти в поиске безграничный и совершенный проводник… Не найдется — нащупать тропинку к созданию его уравнения, решить его. Какая беда. Наука бессильна. Таким проводником может быть только человек. Один человек, связывающий гром и тишину, уединение и встречи, детство, зрелость и старость. Доверчивость и цинизм, страсть и целомудрие, жалость и ярость. Несчастных и счастливых — в один момент. Здоровых и больных. Живых и ушедших. Крайние взгляды и разные вкусы. Людей и животных. Мужчину и женщину, которые спасаются от себя и отталкивают друг друга. Спасение и гордый протест против него. Даже против него. Есть всего три вещи, которые следует исключить из числа любых контактов и компромиссов. Это агрессия, алчность и беспросветная тупость души. Их легко увидеть издалека, ощутить по запаху, услышать по топоту сапог. Чаще всего это неразделимое трио.
…В тот ясный с утра день произошло следующее. Преподаватель истории Петр Петрович вошел в класс с хмурым и недовольным выражением лица. Кивнул, ни на кого не глядя, вместо приветствия. Открыл журнал. Он был неплохим преподавателем, но что обозначает это выражение, знали все старшеклассники. Близится запой. Перед тем как приступить к теме урока, он всегда проводил короткий, выборочный тест-опрос. Ему отвечали с места по прошедшей теме.
— Ильин, — сказал он, не поднимая головы, и выстрелил свой вопрос.
Павлик Ильин всегда хорошо знал тему. Он любил историю, может быть, больше всех в классе. Для него это было путешествие по временам и событиям. Единственно возможным путешествием. Он очень много знал и сверх программы. Но очень волновался. Ему надо было преодолеть столько барьеров, в том числе в движении и речи, чтобы поделиться тем, что он знает и думает. А в это утро еще и преподаватель не в духе… Павлик не сразу смог встать и заговорить…
— Черт знает что! — рявкнул Петр Петрович. — Как можно работать, если ученики мяукают под партой? Надо таких убирать. В нормальной школе должны учиться нормальные дети.
Павлик не смог встать. Но самым ужасным было вот что! Одноклассники Эли, расслабленные солнцем, обрадовались этой сцене, как развлечению! К тому же столь быстрый срыв Петра Петровича означал, что остальные могут быть за себя спокойны. До них очередь сегодня уже не дойдет. Учитель был настолько пунктуален, что в своем горении срывался, как правило, только один раз. И все хохотали и падали. Повторяли выражение Петра Петровича с удовольствием.
На следующий день Павлик в школу не пришел, его состояние резко ухудшилось. Мама написала жалобу на преподавателя директору с просьбой рассмотреть на педсовете. Назвала в нем и фамилии учеников, которые уже после урока, на ее глазах, смеялись Павлику в лицо и выкрикивали фразу о «мяуканье под партой». Поэтому на педсовет были приглашены преподаватель, эти ребята, их родители и Элина, как староста класса. Петр Петрович, разумеется, не явился. Ему повезло: появился повод влететь в свое блаженство до надвигающихся майских праздников. Педагоги сначала говорили правильно и возмущенно. Ребята вяло оправдывались. Но вдруг их родители пошли в атаку.
— Наконец хоть один человек сказал правду, — кричала мамаша самого тупого парня в классе. — Тут что, больница? Мой ребенок должен это терпеть и видеть?! Мы — нормальные люди и не дадим своих детей в обиду. Напишем куда надо, что школа устроила тут дурдом.
И пошло-поехало. Преподаватели вопросительно смотрели на директора Екатерину Васильевну, дородную даму с халой на голове. Она уставилась в стол перед собой. Некоторые из этих родителей платили больше других по всяким школьным нуждам. Ребята оживились. Опять началась потеха. Мама Павлика встала и вышла. Было самое время заполнить паузу Элиной. Ее позвали к столу педсовета.
— Из того, что я сейчас здесь услышала, — ровно сказала она, — меня удивили два слова: «человек» и «люди». Не вижу здесь таких. Вы подонки, — она посмотрела на ребят, которые под ее взглядом как-то прижухли, затем храбро встретилась с застывшими взглядами взрослых. — Петр Петрович должен быть уволен. Эти мои одноклассники-фашисты должны быть отчислены. Я хочу учиться с самым добрым, умным и беззащитным человеком в классе — Павликом Ильиным. И буду за это бороться.
— Ты что себе позволяешь, Гордеева? — выпалила наконец директор. — Ты мне команды будешь давать: кого увольнять, кого отчислять? Смотри, как бы тебя не отчислила. Ответишь в любом случае за такое хамство.
— С удовольствием отвечу, — сказала Элина. — А отчислить меня попробуйте. Вы же на каждой встрече говорите нам о том, что надо говорить правду. За правду отчислите?
…Затем было несколько дней кошмара. Родителям Эли без конца звонили другие родители, какую-то жалобу на нее писали, директриса вызывала маму, а в школу на скандал слетелись журналисты. Приехало телевидение — брать интервью у ребят, учителей и Эли. Она произнесла четыре слова, твердо глядя в объектив своими такими не детскими глазами:
— Это дискриминация. Это преступление.
Только эти слова и яркая внешность Эли запоминались в путаном и тусклом контексте. Их растащили другие газеты и каналы в геометрической прогрессии. В результате были уволены не только Петр Петрович, но и директор. Ребята, замешанные в плохой истории, перевелись в другие школы сами. Но Павлик уже не смог вернуться. Он вскоре умер. Дистанция между Элей, старостой, избранной классом, и этим классом стала заметной невооруженным глазом.
…Ночью Эля строго рассматривала темноту и тишину. Она думала о том, что утром нужно позвонить Сергею и попросить его привезти ей обильное питье. Или самой купить, а потом позвонить Сергею. Встала она рано утром. Приняла горячий душ, выпила чашку крепкого кофе, надела черные брюки, черный свитер и поехала на кладбище попрощаться с Гришей. Нашла его могилу, положила к памятнику темно-красные розы. Поговорила молча с Гришей на фотографии. Хороший памятник поставила ему Света. А ведь бросил Гриша именно ее, женившись на Нине. Если бы это не произошло, возможно, у них был бы ребенок, возможно, Гриша был бы жив, а Света точно была бы счастлива. И страшные «молитвы» Нины не находили бы кроткую Гришину душу. Если бы это не произошло.
Домой Эля вернулась опять с температурой, не зашла в магазин, не позвонила Сергею. Упала без сил на кровать, провалилась в тяжелый сон, брела по его узким дорожкам, искала Гришу, Свету, Павлика Ильина… Оглянулась на голос и увидела Игоря Валентиновича, нового директора своей школы, учителя физики. Проснулась от телефонного звонка, номер был незнакомый.
— Элина Леонидовна? Это говорит консьержка дома Сергея Андреевича. Мне ваш номер сказала его бывшая жена. Они с сыном на связи по другому аппарату. Валерия Николаевна спрашивает, не у вас ли Сергей Андреевич. Они не могут до него дозвониться со вчерашнего вечера. Телефон отключен.
— Позвоните ему в дверь, — удивленно сказала Элина.
— Так нет его. И машины нет. Я уже смотрела. Они звонят мне не первый раз. Так не у вас?
— Нет.
Как-то странно. Сергей не имел привычки отключать телефон. Он и оставаться на ночь у друзей не любил, даже если играл в шахматы за полночь. Тем более его бывшая жена с сыном звонят ему из Америки очень часто. И всегда нужно что-то срочное. Валерия в своем репертуаре: поговорить с Элей через консьержку.
Эле она позвонила два года назад, через несколько месяцев после их с Сергеем встречи.
— Элина Леонидовна? Говорит бывшая жена Карева.
— Здравствуйте, Валерия.
— Очень тронута тем, что вы знаете мое имя. Могу задать вам вопрос?
— Конечно.
— Прежде чем заниматься активной вербовкой моего сына в ваш МИФИ, вы не могли спросить у его матери, хочет ли она этого?
— Интересная постановка вопроса. Дело в том, что я первый раз об этом слышу. И я в институте всего лишь аспирантка. Так что ни мотива, ни возможности для вербовки у меня нет. А…
— Откуда у меня ваш телефон? Не от Сергея. Легко узнала в вашей аспирантуре, о вас уже давно говорит пол-Москвы.
— Могу я вам чем-то помочь?
Валерия издала короткий смешок и разъединилась. Когда Сергей приехал к Элине, она спросила у него, поступает ли его сын в МИФИ. Сказала об этом звонке. Сергей улыбнулся.
