Ирина Мельникова - Агент сыскной полиции
С трудом попадая руками в рукава рубахи, а ногами в сапоги, Алексей кое-как оделся, пригладил встопорщенные со сна волосы ладонью, плеснул в лицо холодной водой и, выскочив из флигеля, помчался в кабинет Тартищева.
Вавилов, в сбитой на затылок фуражке, в грязном сюртуке и пыльных сапогах, сидел, развалясь, в кресле и, оживленно жестикулируя, рассказывал о перипетиях ночной охоты за Мозалевским. Говорил он быстро и нервно, сжимая в зубах нераскуренную папиросу, о которой, видимо, забыл с того момента, как сунул ее в рот. Тартищев, присев на подоконник, молча слушал его, лишь изредка почти с остервенением тер бритый затылок, словно пытался избавиться от засевших там мыслей. Шрам на лбу побагровел, и Алексей подумал, что главный сыщик Североеланска по какой-то причине в не слишком хорошем настроении, возможно, потому, что тоже не выспался. Завидев Алексея, он молча кивнул ему на маленький диванчик рядом с собой.
— ..У Верки его не оказалось, да мы и не слишком надеялись, что он там заляжет. — Вавилов бросил быстрый взгляд на Алексея, но тот так и не понял, удивлен ли, недоволен ли лучший агент уголовного сыска его неожиданным появлением в кабинете Тартищева. — Поэтому проверили двух ее подруг, Марию Кислову и Аглаю Мережкину. Обе девицы известного поведения, но в голос заявляют, что Верка теперь на содержании у купца Громыхалова, живет как барыня в снятой им квартире, разодета как картинка, в общем, все как полагается, поэтому нужды встречаться с бывшим любовником у нее нет. Сам Мозалевский на Разгуляе не появлялся, если было бы иначе, девки непременно узнали бы, потому как еще с прошлого года за ним числится пять целковых долгу Кисловой, и она просила своих людей, что, как только он появится, стрясти с него финажки, которые ей самой ой как нужны! — Вавилов провел ребром ладони по горлу, показывая, как нужны деньги Веркиной подружке, и продолжал:
— Но я все-таки оставил двух агентов вести наблюдение за Веркиной квартирой, чем черт не шутит, а вдруг объявится. Из разговоров с девками удалось выяснить, что помимо Разгуляя Мозалевский любил бывать в трактирах на Баджейской улице, особенно в «Иерусалиме» и в «Калаче», иногда, когда бывали деньги, заходил в «Магнолию»…
Алексей быстро посмотрел на Тартищева, тот на него, но взглядом приказал молчать. Вавилов наконец вынул папиросу изо рта, с недоумением посмотрел на изжеванный мундштук и положил ее в пепельницу, в которой уже находилась точно такая же изуродованная папироса.
— Мы с Корнеевым и Потехиным, — назвал Вавилов еще не известных Алексею агентов, — взяли под наблюдение «Магнолию», еще двенадцать человек следили за всеми трактирами, кабаками и распивочными на Баджейской и прилегающих к ней улицах. За ночь трех человек, похожих на Мозалевского, задержали.
К утру всех выпустили. — Вавилов потер виски и поморщился. Видно, давала о себе знать бессонная ночь. — «Магнолия» открылась в семь утра. Я пристроился в портерной напротив за столиком у окна и сделал вид, что читаю газету. Корнеев под видом чистильщика сапог расположился напротив трактира, а Потехин изображал торговца баранками и прохаживался поблизости от его входа. Через час, смотрю, приказчик начинает на меня коситься. Пришлось показать карточку…
Вавилов перевел дыхание и, отыскав глазами графин с водкой, взял его и, отхлебнув прямо из горлышка, вытер губы рукавом. Алексей заметил его покрасневшие веки, ввалившиеся глаза и понял, что Вавилов действительно смертельно устал и держится только на этих быстрых глотках, которые на какое-то время помогают ему взбодриться.
— В восемь утра, со вторым ударом часов на городской башне, я увидел, что Корнеев сорвался с места и бросился через дорогу наперерез высокому человеку в сером пальто, в цилиндре и с тросточкой, Потехин кинулся следом. Меня как в голову стукнуло. Понял, что на этот раз не пустышка… Словом, только Мозалевский занес ногу на первую ступеньку, Корнеев налетел на него и с маху чуть не уронил на землю. Мозалевский схватился за перила. Потехин навалился на него, кричит: «Стой, не уйдешь!», но Мозалевский вырвался и бежать. Корнеев свистеть. Тут из подворотни выскакивает дворник и толкает в ноги Мозалевскому свою метлу. Мозалевский кубарем летит на мостовую, здесь мы на него и навалились, скрутили, как положено, и затолкали в полицейскую карету. Правда, пока его вязали, кто-то у Корнеева ящик со щетками и с ваксой спер, одна бархотка в руках осталась, и бублики по мостовой рассыпались… — Вавилов перевел дыхание и с торжествующим видом посмотрел на Тартищева, дескать, каковы молодцы, как здорово сработали и со столь незначительными потерями!..
— Молодцы, ничего не скажешь! — согласился Тартищев. — И что же дальше?
— А дальше он стал вырываться изо всех сил и кричать, что мы псы вонючие, легаши сученые, хватаем честных людей. «Буду, — орет, — прокурору жаловаться! Покажите бумагу, по какой причине хватаете!»
Ну мы ему вежливо так объяснили, что причину ареста он узнает в сыскном отделении, там же и с прокурором встретится, и со следователем…
— Грамотный, — усмехнулся Тартищев, — ничего, скоро притихнет.
— Грамотный, — подтвердил Вавилов, — батюшка у него, оказывается, в Томске проживает, купец первой гильдии, да и сам Мозалевский пару лет назад служил письмоводителем у одного из тамошних судебных следователей. Поэтому и замолчал сразу, как нашли у него во время обыска золотые часы Дильмаца и пять золотых французских монет. Словно ему рот зашили, замолчал.
— Федор Михайлович… — Хворостьянов льстиво улыбнулся и пододвинул к Тартищеву блюдо со светло-янтарной семгой. За секунду до этого он то же самое проделал с бочоночком багровой зернистой икры, малосольными огурчиками, разваристой картошечкой, обжаренной на сливочном масле и щедро политой сметаной, и графином водки, самолично настоянной на бруснике. — Закусывайте, дорогой вы мой, закусывайте! В последнее время, смотрю, совсем с лица спали, на заимке у меня перестали появляться, а ведь одна банька моя чего стоит! Кедровыми чурочками топим, запах-то, запах… А парок! До костей пробирает! — Вице-губернатор закатил глаза в сладостной истоме, словно только что слез с полка своей и впрямь замечательной бани.
Тартищев послушно выпил и закусил, потому что на собственном, отнюдь не веселом опыте убедился: в моменты, когда вице-губернатор принимался хвалить свою баню, лучше было не перечить, ибо умиление на его роскошном лице вполне могло перейти в гримасу, которая сулила истинную «баню», от которой после не то что потом изойдешь, кипятком, э-э-э, сморкаться будешь…
— Огурчики, огурчики пробуйте, в собственной оранжерее выращены, — совсем уж елейно пропел Хворостьянов и улыбнулся своей самой лучезарной улыбкой. Наколов сверхаппетитный с виду огурчик на вилку, вице-губернатор поднес его Тартищеву и расцвел таким восторгом, будто только что вручил ему орден, и не иначе как святого великомученика и победоносца Георгия с надписью «За службу и храбрость»…
— Ваше превосходительство… — Тартищев приложил салфетку к губам. Огурчик был негласным сигналом переходить от возлияний к делу, чему он незамедлительно и подчинился. — Разрешите доложить о ходе следствия о смертоубийстве Отто Людвига фон…
Хворостьянов сердито поджал губы, нахмурился и перебил его:
— У меня тут с утра только тем и занимаются, что докладывают о ходе следствия. Без тебя знаю, что не сознается Мозалевский в убийстве. Губернатор недоволен, какие ж вы органы дознания, если не в состоянии добиться от преступника повинной? Ольховский заявил мне, что для обвинения Мозалевского имеются веские улики, но желательно, видите ли, чтобы преступник сам рассказал в подробностях о совершенном им убийстве.
— Собрать улики, ваше превосходительство, полдела, а ведь надо еще так исхитриться, чтобы заставить преступника повиниться в содеянном. Он ведь не враг себе, тем более такой грамотный, как Мозалевский. Он же понимает, что ему за это убийство одна дорога — в петлю.
— Но ты все-таки возьмись за него, Федор Михайлович, а? — Хворостьянов просительно заглянул ему в глаза. — Губернатор только на тебя и надеется.
Тартищев, говорит, старая гвардия, не то что эти выскочки Лямпе и Ольховский… Давно уже пора ему коллежского советника[39] дать…
«Так я тебе и поверил», — подумал Тартищев, а вслух сказал:
— Я бы попросил тогда особых полномочий. Я не люблю, когда мне дышат в загривок.
— Все, что ни пожелаете, будет исполнено! — потер руки Хворостьянов. — Говорите, что вам требуется.
— Мне требуется еще раз осмотреть комнату, где произошло убийство. К тому же в охранном отделении мне не торопятся показать список изъятых вещей. Говорят, что такового не имеется. Но я знаю точно, что Ольховский велел вызвать сразу, как только стало известно об убийстве князя, Черкизова, одного из своих письмоводителей, который поднаторел в описи изымаемых или остающихся без надзора владельца вещей. Для какой-то цели он же понадобился?
