Адам Холл - В жерле вулкана
Ни журнал, ни револьвер не принадлежали ему, но это ничего не значило. Это было полицейское государство. Вернее, государство полицейских в форме: белые шелковые перчатки и кобура на заду.
В первом участке его поместили в кабинет, где находились двое молодых капитанов с красиво подстриженными усами и аккуратными прическами. Они допросили его с вызывающей отвращение любезностью, по очереди принимая друг у друга инициативу и немного поторапливая его. Рейнер подумал, что они похожи на двух школьниц, впервые в жизни играющих с золотистым хомячком – они и восхищаются им, и побаиваются. Затем вошел Эммерсон, британский консул. Должно быть, полицейские вызвали его сами.
– Рейнер? Жаль, что приходится встречаться в таком месте. Посмотрим, что мы сможем сделать. Закурите? Эти парни не совсем замучили вас? Когда-нибудь попадали в такую чертовскую жару? – Тут он безапелляционным тоном обратился по-испански к двум красивым капитанам: – Где у вас комната с вентилятором?
После недолгого ожидания Рейнера и консула проводили в большую комнату, где вдоль зеленых стен лежали подшивки газет, а от мебели пахло полировкой. Один из капитанов со слащавым извиняющимся выражением уселся внутри около самой двери. Эммерсон немедленно обратился к нему:
– Сейчас я буду вести частную беседу с подданным ее величества королевы Великобритании!
Капитан встал. «Какой грубый человек!» – можно было прочесть в каждом движении полицейского, прежде чем он после недолгого колебания закрыл за собой дверь.
Рейнер почувствовал себя немного веселее. Британский консул в Пуэрто-Фуэго, очевидно, знал свое дело. Лицо Эммерсона было совершенно неподвижным. Он определенно не имел времени на тонкости обращения. Единственной уступкой сентиментальности являлся изрядно потрепанный университетский галстук.
– Рейнер, вы хотите что-нибудь сказать мне по секрету? Если да, то валяйте сейчас. Они возвратятся через минуту. Я рискнул с этим цветочком, не знающим порядка.
Рейнер торопливо заговорил:
– Я расследую здесь одно дело, которое кое-кто хотел бы оставить нераскрытым. Полиции сообщили, что меня следует задержать и обыскать мои вещи. Мой паспорт пропал, зато появились кое-какие антиикасовские материалы и револьвер мелкого калибра. К тому же у меня сложилось впечатление, что все это является подготовленной акцией для того, чтобы пришпилить меня на булавку.
Дверь открылась, но Эммерсон даже не повернул головы. Это был один из лейтенантов, незадолго до этого входивших в состав эскорта. Он молча занял пост у двери.
Рейнер очень быстро проговорил на совершенно нечленораздельном английском с ужасным акцентом кокни:
– Кстати сказать, эт-пар-нь толкался в толпе, к-да мня схапали, так что если это была простая облава, то похоже, что я ее сорвал, не так ли?
– Не в бровь, а в глаз, – согласился консул. Он посмотрел в единственный лист желтой бумаги, который принес с собой, и, прищуривая глаза, принялся разбирать в тусклом свете неразборчивый почерк; затем Эммерсон повернул бумагу так, чтобы Рейнер мог читать ее вместе с ним.
– Это копия рапорта, который только что представил майор Парейра. Как у вас с испанским?
– Неплохо.
Рапорт представлял из себя изложение событий с того момента, когда майор обратился к «иностранному субъекту» в ресторане до прибытия во внутренний двор первого полицейского участка. Допрос, учиненный двумя молодыми капитанами, не упоминался: очевидно, им просто предоставили возможность попрактиковаться, пока посылали за консулом. О диалогах между майором и Рейнером тоже не говорилось ни слова; очевидно, полицейские понимали, что он мог оспаривать каждое слово, так как своевременно никаких записей сделано не было. Зато не было и ссылок на какие-нибудь обстоятельства, отягчающие вину «субъекта» типа «отказа сотрудничать с органами правопорядка», «попытки сопротивления» или еще чего-то подобного. Дело было и так вполне ясным: отсутствие паспорта, фотография, оскорбляющая Икасу, и револьвер.
– Ну? – обратился к нему Эммерсон.
– Что ж, вполне хватит и фотографии. Когда, вы считаете, мне следует начать защиту?
– Никакая защита здесь не поможет. – Эммерсон взял бумагу, сложил ее и убрал в портфель. Его умные мутно-карие глаза прищурясь глядели в лицо Рейнеру. – Теперь, Рейнер, слушайте внимательно. Я уже посмотрел ваше досье в консульстве. Это первое, что я сделал, когда мне позвонили. Раньше против вас ничего не было: хорошие отношения с местными властями во время всей вашей работы в столице. И это все. Как у вас с французским?
– Pas mauvais. Mais doucement, je vous en prie.
– Bon. coutez-moi.[5] – Он продолжал по-французски, неторопливо, как и просил Рейнер. – Вы можете вступить с ними в борьбу, но не можете рассчитывать на победу. Я не из тех людей, которым нравится говорить такие вещи. Но вы очень точно сравнили себя с букашкой из коллекции. Да, это подготовленное действие. Я могу сразу же направить вас к нашему послу в Сан-Доминго, но он скажет вам то же самое. Вам решать, встречаться с ним или нет. Конечно, согласно международному законодательству у вас есть определенные права. В соответствии с ними вы можете открыть сражение по всему фронту, но не сможете победить, потому что дело будет тянуться долгие месяцы, а вы все это время, конечно, останетесь под арестом. Условия вполне терпимые: тюремная еда неплоха, сравнительно небольшие ограничения – письма к вам, письма от вас, вволю сигарет и так далее. В конечном счете вы будете оправданы, так как они не могут доказать, что это ваш револьвер и ваш журнал, точно так же, как вы не можете доказать, что все это вам подбросили. Но к тому времени, когда вас оправдают, они победят, поскольку все это время вы будете лишены свободы. Ведь именно за нее вы будете с ними бороться, но день за днем она будет все дальше от вас. С этого самого момента. Не перебивайте меня и не сердитесь. Я знаю эти дела. Вы можете повторить мои слова послу: Я отвечаю за каждое свое слово. Моя обязанность состоит в том, чтобы помочь вам, используя все мои силы и знания. Поэтому я излагаю свое понимание вашей ситуации. А теперь скажите, что вы сами думаете, пока у вас не изменилось настроение. Но говорите по-французски.
Рейнер выдержал паузу, чтобы в запальчивости не сказать чего-нибудь, о чем пришлось бы потом пожалеть. Глядя на Эммерсона, легко было поверить, что он говорит правду: консул не казался человеком, легко отказывающимся от борьбы. Он без труда мог рассыпаться в учтивых заверениях, которых все ожидают от консула, и передать «субъекта» вместе с ответственностью на посольский уровень. Оказавшись среди коррумпированных чиновников, было во всех отношениях полезно поговорить с честным человеком.
– Вы предлагаете мне признать себя виновным? – спросил он.
– Да.
– И что тогда? – По словам какого-то журналиста, после того как Икаса устроил переворот, расстрелы во дворе Каса-Роха, казарм в Сан-Доминго, продолжались в течение нескольких месяцев. Президент удерживал власть уже более двух лет только с помощью непрерывного террора, а Рейнер был сейчас арестован по обвинению в антигосударственной деятельности. – Меня расстреляют?
На лице Эммерсона проглянуло нетерпение.
– Если бы они хотели покончить с вами, то могли бы или поставить стрелка за деревом, или же подбросить вам револьвер плюс дюжину патронов, плюс экземпляр-другой подпольных политических брошюр, а может быть, даже и карту страны, на которой были бы такие детали, как армейские лагеря и склады вооружения. Вы для этого недостаточно важная фигура. Все, что им нужно, это вывести вас из игры, какой бы она ни была: вы ведь сами сказали, что «расследуете» одно дело. А вывести вас из игры они могут двумя способами, не считая, конечно, убийства: посадить в тюрьму или выставить из страны.
– Если я признаю себя виновным, они быстренько вышлют меня?
– Это назовут репатриацией. Эти парни любят двусмысленности.
– Как сформулировано обвинение?
– Пребывание в стране без паспорта или визы, хранение незарегистрированного огнестрельного оружия и литературы, содержащей антигосударственную информацию. Это все.
– Что, по их мнению, я должен буду предпринять?
– Они не беспокоятся на сей счет, Рейнер. Это маленькое сражение уже закончилось без единого выстрела. Вы затеваете большой процесс в свою защиту, и они спокойненько упрятывают вас куда-нибудь подальше на то время, пока идет шоу. Вы признаете себя виновным, и вас сажают в самолет, следующий в Лондон. В Лондон, заметьте, а не куда угодно, лишь бы подальше. Это называется репатриацией, а не депортацией. – Он внезапно поднялся и продолжил уже по-английски: – Вот так, в двух словах, обстоят дела. Не забудьте передать мое почтение Биллу Косфорду, когда увидитесь с ним.
