Борис Штейн - Маленький мудрец
Мне было немного стыдно за высокопарную фразу.
Я взглянул на Наталью Николаевну и удивился, увидев в ее глазах слезы. Я удивился еще сильнее, ощутив слезы в собственных глазах. И я сказал:
– Выключите диктофон. Я устал. Я сварю кофе.
Она не возражала.
– А цирк? – спросила Наталья Николаевна, когда мы приступили ко второй чашечке кофе. – Как вы оказались в цирке?
– Я понял, что игнорировать мое уродство невозможно, и решил его использовать на всю катушку. Я даже провозгласил сам для себя лозунг: сделать большую судьбу маленькими руками. В общем, я дождался приезда в Эстонию Московского цирка и пошел показываться. Цирк начал гастроли почему-то не в Таллинне, а в Нарве, и я поехал в Нарву. Приняли меня довольно радушно. По моей просьбе натянули батут – я показал работу на батуте. Потом я попросил поставить стол и отработал на столе. У них был художественный руководитель программы Яков Самуилович Клейман. И вот этот Клейман пригласил меня в кабинет и говорит: «А теперь давайте побеседуем на посторонние темы». А я, хоть и был в тот момент соискателем, но лица не терял и не прятал. Я сказал: «Сначала душ, а потом беседа».
– «Ах, вот как! – удивился Клейман. – Что ж, будь по-вашему».
Меня отвели в душевую. Я быстро помылся, вернулся в кабинет, аккуратненький, с косым пробором. И попросил чаю. Это было, безусловно, наглостью, но что-то подсказывало мне, что так именно и следует себя вести. Тем более что после акробатики и душа действительно очень хотелось чаю. И мне показалось, что Клейман посмотрел на меня с уважением. И мы стали с ним прихлебывать чаек – вот так же, как сейчас с вами прихлебываем кофе. И он говорит мне: «А расскажите анекдот». – «Анекдот? Какой анекдот?» – «Ну, не знаю. Ну, скажем, про пьяниц. Или вы не знаете?» – «Про пьяниц? Про пьяниц как раз знаю. Вот в городе Нарва возвращается шоферюга ночью с капитальной пьянки. Город пустой. Ну, вы уже знаете Нарву. Идет через площадь. Видит, мужик голосует. Инстинкт водителя сработал. Мужика – на спину, и потащил. А утром жена говорит соседке: “Ну до чего же мой напился: памятник Ленину с площади домой приволок”».
Вот вы смеетесь. И Клейман смеялся, да так заразительно! Потом говорит: «А про чукчей?» Я рассказал. Я много знал. А рассказывать умел. Анекдот – это ведь маленький моноспектакль. Здесь важно все: текст, темп, интонация. Одним словом пошло: Армянское радио: «Можно ли купать детей в стиральной машине? Ответ: купать можно, выжимать нельзя». Про Вовочку: Инспектор РОНО пришел в класс, сел на заднюю парту рядом с Вовочкой. Урок английского. Учительница пишет на доске предложение и вызывает Вовочку перевести. Тут у нее падает мел, она наклоняется. Вовочка сопит, сопит, потом говорит: «Ну и задница». Его в гневе отправляют за родителями. Вовочка собирает портфель и, уходя, со злостью говорит инспектору: «А ты, козел, не знаешь не подсказывай».
Так мы и чаевничали с Клейманом: он называл тему, а я шпарил, как по писаному. Вдохновенно. Вдохновение – это ведь такая штука: или оно есть, или его нет. У меня в тот день – было. Под конец я сказал: «И про евреев». Как под занавес «Новостей» говорят: «И о погоде». Клейман Яков Самуилович, надо сказать, напрягся. Анекдот был коротким: «Вечером попадья проглотила бритву, а утром поп заговорил с еврейским акцентом». Он рассмеялся. И предложил мне войти в номер акробатов Полевых и стажироваться у коверного с целью подготовить собственную клоунаду. Начиналась очень трудная и невероятно интересная жизнь. И пришло освобождение от Анны-Марии. В смысле… Вы понимаете?
– Я понимаю, – тихо проговорила сочувствовавшая мне Наталья Николаевна. – А как у вас складывалось в цирке? Отношения с… большими людьми…
– О, превосходно. Цирк, знаете, это – большая семья. Я ладил со всеми, никто не обращал внимания, что я… Ну, как в семье: один брюнет, другой шатен, а третий – рыжий. И клоунада. Она занимала все мое время и все мои мысли. Я много навыдумывал там. Да все репризы – мои. Клейман диву давался. И радовался за меня, кстати, вполне искренне. И гастроли… Мы много гастролировали еще в советское время: ГДР, Чехословакия, Венгрия и даже Австрия. А также – Китай, Индия, Бангладеш. Кстати, я возил вместе с реквизитом маленький велосипед и умудрялся с его помощью осматривать новые места. Хотя времени всегда было в обрез.
А что до больших – у меня был друг поистине самый большой в цирке: слониха Дрой. Знаете, в цирке, который много путешествует, отношения складываются как-то сами собой – не только с людьми, но и с животными. Вот я с Дрой и подружился. Я помогал дрессировщику ухаживать за ней, любил ее кормить, присутствовал на репетициях. Дрессировщиком был довольно молодой человек, лет тридцати пяти, его звали Пашей. Его жена Рая ассистировала ему. Мало-помалу я освоил роль ассистента и в некоторых случаях заменял Раю. Иногда на репетициях мне разрешали «поработать» с Дрой. Я брал в руку маленькую блестящую пику (она называется «стимул») и подавал слонихе команды. Та охотно повиновалась: становилась на колени, садилась, ложилась, приносила мячик, кидала большой мяч как бы в публику. Потом она поднимала меня хоботом и сажала себе на спину. Дрой полюбила меня. Как вы думаете, почему?
– Вы – добрый, – предположила Наталья Николаевна. – И потом, может быть, взаимопритяжение противоположностей. Я имею в виду противоположности по… размерам. – Она очень мило смутилась.
– Все проще, Наталья Николаевна. У меня в кармане всегда было для нее угощение. А именно – морковка. Дрой обожала морковку. Пообещав морковку, с ней можно было договориться до чего угодно. В общем, я считаю взлетом своей цирковой карьеры выход на арену в качестве… дрессировщика слонихи. Это было в Германии, в Магдебурге. Причиной тому послужило событие печальное: у Паши скончалась тетушка, и он улетел на похороны. Ну и мы с Раей отработали со слонихой. Получилось, представляете! Паши не было неделю, и я выходил со слонихой на сцену восемь раз, потому что в воскресенье мы давали два представления. Клейман попросил меня не менять костюма, и я работал с Дрой, как бы продолжая клоунаду. Успех был грандиозный.
Однако вскоре вернулся Паша и… заревновал. Нет, разумеется, не к Рае, с которой мы замечательно ладили. Потому что, посудите сами: Рая – метр семьдесят – и я. Он ревновал меня к слонихе… ну и, конечно к успеху в его номере. Я, по просьбе Клеймана, выходил несколько раз вместе с ним. Между прочим, я его понимал. Ведь мы, артисты… Для нас свой номер – как своя семья. А Дрой в сущности и была членом Пашиной семьи. Он получил ее в четырехмесячном возрасте, кормил, мыл, чистил и учил, учил. И сделал из нее артистку. Я уже к тому времени знал многих дрессировщиков. Многие из «кнута и пряника» принципиально предпочитали «кнут». Паша же баловал Дрой, и она никогда его не подводила. Детей у них с Люсей не было, так что «слонишка», как они ее ласково называли, и была их ребенком. Только что жила не в квартире, а в клетке. Так Паша часто вместе с ней в клетке и ночевал на раскладушке. Слоны вообще могут спать и стоя, и лежа. Дрой, когда ночевала одна, укладывал ась на бок часа на четыре. Когда Паша оставался с ней, дремала, стоя рядом с его раскладушкой, – охраняла. Однажды Клейман подошел утром к клетке и стал Пашу за что-то ругать. Дрой растопырила уши, задрала хобот и издала трубный звук – угрожала Клейману. Клейман сказал сердито: «Зайди ко мне в кабинет. Поговорим без адвокатов». Так что чувства Паши я понимал. И когда Паша добился перевода вместе с Дрой в другую труппу, я к этому тоже отнесся с пониманием. Настал момент прощания со слонихой. Я тихонько скомандовал: «Даун!», и слониха стала передо мной на колени, а потом безо всякой команды наклонила голову, чтобы я смог прижаться к ее щеке. Я прижался к ней и почувствовал влагу. Я решил, что слониха плачет, и сам, честное слово, прослезился. Потом я вычитал, что у слонов есть на щеке дырочка в коже для потовыделения, так что все не столь романтично. Но все равно трогательно, согласитесь.
Я помолчал немного и развел руками:
– Ну вот… Вот вам некоторые цирковые истории…
– Послушайте, у вас столько… и такая наблюдательность… Вы должны писать – у вас получится.
– Да нет, у меня нет такой цели. И потом рассказать одно, написать – другое. Вот вы пишете здорово. И лаконично, и страстно.
Все шло по плану. Я не разочаровал журналистку, напротив, расположил ее к себе. Поняв, что рассказ мой закончен, Наталья Николаевна выключила диктофон. А я спросил, как бы просто так, как бы, между прочим:
– Вы будете продолжать эту тему о скинхедах?
– Нет, не буду.
– Как? Вы разуверились в актуальности?
– Нет. Я боюсь.
– Вам угрожали?
– Да, но не в этом дело. Кому только не угрожали из наших журналистов! Не в этом, не в этом дело, хотя у меня дети… Вот вы живете один…
