Анатолий Степанов - Скорпионы
— У меня не предчувствие, а уверенность. Даже знаю кто — Стручок, Виталий Горохов. Так что давай с подтасовкой.
— Посмотрим.
Вдруг оказалось, что завтра — Первомай. Праздники пришли и прошли. Льдина на Чистых прудах превратилась в серый пятачок. Алик отвлекся, глядя на этот пятачок.
— Ну? — поторопил Александр.
Алик еще раз поглядел на фотографию. Даже в черно-белом изображении угадывался выдающийся румянец Стручка.
— Молоденький какой, — сказал Алик.
— Ну?! — поторопил Александр.
Туго забинтованная пасть Николай Самсонова молчала. Гражданин со звонкой фамилией Француз оказался мелким хулиганом, сявкой, которого Колхозник использовал втемную, на одно это дело. Теперь выйти по-быстрому на концы можно было только через Стручка.
— Не знаю я этого паренька, Саня.
— Ты смотри, смотри внимательнее! — злобно приказал Александр.
— А чего смотреть? Не знаю, значит, не знаю.
— Эх, Алька, Алька, а еще друг!
— Я тебе, Саня, друг, а не майору милиции.
— А Саня — майор милиции, и больше ничего.
— Если так, то жаль.
Александр поднялся со скамейки, встал и Алик.
Стояли, изучали друг друга, два здоровенных амбала. Александр сказал на прощанье:
— Стыдно тебе будет, чистюля, когда свидетели его опознают.
— Их дело — опознавать, мое — стыдиться.
— Хреновину-то не надо бы нести, — Александр вырвал фотографию из рук Алика, спрятал в карман. — Я слово в сорок пятом дал Иван Павловичу извести всю эту нечисть. И изведу.
Алик улыбнулся во все тридцать два зуба:
— Паренек-то этот — нечисть?!
— Если ты его выгородишь, станет нечистью.
Иванюк-младший с ходу раскололся:
— Вчера вечером приходил. Денег просил.
— Что ж ты мне не позвонил? Мы же договорились, Гена! — вскричал Казарян, вскинул руки, с поднятыми руками походил по богато обставленной иванюковской столовой, изображая отчаяние. Развлекал себя Казарян.
— Я звонил, я сегодня все утро вам звонил, а вас не было! — Гена стоял, колотя себя кулаком в грудь.
Казарян уже сидел, обнимая многодумную голову.
— Что Стручок говорил? — не поднимая головы, спросил Роман.
— Говорил, что домой возвращаться сейчас никак нельзя. Хотел у бабки пожить, но боится, что найдут. Пристроился у одних, но там платить надо.
— Где это — «у одних»?
— Не знаю. Правда, не знаю.
— Ты ему денег дал?
— Да. Двести рублей.
— Откуда у тебя деньги?
— Мама ко дню рождения подарила. Мне тридцатого восемнадцать лет исполнилось.
— Совершеннолетний ты у нас теперь. Значит, сажать по всей строгости можно.
— Вы все шутите. А мне жить как?!
— Так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы. Так, чтобы мы тебя не сажали. Усек, Геннадий Иванюк?
Геннадий Иванюк усек.
Иванюк-то усек, а Виталий Горохов — нет. Смешно, но Стручок, как большой, лег на дно. Ну и пусть район его ищет. Ведь трамвайный грабеж — их дело.
— …Лидия Сергеевна для верности по поводу самсоновского башмачка целый научный симпозиум собирала. Его каблучок. Стоял под сосной Николай Самсонов в тот вечер. С «Вальтером» в руках. Так-то. — Ответил на все вопросы Сергей Ларионов.
— Считаешь, надо рубить концы? — спросил Казарян, будучи уверен, что надо.
— Делать больше нечего…
— А что Санятка думает?
— Нет его, — раздраженно ответил Ларионов. — Как ушел с утра, так и нет. Сам звонил, требовал на ковер.
— Резюмируем: Колхозника — под суд, и закрываем дело. Так, Сергунька?
— Только так.
— Но где же все-таки Санек?
Сам полистал бумажки из канцелярской папочки, останавливаясь на особо заинтересовавших его местах, закрыл папочку, встал, прошелся по кабинету и спросил, не глядя на Смирнова:
— Что предлагаете?
— На ваше усмотрение, — с трудом выдавил Александр.
— Убийство раскрыто, и я могу рапортовать начальству. — Сам все ходил по ковру, стараясь наступать на симметричные части узоров. Спел задумчиво: «Все хорошо, прекрасная маркиза, все хорошо, все хорошо!»
— Так что же нам делать, Иван Васильевич?
Сам наконец посмотрел на Александра и сказал совсем о другом:
— А ведь справились мы, Саша, справились! Вернули покой Москве. Когда они к нам явились, а имя им — легион, ей-богу, страшно стало! Но, как говорится, глаза страшатся, руки делают. Сделали наши руки, сделали! Ну, согласись!
— Так ведь то шпана была. Она количеством брала.
— Сынок мой, поэт хренов, все один стишок гундосит последнее время беспрерывно. Свой ли, чужой, — не ведаю:
«Наивное трюкачество
Стараться ради качества.
Нам более приличествует
Бороться за количество».
— Гимн нашей отчетности, — мрачно изрек Александр.
— А ты что — против отчетности? Насколько я понимаю, ты пришел, чтобы закрыть дело, чтобы в твоей отчетности полный ажур был.
— И в вашей.
— Не хами начальству. Впрочем, и в моей тоже. Концов рубить придется много?
— Достаточно.
— Давай по порядку.
— Убийство по решению правила. Кто инициатор толковища, тот, по сути дела, и сообщник преступления, соучастник убийства. Колхозник только тупой исполнитель.
— У тебя же по этому правилу ни черта нет. Одна, брат, теория. Давай дальше.
— Правило собиралось явно по меховому делу. Когда разматывали, совсем забыли про исчезнувшие контейнеры, удовлетворились найденным, а из-за этого немалого остатка могут быть отнюдь не малые, выходящие на чистую уголовщину, преступления.
— Достаточно убедительная гипотеза. Но — гипотеза! Еще что?
— Существование неизвестного лица, разработавшего операцию со складом, объединившего всю эту разношерстную компанию и, по всей видимости, обладающего ненайденными ценностями.
— Так сказать, профессор Мориарти.
— Если бы, Иван Васильевич.
— Теперь предлагаемые выходы на связи.
— Стручок.
— Ноль. Сам знаешь, что ноль.
— Одноделец Васин.
— Шестерка, которую при таком повороте событий не задействуют никогда. Ноль.
— Шофер грузовика Арнольд Шульгин.
— Или знает все, или ничего. Девяносто девять шансов из ста, что был тогда использован втемную и не знает ничего. Третий ноль, Саша. Два ноля — это сортир, а три… Прямо уж и не знаю, как назвать!
— Значит, будем рубить концы? — догадался Смирнов.
— Нам было поручено расследовать убийство в Тимирязевском лесу. Выяснили, что, сводя свои счеты, один амнистированный уголовник застрелил другого амнистированного уголовника. В конце концов, убийца обнаружен. Следовательно, мы исполнили, и добросовестно исполнили, свои обязанности.
— А вдруг опять стрелять начнут?
— Из чего? Среди них бродил только один ствол.
— Будет охота, найдут из чего.
— Начнут стрелять — станем искать стрелявших. Что еще у тебя, Смирнов?
— Кто перевернул труп?
Сам разозлился. Подошел к креслу, но не сел, стоял, упершись руками в зеленое сукно стола. Постоял, подрожал ноздрями.
— Кто-то перевернул труп! Так это труп! А живого человека превратил в труп Николай Самсонов, по кличке Колхозник. Вот он-то и пойдет под суд. Вы свободны.
Часть 3
НЕСОСТОЯВШИЙСЯ ВОЯЖ
Смирнов вернулся к своим.
— Как дела? — осторожно спросил Ларионов.
— Оформляйте все для передачи в прокуратуру.
— Гора с плеч! — Казарян рухнул на стул, демонстрируя, какое он испытывает облегчение. Смирнов погладил пустой стол, признался:
— Дурацкое ощущение, будто что-то не сделал. А дел серьезных как назло нет.
— Как это нет? — удивился Ларионов. — Дел — навалом.
— Тогда излагай, — решил Смирнов и зевнул.
— Ограбление квартиры нумизмата Палагина, — начал Сергей, но Александр сразу же, азартно — забыл даже, что спать хочется, — перебил:
— Квартирами пусть район занимается!
— Письмо Комитета по делам искусств, — пояснил Казарян. — Коллекция Палагина — монеты, среди которых даже древнегреческие, медали, ордена, — имеет государственное значение.
— Комитет по делам искусств, Союз писателей, Ансамбль песни и пляски — все наши начальники! Дожили! — разрядился Смирнов и спросил спокойно — Ну, и что там с нумизматом?
— Старичок забавный, — заметил Казарян. — С ходу меня достал. Оказывается, с папулей моим приятели. Вчера, как тебе известно, я домой изволил поздно вернуться, а он у нас сидит, меня ждет. Мой Сурен уже носом клюет, ранняя птичка, но Палагин не уходит, ибо волнует его только одно: как бы преступники золотые его и серебряные раритеты по глупости не переплавили.
— До вчерашнего дня дело это вел район, — дал вводную Ларионов. — И, надо отдать им должное, вел грамотно и толково. Дверь вскрыта, когда дома никого не было. Палагин находился на заседании своего комитета, общества то бишь, сдвинутых по фазе нумизматов, а дочка гостила у брата в Люберцах. Взята не вся коллекция, только самое ценное. Барахло не тронуто, знали, где и что лежит. Палагин поначалу и не догадывался, что его обокрали. Перед сном у него вроде молитвы — осмотр всех своих драгоценностей. Только к ночи и трехнулся.
