Наталья Солнцева - Джоконда и паяц
Приглушенный шорох и глухой звук в той стороне, где был обнаружен след пришельца, заставил Лаврова насторожиться и прислушаться. Глория была уверена, что незваный гость снова явится этой ночью, и не ошиблась. С некоторых пор она вообще редко ошибается.
Начальник охраны затаился, вглядываясь в черноту сада. Там кто-то был. Пришелец тоже выжидал, прислушивался. Неужели это грабитель, который позарился на легкую добычу?
Роман знал, что Санта тоже не спит и в любую минуту готов прийти ему на помощь. Ждет только сигнала.
«Свистнешь мне, если что. Я буду начеку», – пообещал великан.
В саду что-то захрустело, зашуршало, приближаясь. Грабителя интересует в первую очередь дом. Не дрова же ему воровать из сарая? С фасада коттедж освещен, значит, злоумышленник, скорее всего, воспользуется боковым или задним окном.
– Тут я тебя и прищучу, – прошептал Лавров.
Как нарочно, небо покрывали облака, а фонарик зажигать – выдать себя и спугнуть пришельца. Но ведь и тот движется на ощупь, и тому тоже не видно ни зги.
Положившись на свою интуицию, начальник охраны ждал развития событий. Вдруг в темноте метнулся свет. Ночной гость не выдержал и воспользовался фонарем. Теперь не трудно было наблюдать за ним. Он выбрал заднее окно и принялся резать стекло…
Лавров дал пришельцу минуту, чтобы тот успел увлечься процессом, бесшумно скользнул вдоль стены и обрушил на его шею короткий сильный удар…
Москва
Артынов собирался ложиться, когда в дверь настойчиво позвонили – раз, другой.
– Кого это принесло? – проворчал художник.
Он плотнее запахнул теплый домашний халат, сунул ноги в тапочки и поплелся к глазку. Ангина еще давала о себе знать общей слабостью и болью в горле.
На лестничной площадке стоял Рафик.
– Что случилось? – недовольно буркнул хозяин, пропуская его в прихожую. – Пожар в мастерской?
– Пожар, пожар! Только не в мастерской, а вот здесь! – взволнованно вымолвил визитер, тыкая себя пальцем в грудь.
– Мог бы позвонить.
– Звонил. Ты трубку не берешь, Сема. Я забеспокоился, все ли с тобой в порядке.
Артынов вспомнил, что сам же отключил телефоны. С больным горлом говорить не хотелось. Ни с кем. Он всегда так делал, когда лежал с ангиной.
– Ладно, входи, сердобольный ты мой, – вполголоса произнес он. – Чаю налить?
– Если не трудно.
Артынов отправился в кухню, мысленно негодуя по сему поводу. Мало того, что Рафик завалился без предупреждения, так еще и хлопотать приходится, возиться с чаем. Клоун бестолковый! Шел к больному человеку, хоть бы пару апельсинов взял для приличия.
Грачев последовал за ним и уселся за стол, потянулся к вазочке с печеньем. Он с утра ничего не ел.
– Пришел тебя поздравить, – выпалил он, жуя печенье. – «Венера» твоя продалась за кругленькую сумму.
Артынов включил чайник и с недоумением повернулся к гостю. Хозяйка галереи не успела сообщить ему приятную новость по причине отключенных телефонов.
– Ты-то откуда знаешь?
– Был в галерее. Сподобился созерцать твой шедевр.
– Я же тебе показывал, еще в мастерской.
– В галерее она смотрится куда лучше. Простор, подсветка и все такое.
– Не в том дело. Просто Венера хорошеет с каждым днем.
– Ты дьявол, Сема!
– Ко мне наконец-то снизошла Муза… – скромно потупился тот. – Надеюсь, моя Джоконда превзойдет Венеру. Я задумал написать Мону Лизу, Рафик. У меня уже все готово. Я даже нашел натурщицу.
– Алину Кольцову?
– Ты с ней знаком?
– Представь, да, – кивнул Рафик.
– Красивая женщина… и замужняя, как Лиза Герардини{Существует версия, что «Джоконда» Леонардо да Винчи – это портрет Лизы Герардини, жены флорентийского торговца Франческо дель Джокондо.}. Это меня вдохновляет.
Засвистел чайник, и Артынов на минуту отвлекся. Пока он заваривал чай, Рафик почти опустошил вазочку. На дне остались два печеньица, которые он постеснялся съесть.
– Покажешь заготовку?
Он вспомнил загрунтованный холст на мольберте в мастерской Артынова и несколько эскизов женских лиц, на которые мельком обратил внимание.
– Я пробовал, получится ли у меня знаменитое леонардовское сфумато, – заявил хозяин. – Этот его прием, когда все очертания как бы окутаны легкой дымкой, смягчающей контуры и тени. Пришлось попотеть. С «Рождением Венеры» я поступил так же. Сначала написал нимфу и зефиров, тщательно подражая Боттичелли, а потом взялся за центральную фигуру композиции. И уж тут мне никто не указ!
– Креативный подход.
Артынов самодовольно усмехнулся.
– Тебе известно, кто купил твою «Венеру»? – спросил Рафик.
– Помилуй, брат, откуда? Признаться, я назначил двойную цену и не рассчитывал на то, что картина уйдет в ближайшие месяцы. Но после смерти Ольги грех было продать полотно за копейки.
– Ты убил ее!
Артынов, не моргнув глазом, поставил на стол две чашки с блюдцами. Чай в них был темным и слегка дымился.
– Ты о чем, Рафик?
– Твоя живопись убивает. Ольга погибла из-за чертовой картины.
– Чушь! – притворно возмутился художник.
Рафику показалось, что на самом деле тот польщен высказанным обвинением. Чудовище! Он наслаждается содеянным и намерен продолжать свою смертельную забаву.
– Ты подвергаешь натурщиц опасности.
– Каким образом? – отхлебнув чаю, осведомился Артынов.
– Что ты с ними делаешь, Сема? Признайся!
– Пишу…
– Раньше ты так не писал. Раньше…
– Все когда-нибудь происходит в первый раз, – перебил хозяин. – Что с тобой, приятель? Никак ты мне завидуешь!
Гость смешался и покраснел. В словах Артынова была доля истины. Но только доля.
– Клянусь, я Ольгу и пальцем не трогал. Веришь?
– За тебя это сделал кто-то другой, – выдавил Грачев.
– Кто?
– Сам Сатана.
Артынов хрипло рассмеялся.
– Ты о душе подумал? – наступал Рафик. – Сегодня ты герой, а завтра…
– Завтра будет завтра, – резко оборвал смех Артынов. – Чего ты добиваешься? Осуждаешь меня, а сам втайне мечтаешь раскрыть мой секрет! Ты бы много отдал, чтобы писать так же, как я. Ну же! Будь честным. Я угадал?
Рафик вскочил, задел скатерть и чуть не расплескал чай.
– Я не хочу ничего знать! – завопил он. – Никакого секрета! Искушение слишком велико… я могу не выдержать.
– Ты слаб, – снисходительно улыбнулся Артынов. – И я слаб. Не суди, приятель, и тебя не осудят.
– Я не сужу, я… прошу. Умоляю. Оставь в покое Алину! Ты погубишь ее, как погубил Ольгу. Ты не имеешь права.
– Она сама хочет обрести бессмертие…
– Но не ценой же собственной жизни?
– А какова цена бессмертия, Рафик? Тебе известно?
Грачеву стало страшно. Он понял, что договориться с Артыновым по-хорошему не удастся. Что же остается? Убить его?
«Тогда чем я лучше? – терзал себя Рафик. – Я практически готов лишить жизни другого человека. Я преступник! По крайней мере, в мыслях…»
Наступило долгое тягостное молчание. Хозяин размешивал сахар в чашке, позванивая ложечкой. Эти звуки казались гостю поминальным звоном.
– Алина не похожа на Мону Лизу, у нее другой тип лица, – не выдержал Рафик.
Артынов покачал головой.
– Ты не понимаешь… дело не в лице. Суть Джоконды – в сплаве реальности и грез, которые перевешивают. В ее глазах – неугасимая искра сознания…
«…которое покинет натурщицу и перекочует в ее портрет», – подумал Рафик.
– Вот что мне хочется передать, – заключил Артынов. – Теперь я уверен, что смогу.
– Теперь?
– Я избран Музой, приятель. Она отдала мне предпочтение, потому что я страстно мечтал стать гением!
– Иди ты…
– Она сама явилась ко мне! – загорелся Артынов. – Я не ожидал увидеть ее такой…
– Какой?
У Рафика дрожал голос. Артынов был страшен в своей одержимости превзойти всех и вся.
– Феерической! – с болезненным жаром воскликнул он. – Сначала я решил, что это шутка. Чей-то нелепый розыгрыш! Передо мной стоял… размалеванный паяц в балаганном наряде. Он кривлялся и корчил дурацкие рожи.
– Это был… мужчина? – изумился Рафик.
– У Музы много лиц, – хрипло забормотал Артынов. – Она может быть кем угодно.
– И что же она… он… сказал тебе?
– Паяц угадал мои тайные мысли. Он прочитал их и… протянул мне маленький круглый флакончик.
– С ядом? – вырвалось у Рафика.
– С кровью святых девственниц! – хохотнул Артынов. – Откуда мне знать, что там за жидкость? Она густая, как сироп, и темная, как смола. Без запаха… а на вкус я пробовать не рискнул.
– И что с ней делать?
– Паяц велел добавлять в краски. Одну каплю… всего одну. Кап! И твоя кисть обретает сверхъестественную точность, а краски – божественное дыхание жизни. Когда я писал Венеру… я чувствовал тепло ее кожи, биение ее пульса.
Артынов замолчал и с кривой улыбкой уставился на бледного, застывшего Рафика. И вдруг дрогнул всем телом, всколыхнулся и захохотал, забыв о больном горле.
