Ирина Волк - Искушение Модильяни
– А чем тебе близок авангард? Как ты понимаешь искусство? – решила поспрашивать Вику Наталья.
Вика уверенно и утвердительно выдала:
– Пушкин еще в 1830 году по поводу Альфреда Мюссе писал: «Поэзия – вымысел и ничего с прозаической истиной жизни общего не имеет». И древние говорили: «Там, где начинается иллюзия, – кончается искусство». Искусство – не констатация видимого. Фотография прекрасно справляется с этим. Задача художника – вытащить на холст чувственное, короче, это квинтэссенция видимого и чувствуемого. Вот, к примеру, Ван Гог из куска жизни творит легенду…
– В таком случае ты наверняка знаешь, какой живописный портрет Ахматовой считается лучшим? – перебила ее Наташа.
Но Вика молчала. Она не знала.
– Портрет работы Натана Альтмана. Тысяча девятьсот пятнадцатого года, – сообщила Наталья. – Искусствоведы полагают, что Альтман наиболее глубоко раскрыл духовный облик Ахматовой, и сама она отмечала: «Музы наши дружны». А вообще, ты мыслящая девушка, из тебя получится хороший специалист!
– Спасибо, – скромно ответила Вика и снова вернулась к началу разговора: – У дедушки ведь почти все собрание того времени. Хотите посмотреть?
Еще бы! У Натальи загорелись глаза.
Они прошли в большую просторную комнату. В ней не было почти ничего – несколько невысоких книжных шкафов, три кресла вокруг низкого столика, а на стенах – картины… Десятки картин. Корнев, похоже, не очень заинтересовался коллекцией. Мельком скользнул взглядом по стенам и равнодушно уселся в кресло и прикрыл глаза.
Наталья медленно пошла вдоль стен, изучая никогда не виденные полотна. Тишину нарушало лишь мерное жужжание кондиционера. Как объяснила Вика, дед не пожалел средств на установку в квартире самой современной системы «Умный дом». В основном, она предназначалась для того, чтобы поддерживать оптимальный климатический режим для картин, а заодно – хотя и назвал это новомодным излишеством – обеспечить максимальный жизненный комфорт, который очень ценил.
Что ж, картины этого вполне заслуживали.
Вот это, похоже, Бродский[19], но без подписи. Чупятов и Голубятников[20], Чашник[21], Порет[22]. Не самые-самые, конечно, но почти великие, по крайней мере ученики великих.
Потрясающее впечатление.
Фогель был прав, собрание было небогатым – на аукционе и при удаче не больше двухсот тысяч долларов за все, – но продуманным. Широкая, практически всеохватная панорама советского искусства тридцатых годов. Многие музеи позавидовали бы, были бы счастливы иметь хотя бы половину этих сокровищ, не говоря о частных коллекционерах. – Твой дед никогда эту коллекцию не выставлял? – поинтересовалась Наталья, разглядывая небольшую композицию Адливанкина[23].
– Да что вы! Он даже не показывал никому. Про нее вообще мало кто знал. Только те, наверно, через кого он картины покупал. А это на моей памяти всего-то раза два было. Вот, Алекс, например…
Последних слов Наташа не услышала, точнее – не обратила на них внимания, потому что ее взгляд натолкнулся на нечто удивительное.
Ого! А это уже высший пилотаж. Родченко![24]
– А вот еще и Серафим Павловский[25] – интересный мастер, многогранный, интеллигентный. – Она подошла ближе. – Его стиль всегда узнаваем. Видишь эту почти воздушную прозрачность?.. Да, достойная коллекция, ничего не скажешь.
В большой комнате не было почти ничего – несколько невысоких книжных шкафов, три кресла вокруг низкого столика, а на стенах – картины… Десятки картин. Наталья медленно пошла вдоль стен, изучая никогда не виденные полотна…
Наталья готова была смотреть бесконечно, но за рукав уже теребила Вика:
– Модильяни еще раз увидеть хотите?
– Рисунки у тебя?!
– А где же им еще быть?
Вика подошла к шкафу, отворила дверцу и вытащила папку. Ту самую, которую уже однажды видела Наталья. Положила ее на столик.
Наталья быстро подошла к столу, дрожащими руками развязала тесемки, открыла и отпрянула…
Рисунки были не те!
Вернее – тоже копии. Подделки.
* * *– Я просто не могу в это поверить, – жалобно простонала Вика. – Я его знаю уже больше двух лет. Алекс к дедушке приходил, когда они о новой картине договаривались. Дед, кажется, Степанову[26] купить хотел. Но что-то там не заладилось, то ли цена слишком высокая, то ли продавец передумал. Так мы с Алексом и познакомились. А потом – уже после дедушкиной смерти – он мне позвонил, спросил, как дела. Кроме него никто не интересовался. Я его пригласила, он и стал захаживать.
Они снова сидели в кухне, и Наталья слушала Викину историю. Корнев, то ли из вежливости, то ли от полного равнодушия к происходящему остался дремать в кресле.
А история была самая обычная.
Сначала Алекс просто приходил, пил кофе, слушал рассказы про Викину учебу, сочувствовал, давал советы. Потом начал приглашать – то в театр, то в ресторан. В выходные иногда приезжал, хотя очень редко, он же женат, возил за город – кататься на сноуборде, на залив – ходить на яхте между Петровских фортов. Один раз вместе плавали на экскурсию в Кижи и на Валаам. И вот в один прекрасный день Вика обнаружила, что влюбилась!
Но самое замечательное было впереди, потому что оказалось, что любовь взаимная.
И началась счастливая безумная круговерть. Наталья горько усмехнулась: он не засыпал ее цветами и подарками, не водил по дорогим ювелирным магазинам и не обвешивал красивыми блестящими побрякушками. Не таскал по эксклюзивным бутикам, и не одевал там как куклу. Они не бывали на престижных презентациях и выставках Северной столицы, не гуляли в самых модных ночных клубах. Но он обещал столько всего! Париж и Ниццу, Милан и Флоренцию, Мадрид и Барселону, Канары и Монако… Рассказывал об удивительных друзьях, которые непременно станут и ее друзьями, полюбят и оценят, какая она замечательная. Надо только немного подождать, а потом целую вечность вместе, вдвоем, навсегда. И она уже мечтала, как и где они будут жить, уже и мысли не допускала, как без него сможет хоть день провести.
Но проводить в одиночестве приходилось не день и не два – недели, а иногда и целый месяц. И его «немного» растягивалось и растягивалось. Потому что, как объяснял Алекс, быстро развестись ему не давала стерва-жена, и нужно чего-то ждать. Объяснения эти были особенно мучительны, так как Алекс на самом деле ничего толком не говорил, все было как-то туманно и загадочно. Но что стоит обмануть влюбленную девушку, особенно, если она готова быть обманутой, только бы не потерять надежду на счастливый конец? Тем более, такую непутевую и непрактичную оптимистку, как Вика.
А когда Вика окончательно поняла, что не может хранить у себя рисунки Модильяни и должна непременно передать их музею, она рассказала об этом Алексу. Он сразу же согласился. Решено было подарить эти рисунки Фонтанному дому – это бывшая усадьба Шереметевых на Фонтанке, где Ахматова прожила почти тридцать лет. И вот тогда-то Алекс и предложил сделать экспертизу и атрибуцию рисунков. В общем-то, совершенно правильное решение; собственная уверенность для домашнего пользования – это одно дело, а совсем другое – когда эти рисунки официально передаются музею. Ну что за конфуз бы был, если б они подделками оказались! То есть теперь-то они ими и являются, но это уже – иной разговор…
– Короче говоря, – закончила Вика, – Алекс взял рисунки в Москву, чтобы показать их специалисту, а именно – вам. Через четыре месяца привез назад вместе с вашим заключением. Я положила их в шкаф и больше оттуда не доставала.
– Но я делала экспертизу не четыре месяца, а всего один! – запротестовала Наталья. – Где же они были еще три месяца? И что с ними делали?
– Я рассказала все, что знаю, – сокрушенно вздохнула Вика.
– А когда ты последний раз этого Алекса видела?
– Недели три или четыре назад. Он в последнее время вообще редко показываться стал. Говорил, что жена совсем жизни не дает, но появилась возможность развестись. А я уже и не очень надеялась и, если честно, не особенно к этому стремилась. Он каким-то другим стал. Невнимательным, недобрым, неласковым. О любви говорил, словно по обязанности, лишь бы я это услышала. Да и все разговоры стали другими. Раньше планы строил, обещал… Да что теперь… – Она безнадежно махнула рукой и замолчала.
* * *Наталья смотрела на Вику с сочувствием. Конечно, такой легко задурить голову, всю жизнь прожила с дедом, похоже тем еще типом, больше ни с кем не общалась. Сначала дом – школа, потом дом – университет, только и видела, что эти картины. Девушка, конечно, начитанная, образованная, с ней, наверно, очень интересно про Достоевского поговорить или про Ахматову, но о реальной жизни она не знает ничего. Вряд ли этот Алекс ее сильно просветил за время их общения.
