Дик Фрэнсис - След хищника
Пучинелли встал, официально попрощался с отцом и дочерью и вышел вместе со мной и стенографистом.
— Я могу вернуться, но, кажется, на сегодня довольно. — Он вздохнул. — Она так мало знает. Мало полезного. Похитители были очень осторожны. Если выяснишь еще что-нибудь, Эндрю, скажешь мне?
Я кивнул.
— Какова была величина выкупа? — спросил он. Я улыбнулся.
— Список номеров банкнот будет сегодня. Я передам его тебе. Кстати, у вас есть система «Айдентикит», как в Англии?
— Да, что-то вроде этого.
— Думаю, я мог бы составить портрет одного из похитителей. Не тех, кто был в осаде. Если ты хочешь.
— Если я хочу! Где ты его видел? Откуда знаешь, что он из них?
— Я видел его дважды. Я расскажу тебе, когда принесу списки.
— Когда? — требовательно спросил он.
— Когда приедет курьер. В любую минуту.
Курьер прибыл, когда Пучинелли садился в машину, потому я снова попросил напрокат «Фиат» и поехал за ним в управление. Соединив контуры голов с глазами, ртами, подбородками и линией волос, я остановился на двух изображениях.
— Ты мог видеть его сам из «Скорой» в ту ночь, когда началась осада, — сказал я.
— У меня других забот хватало.
Я кивнул и добавил к портрету уши.
— Он молод. Трудно сказать, сколько ему лет... однако не меньше двадцати пяти. Вероятно, где-то чуть за тридцать.
Я закончил лицо и профиль, но меня портрет не: удовлетворял, и Пучинелли сказал, что вызовет художника, который нарисует так, как я хочу.
— Он работает в цвете. И очень быстро.
Он позвонил, и получаса не прошло, как художник явился. Толстый, ворчливый, воняющий чесноком и почесывающийся, он жаловался на то, что его сорвали с места во время сиесты. Кто в здравом уме работает в два часа пополудни? Он разочарованно воззрился на результат моих усилий, вытащил из кармана толстый карандаш и быстро начал делать наброски на листе; Каждые несколько секунд он останавливался и, подняв брови, смотрел на меня, ожидая комментариев.
— Голова круглее, — сказал я, показывая руками. — Прилизанная круглая голова.
На листе возникла круглая голова.
— Дальше?
— Рот... малость тонковат. Нижняя губа чуть полнее.
Он остановился, когда я уже не мог представить никаких изменений, и показал результат своих трудов Пучинелли.
— Вот этот человек — такой, каким его запомнил ваш английский приятель, — фыркнул он. — Воспоминания обычно подводят, не забывайте.
— Спасибо, — ответил Пучинелли. — Иди, снова ложись спать.
Художник хрюкнул и ушел.
— Что с Лоренцо Травенти? — спросил я.
— Сегодня был еще жив.
— Хорошо, — с облегчением сказал я. В первый раз хоть что-то хорошее.
— Мы предъявили похитителям обвинение в покушении на убийство. Они протестуют. — Он пожал плечами. — Пока отказываются говорить что-либо о похищении, хотя, естественно, мы сказали им, что, если они выведут нас на остальных, им скостят срок. — Он взял рисунки. — Я покажу их этим двоим.
Они будут в шоке. — По лицу его скользнула плотоядная усмешка — сейчас это был прирожденный полицейский, готовый в любое мгновение спустить курок. Я видывал такое выражение на лицах других людей в форме и не презирал их за это. После напряжения последних недель он заслужил это удовольствие.
— Да, рация, — сказал, повернувшись было, Пучинелли.
— Да?
— Она может вести передачу и прием на частотах самолетов.
Я моргнул.
— Это ведь необычно, правда?
— Не совсем обычно. Оказалось к тому же, что это международная аварийная частота... которая все время прослушивается, и на ней явно не ловили никаких переговоров между бандитами. Мы сегодня утром проверяли аэропорт.
Я разочарованно покачал головой. Пучинелли вышел, горя желанием показать рисунки подследственным, а я вернулся на виллу.
— Ничего, если я кое о чем спрошу? — обратилась ко мне Алисия.
— Давайте.
— Я спрашивала папу, но он не отвечает, что само по себе ответ. Она помолчала. — Когда вы меня нашли, на мне было надето хоть что-нибудь?
— Пластиковый плащ, — сухо ответил я.
— Ох.
Не могу сказать, понравился ей мой ответ или нет. Некоторое время она размышляла, затем сказала:
— Я проснулась здесь одетой... я сто лет уже не носила одежды. Тетя Луиза с Иларией сказали, что не знают, что случилось. Это папа меня одел?
Потому он так растерян?
— А вы не ожидали, что окажетесь одетой? — с любопытством спросил я.
— Ладно... — Она замялась.
Я поднял голову.
— Вы все время... были раздеты?
Она неуютно заерзала в кресле, словно хотела всем своим худеньким телом зарыться в него, подальше от чужих глаз.
— Я не хочу... — Она осеклась, сглотнула комок, а я мысленно закончил: «чтобы кто-нибудь об этом знал».
— Все в порядке, — сказал я. — Я никому не скажу.
Мы сидели в библиотеке. Смеркалось, дневной жар ослабевал. Она была только что из-под душа, небрежно одета. Мы ждали, что кто-нибудь по устоявшемуся обычаю дома Ченчи присоединится к нам выпить перед ужином стаканчик-другой. Волосы ее были опять влажными, но на сей раз она еще подкрасила губы. Она испытующе поглядывала на меня, не слишком во мне уверенная.
— Почему вы? — спросила она. — Папа говорит, что не пережил бы эти недели без вас, но... но все же я не понимаю.
Я объяснил ей, чем занимаюсь.
— Вы консультант?
— Верно.
Она немного подумала, переводя взгляд с моего лица на руки и обратно.
Я не мог прочесть по ее лицу ее мнения обо мне, но, наконец, она вздохнула, словно приняла решение.
— Хорошо... дайте и мне совет, — сказала она. — Я очень странно себя чувствую. Словно сбилась с ритма жизни, только еще хуже. Какой-то временной сдвиг. Словно иду по папиросной бумаге. Словно все нереально. Все время хочется плакать. Я ведь должна быть безумно счастлива... почему же не так?
— Это реакция, — ответил я.
— Вы не понимаете... вы и представить не можете... на что это похоже.
— Я от многих слышал, на что это похоже. От таких людей, как вы, сразу после освобождения. Они рассказывали мне. Сначала — ошеломляющий шок, невозможность поверить в то, что случилось. Унижения, специально нацеленные на то, чтобы запугать вас, заставить чувствовать себя беззащитным.
Никакой ванны. Иногда никакой одежды. И, конечно, никакого уважения. Никакой доброты, никакой мягкости. Заточение, в котором не с кем говорить, нечем заполнить мысли, только неуверенность и страх... и чувство вины... Вины за то, что не сумел сбежать в самом начале, за горе, которое обрушилось на вашу семью, вина за то, во что может обойтись выкуп... и страх за собственную жизнь, если денег не сумеют собрать или что-то пойдет не так... если похитители запсихуют.
Она внимательно слушала меня, поначалу с удивлением, затем с облегчением.
— Вы знаете. Вы понимаете. Я не могла сказать... я не хотела беспокоить их... и еще... еще...
— И еще вам стыдно, — закончил я.
— О, — она распахнула глаза. — Я... Почему я должна стыдиться?
— Не знаю, но почти все испытывают чувство стыда.
— Да?
— Да.
Она некоторое время сидела молча, затем сказала:
— Сколько мне понадобится времени... чтобы пережить все это?
На это ответа не было.
— Некоторые избавляются от последствий почти сразу, — ответил я. Но это как болезнь или смерть... рана должна зарубцеваться. Некоторые справляются за считанные дни, другим приходится ждать недели, третьи годы с этим живут.
А у некоторых рана кровоточит всю жизнь. Те, кто вроде бы посильнее, сильнее и страдают. Никогда в точности не скажешь, особенно в день освобождения.
В комнату вошла Илария в сногсшибательной красно-золотой тоге и начала включать светильники.
— По радио в новостях сообщили о твоем освобождении, — сказала она Алисии. — Я слышала там, наверху. Сделай спокойное лицо — папарацци начнут ломиться в двери прежде, чем ты успеешь моргнуть.
Алисия снова сжалась в своем кресле. Вид у нее был совершенно несчастный. Илария, немилосердно подумал я, именно для этого так и принарядилась — не хочет снова оказаться в тени.
— А насчет этих папарацци вы не посоветуете? — еле слышно спросила Алисия.
Я кивнул:
— Если пожелаете.
Илария, проходя мимо моего кресла, погладила меня по голове.
— Наш мистер Все Устрой никогда не проигрывает.
Появился сам Паоло Ченчи вместе с Луизой — он был встревожен, она, как всегда, трепетала.
— Позвонили из телекомпании, — сказал Ченчи. — Сказали, что бригада уже на пути сюда. Алисия, тебе лучше оставаться здесь, пока они не уедут.
Я покачал головой.
— Они просто разобьют лагерь у ваших дверей. Лучше будет поскорее с этим покончить. — Я глянул на Алисию. — Если бы вы могли... знаю, это тяжело... какую-нибудь шуточку, они уберутся скорее.
— Что? — ошеломленно спросила она. — Хорошие новости — короткие новости. Если они будут думать, что вам на самом деле пришлось несладко, то они начнут глубоко копать. Скажите им, что похитители обращались с вами хорошо, скажите, что вы рады вернуться домой, что скоро снова сядете в седло.
