Рэй Брэдбери - Давайте все убьем Констанцию
– Вот фонарик, Генри.
– Духи, ты сказал?
– Тридцать лет по четыре сеанса в день.
– Не держи меня за локоть, а то я чувствую себя бесполезным. Если упаду, пристрели меня!
И Генри двинулся, почти не отталкиваясь от кресел, по проходу к оркестровой яме и обширным помещениям сверху и снизу.
– Все темнее? – спросил он. – Давай-ка я включу фонарик.
Вспыхнул огонек.
– Ага. – Генри улыбнулся. – Так-то лучше!
Глава 30
В темном, без освещения, подвальном этаже за комнатами следовали комнаты, все стены были в зеркалах, отражения переотражались, пустота глядела на пустоту, заливы безжизненного моря.
Мы вошли в первую, самую большую комнату. Генри крутил фонариком, как лучом маяка.
– Духов тут внизу до черта.
Луч потонул в океанских глубинах.
– Они не такие, как наверху. Призрачней. Меня всегда интересовали зеркала и то, что называют отражением. Другое «я», верно? В четырех или пяти футах от тебя, под коркой льда? – Генри, потянувшись, коснулся стекла. – Есть там кто-нибудь под коркой?
– Ты, Генри, и я.
– Елки-моталки, хотелось бы мне в этом убедиться.
Мы двинулись вдоль холодного ряда зеркал.
Они были тут. Больше, чем духи. Надписи на стекле. Я, должно быть, шумно втянул в себя воздух: Генри направил фонарик мне в лицо.
– Видишь что-то, чего я не вижу?
– Боже мой, да!
Я протянул руку к первому холодному Окну во Время.
На пальце остался слабенький след старой губной помады.
– Да? – Генри склонился, словно рассматривая мое открытие. – Что там?
– Марго Лоренс, R. I. P.[80], октябрь двадцать третьего.
– Кто-то припрятал ее здесь, за стеклом?
– Не совсем. А наверху, футах в трех, другое зеркало: Хуанита Лопес, лето двадцать четвертого.
– Ничего в голове не всплывает.
– Следующее зеркало: Карла Мур, Рождество, двадцать пятый год.
– Ага, – встрепенулся Генри. – Немой фильм, но один зрячий приятель как-то на дневном сеансе читал мне титры. Карла Мур! Она была не из последних!
Я направил свет фонарика.
– Элинор Твелвтриз, апрель двадцать шестого, – читал я.
– Хелен Твелвтриз играла в «Коте и канарейке»[81]?
– Может, это ее сестра, но трудно сказать, когда столько было псевдонимов. Люсиль Лесюэр стала Джоан Кроуфорд[82]. Лили Шошуан пережила второе рождение как Клодетт Кольбер[83]. Глэдис Смит – Кэрол Ломбард. Кэри Грант был Арчибальдом Личем[84].
– Ты мог бы вести викторину. – Генри вытянул ладонь. – Это что?
– Дженнифер Лонг, двадцать девятый.
– Она умерла?
– Исчезла, приблизительно тогда же, когда сестра Эйми погрузилась в море и восстала к новой жизни на берегу Аллилуйя.
– Сколько там еще имен?
– Столько же, сколько зеркал.
Генри облизал палец.
– Недурно! Прошло много времени, но… помада. Какого цвета?
– Танжи, оранжевая. Летний зной, Коти. Ланвьер, вишня.
– Как по-твоему, зачем эти леди писали свои имена и даты?
– Потому, Генри, что речь не идет о многих леди. Все эти разные имена написаны одной женщиной.
– Одной женщиной, которая была не леди? Подержи мою трость, пока я думаю.
– У тебя нет трости, Генри.
– Удивительно, как рука ощущает предметы, которых нет. Хочешь, чтобы я угадал?
Я кивнул, хотя Генри не мог этого видеть, в расчете, что он ощутит движение воздуха. Мне хотелось, чтобы он сказал это вслух, нужно было услышать это имя. Генри улыбнулся в зеркала, и они ответили стократной улыбкой.
– Констанция.
Его пальцы тронули стекло.
– Та самая Раттиган, – добавил он.
Глава 31
Генри снова склонился, провел пальцем по красной надписи и поднес его к губам.
Перешел к следующему зеркалу, повторил манипуляции.
– Вкус разный, – заметил он.
– Похоже, и женщины разные?
– Все возвращается. – Его глаза обратились в щелки. – Боже, боже. Сколько женщин прошло через мои руки, через мое сердце, приходили незримые и уходили; и все эти запахи. Почему у меня чувство, будто в меня вставили затычку?
– Потому что у меня тоже такое чувство.
– Крамли говорит, когда ты отвернешь кран, лучше держаться подальше. Ты хороший мальчик.
– Я не мальчик.
– Ты разговариваешь как в четырнадцать лет, когда у тебя ломался голос и ты пытался отрастить усы.
Он тронул стекло и уставил невидящий взгляд на след старой помады.
– И все это имеет какое-то отношение к Констанции?
– Похоже.
– У тебя крепкие нервы; я это знаю, мне читали ерунду, что ты пишешь. Моя мама сказала как-то, что крепкое солнечное сплетение лучше, чем два мозга. Большинство людей слишком полагаются на свой мозг, но лучше бы им прислушиваться к этой штуковине под ребрами. Ганг… ганглий? Моя мама никогда ее так не называла. Домашний паук, вот как она говорила. Когда ей попадался на пути кретин-политик, у нее всегда появлялось особое ощущение повыше живота. Когда паук корчился, она улыбалась: да. Но когда он сжимался в шар, она закрывала глаза: нет. Точь-в-точь как ты… Моя мама тебя раскусила. Говорила, ты пишешь свои шутковатые – это значило жутковатые – истории не серым веществом. Ты дергаешь за лапки паука, что сидит под ребрами. Мама говорила: «Этому малышу отрава не страшна, он знает, как извергнуть из себя людской яд, что делать со свернувшимся в шар пауком, чтобы он развернулся». Говорила: «Он не станет ночами прожигать жизнь, чтобы до срока состариться. Из него бы вышел великий врач, который умеет вырезать и выбросить болячку».
– И это все слова твоей мамы? – Я залился краской.
– Женщины, которая родила двенадцать детей, шестерых похоронила, остальных вырастила. Один плохой муж, один хороший. У нее были свои тонкие соображения насчет того, на каком боку лежать в постели, чтобы распутать, высвободить кишки.
– Хотел бы я с ней увидеться.
– Она по-прежнему в форме. – Генри приложил к груди ладонь.
Он изучил невидимые зеркала, вынул из кармана черные очки, протер и надел.
– Теперь порядок. Раттиган… эти имена… что она, совсем рехнулась? Если по-честному, она бывала когда-нибудь нормальной?
– В открытом море. Слышал, она плавала с тюленями, тявкала по-тюленьи, свободная как ветер.
– Может, лучше бы она там и оставалась.
– Герман Мелвилл, – пробормотал я.
– Что-что?
– «Моби Дика» осилил за несколько лет. Мелвиллу нужно было оставаться в море, вместе с Джеком, его преданным другом. Земля? На берегу его душа рвалась на части. Старел тридцать лет на таможенном складе, полумертвый.
– Бедный сукин сын, – прошептал Генри.
– Бедный сукин сын, – тихо повторил я.
– А Раттиган? Думаешь, ей бы надо жить в море, а не в ее причудливом доме на берегу?
– Он большой, яркий, белый и красивый, но это гробница, полная призраков. Как те кинофильмы наверху, сорок футов высотой, пятьдесят лет шириной, как эти зеркала и женщина, которая, непонятно почему, их ненавидит.
– Бедный сукин сын, – пробормотал Генри.
– Бедная сука, – проговорил я.
Глава 32
– Посмотрим еще, – сказал Генри. – Включи свет, чтобы мне не нужна была трость.
– Ты разве чувствуешь, когда свет включен?
– Глупое дитя. Прочитай мне имена!
Я взял его за руку и пошел с ним вдоль стены с зеркалами, читая имена.
– Даты под именами, – скомандовал Генри. – Они теперь более свежие?
1935. 1937. 1939. 1950. 1955.
В сопровождении имен, имен и имен – и все разные.
– Слишком много, – сказал Генри. – Это все?
– Еще одно зеркало и дата. Тридцать первое октября. Прошлого года.
– Как получается, что все твои приключения приходятся на Хэллоуин?
– Судьба и провидение благосклонны к таким занудам, как я.
– Дату ты назвал, но… – Генри тронул холодное стекло. – Имени нет?
– Нет.
– Собирается вернуться и добавить имя? Явиться потихоньку, услышит разве что собака, и без света. Она…
– Помолчи, Генри. – Я смотрел в конец зеркального ряда, во тьму подвала, где бегали тени-призраки.
– Сынок. – Генри взял меня за руку. – Пойдем.
– Еще одно. – Я сделал десяток шагов и остановился.
– Не рассказывай. – Генри втянул в себя воздух. – Под тобой кончился пол.
Я посмотрел вниз, в круглое отверстие. Тьме внизу не было конца.
– Судя по звуку, пусто. – Генри вдохнул. – Ливневый сток с чистой водой!
– Под задней частью кинотеатра, да.
– Черт!
Внезапно внизу хлынул поток, чистый прилив с запахом зеленых холмов и прохладного воздуха.
– Пару часов назад шел дождь. Избыточные воды доходят сюда за час. Большую часть года сток стоит сухой. А теперь там около фута глубины, бежит в океан.
Я наклонился и потрогал края отверстия. Ступени.
– Тебе не вздумалось, надеюсь, спускаться? – встревожился Генри.
– Темно и холодно, и к океану путь далек, а если не будешь осторожен, можно утонуть.
Генри фыркнул.
– Вообразил, она пришла этим ходом, чтобы проверить надписи?
