Рэй Брэдбери - Давайте все убьем Констанцию
Он замолк. Я поднял глаза.
– Что приводит нас к Раттиган, – сказал я.
Клайд Раслер застыл на месте.
– Вы уверили, что уже годы никто сюда не заходил. Но… она поднималась к вам сегодня, верно? Может, посмотреть на эти снимки? Да или нет?
Древний старец осмотрел свои пыльные ладони и, медленно привстав, приблизил губы к латунной трубе-свистульке в стене, из тех приспособлений на подводных лодках, куда дунешь, услышишь писк и отдаешь приказ.
– Лео? Вина! Два доллара на чай!
В отверстии трубы взвизгнул тоненький голосок:
– Вы ведь не пьете!
– Теперь выпью, Лео. И хот-догов!
Латунное отверстие взвизгнуло и примолкло.
Древний старец крякнул и уставился в стену. Миновали долгие, нескончаемые пять минут. Пока мы ждали, я открыл блокнот и списал туда фамилии, нацарапанные на фотографиях. Затем послышался шум: по кухонному лифту поднимались хот-доги и вино. Клайд Раслер выпучил глаза, словно успел забыть про это крохотное устройство. Он бесконечно долго открывал вино пробочником, присланным снизу Лео. Стакан был только один.
– Один, – извинился он. – Сначала вы. Мне не страшно что-нибудь подцепить.
– А у меня ничего такого и нет. – Я выпил и отдал стакан Раслеру. Он тоже выпил и, как я заметил по его осанке, расслабился.
– Что теперь? – произнес он. – Давайте я покажу вам кое-какие отрывки, которые я недавно склеил. Почему? На прошлой неделе кто-то позвонил мне снизу. Этот голос в телефоне. У Гарри Кона[75] жила как-то сиделка, никогда не скажет «да», а исключительно «да-да, Гарри, да!». Сказала, ей нужен Робин Локсли. Робин Гуд. Ищет Робина Локсли. Одна актриса взяла это имя, успеха не имела. Сгинула в замке Херста или в его закулисной кухне. И вот спустя многие годы этот голос спрашивает про Локсли. Как призрак. Я обыскал свои коробки и нашел фильм, который она сняла в двадцать девятом, когда уже набрало силу звуковое кино. Глядите.
Раслер вставил пленку в проектор и включил лампу. На большом экране внизу появилось изображение.
На экране крутилась цирковая бабочка, взмахивая прозрачными крылышками и демонстрируя улыбку, смех, потом она побежала, преследуемая белыми рыцарями и черными злодеями.
– Узнаете?
– Нет.
– Попробуем вот это.
Он запустил пленку. На экране показался задымленный берег с кострами в снегу, русская аристократка томно курила длинные сигареты, мяла в руках платок: кто-то умер или умирал.
– Ну? – с надеждой спросил Клайд Раслер.
– Нет.
– Попробуем еще!
Проектор осветил темноту образами 1923 года: какой-то сорванец лезет на дерево за фруктами, смеется, но видно, как грудь рубашки вздымается двумя бугорками.
– Том Сойерша. Девушка. Кто? Проклятье!
Старик заполнял экран десятками новых образов, начиная с 1925 года по 1952-й, отрывочными и законченными, загадочными и ясными, светлыми и темными, неистовыми и спокойными, красивыми и невзрачными, своенравными и безобидными.
– Так ничего и не узнали? Бог мой, как я ломал себе голову. По какой-такой причине я сохранил эти треклятые кадры. Черт, посмотрите на меня! Сколько, по-вашему, мне лет?
– Девяносто, девяносто пять – около того?
– Десять тысяч. Иисусе. Это меня нашли в корзинке, плывшей по Нилу. Я упал с холма со скрижалями. Я тушил неопалимую купину. «Спустите псов войны», – сказал Марк Антоний, и я спустил их множество. Знакомы ли мне все эти чудеса? Ночами не сплю, стучу себя по голове, чтобы шарики с винтиками встали на место. Бывает, ответ уже вертится на языке, но поворот головы – и треклятые шарики раскатились в стороны. Вы уверены, что не вспоминаете ни отрывков, ни фотографий на стене? Вот ведь загадка!
– Вы перехватили мои слова. Я сюда явился не просто так, а по следам. Может, за тем человеком, что звонил вам снизу.
– Каким человеком?
– Констанцией Раттиган.
Я подождал, пока у него перед глазами рассеется туман.
– Какое она имеет к этому отношение? – удивленно спросил Раслер.
– Может, это известно ей. Когда я ее в последний раз видел, она стояла в отпечатках собственных ног.
– Думаете, она может знать, чьи это лица, что значат эти фамилии? Погодите. За дверью… Наверняка это было сегодня. Не может быть, чтобы вчера. Сегодня она сказала: «Отдай их!»
– Что отдать?
– Черт, да много ли здесь такого, что может кому-то понадобиться?
Я взглянул на фотографии на стенах. Клайд Раслер проследил мой взгляд.
– На кой они кому-то сдались? – пожал плечами Раслер. – Не стоят ни гроша. Даже я сам не знаю, какого черта я их здесь развесил. Чьи-то жены или прежние подружки?
– Сколько у вас экземпляров каждой?
– Не хватит пальцев, чтобы сосчитать.
– Ясно одно, Констанция хотела, чтобы вы их отдали. Она ревновала?
– Констанция? Бывают хулиганы на дорогах, она была постельной хулиганкой. Желала сгрести всех моих красоток и растоптать их, порвать, сжечь. Давайте. Приканчивайте вино. У меня дела.
– Какие, например?
Но он снова заправлял пленки в проектор, зачарованный тысячью и одной ночью из прошлого.
Я прошел вдоль стены, поспешно списывая в блокнот все имена, потом попросил:
– Если Констанция вновь придет, дадите мне знать?
– За снимками? Я ее сброшу с лестницы.
– Так же выразился еще один человек. Только скинуть хотел в преисподнюю, а не на второй ярус балкона. Почему вы хотите ее сбросить?
– Должна быть причина, так? Не помню! Как вы сказали, зачем вас сюда принесло? И как вы меня назвали?
– Клайд Раслер.
– Ах, да. Он. Мне как раз пришло в голову. Известно ли вам, что я отец Констанции?
– Что?!
– Отец Констанции. Думал, я вам уже говорил. Теперь можете идти. Спокойной ночи.
Я вышел, оставив за закрытой дверью неизвестно кого и фотографии на стенах – неизвестно чьи.
Глава 24
Спустившись, я прошел в начало зала и посмотрел вниз. Потом шагнул в оркестровую яму, достиг задней стены и заглянул за дверь, в длинный вестибюль, с ночной тьмой в конце перспективы и еще более глухой тьмой там, где были заброшенные гардеробные.
Мне захотелось выкликнуть имя.
Но что, если она откликнется?
Далеко, в конце черного коридора, мне почудилось гудение невидимого моря или реки, протекавшей где-то в темноте.
Я выставил вперед ногу, но тут же ее убрал.
Снова услышал, как темный океан бьется в бесконечный берег.
Потом повернулся и двинулся назад сквозь великую тьму, из оркестровой ямы в проход между рядами без единого зрителя, торопясь к желанному выходу, за которым ждало манящее вечернее небо.
Я поднес невероятно крохотные туфельки Раттиган к ее отпечаткам и опустил их строго в след.
И тут я почувствовал на плече руку моего ангела-хранителя.
– Вернулся из царства мертвых, – проговорил Крамли.
– Можешь это повторить, – сказал я, уперев взгляд в широкую красную дверь Китайского театра Граумана, где плавали в темноте все эти киношные создания. – Она там, – пробормотал я. – Хотел бы я знать, как ее оттуда извлечь.
– Динамит, привязанный к пачке купюр, сгодился бы.
– Крамли!
– Прости. Я забыл, что мы говорим о Флоренс Найтингейл[76].
Я отступил. Крамли стал разглядывать крохотные туфельки Раттиган в следах, оставленных давным-давно.
– Не совсем похоже на рубиновые туфельки[77], – заметил он.
Глава 25
Мы ехали по городу, было тепло и тихо. Я попытался описать огромное черное море у Граумана.
– В кинотеатре есть большой подвал с гардеробными, может, там хранятся какие-то вещи с двадцать пятого, тридцатого года. Я чувствую, она, вероятно, там.
– Побереги слова, – отозвался Крамли.
– Кому-нибудь нужно спуститься и проверить.
– Боишься пойти один?
– Не то чтобы.
– Это значит, боишься будь здоров! Заткнись и не мешай вести машину.
Скоро мы добрались до жилища Крамли. Он приложил мне ко лбу холодное пиво.
– Держи, пока не почувствуешь, что мозги прояснились.
Я послушался. Крамли включил телевизор и стал перебирать каналы.
– Не знаю, что хуже, – сказал он, – твоя болтовня или местные телевизионные новости.
«Отец Шеймас Раттиган», – сказал телевизор.
– Слушай! – крикнул я.
Крамли переключил канал обратно.
«…Собор Святой Вибианы».
Статический разряд, «снег».
Крамли стукнул проклятый ящик кулаком.
«…Естественным причинам. Ему сулили должность кардинала…»
Снова пурга. И телевизор дал дуба.
– Я собирался вызвать мастера, – сказал Крамли.
Мы оба уставились на телефон, призывая его зазвонить.
Оба мы подпрыгнули.
Потому что он зазвонил!
Глава 26
Звонила женщина, ассистентка отца Раттигана, в третий уже раз, говорила невнятно, отчаянно просила помочь.
Я предложил малость, которая была в моих силах: приехать.
– Только быстрее, а то я тоже умру, – плакала она.
Когда мы с Крамли приехали, Бетти Келли ждала нас у фасада Святой Вибианы. Она не сразу нас заметила, машинально махнула рукой и опустила взгляд. Мы подошли. Я представил Крамли.
