Александр Егоров - Колеса фортуны
Шериф прошелся по чердаку вдоль и поперек. Ощупал и зачем-то простучал кирпичную печную трубу, когда-то обмазанную известкой. С трудом открыл дверцу, за которой обнаружилось отверстие для прочистки — вьюшка, или как там она называется. Из отверстия посыпалась сажа.
— Что это там? — спросил он вдруг. Засучил рукав и просунул руку внутрь. И вытащил что-то завернутое в черную, заскорузлую, когда-то промасленную тряпку. Тряпка развернулась, и в руках у Шерифа оказался тронутый ржавчиной пистолет.
Макс уронил фонарь.
— Наган, — сказал Шериф.
Из тряпки высыпалось несколько позеленевших патронов. Костик, присев, собрал их с пола и протянул нам.
— Ничего себе зашли, — сказал Макс. — Это был типа сейф. А что же тут в других домах?
— Тут в лесах до сих пор люди роются, — объяснил я. — Это же Костяной Бор. Здесь целая армия в болоте потонула.
— Костян, в честь тебя бор, — сказал Макс.
— Целая армия? — переспросил Шериф. — Немецкая?
— Да сейчас тебе, — сказал я. — Советская. А генерал в плен сдался.
— Врешь ты, — не поверил Шериф. — Генерал бы застрелился. Или свои бы застрелили.
— Пистолета под рукой не оказалось. Один был на всех, и тот в избе спрятанный — только сейчас нашелся.
— У генерала «ТТ» должен быть, — серьезно сказал Шериф.
— Да я так просто пошутил, а ты и не догнал, — уступил я.
— Шутить не надо. Люди воевали. А сейчас…
Шериф сплюнул.
— Костяной Бор, — пробормотал Костик. — А деревня — Старое Колено. Ужас какой.
— Ладно, что не старый череп, — сказал Шериф.
— Пошли вниз, — предложил Макс. — Еще в других местах посмотрим.
— Какой козел в печку наган засунул, — пробормотал Шериф.
— Ну… там все-таки сухо, — предположил я. — Может, надеялся скоро забрать?
Шериф ничего не ответил.
Мы спустились по скрипучей лестнице и вышли, плотно прикрыв за собой дверь. Костик остался стоять на крыльце.
— Почему же так тихо? — спросил он.
— Мертвая земля, — тоже тихо сказал я. — Сюда не скоро люди вернутся.
Макс обошел избу сбоку и толкнул дверь в сарай. Она подалась и со скрипом отворилась. Странно: сарай не выглядел таким уж покинутым. Здесь пахло керосином и еще чем-то очень знакомым, напомнившим мне военные сборы. И действительно, у стены стояла ржавая железная канистра, на полках — какие-то бутылки, а поодаль, в темноте, — несколько деревянных ящиков армейского образца.
Поддев монтировкой пробку, плотно приржавевшую к горлышку канистры, Макс нагнулся и понюхал:
— Бензин. Наверно, для той копейки.
— Заберем? — спросил я.
— Да ну его. Там меньше половины. Только карбюратор загадим.
Шериф прошел в глубину сарая и попробовал открыть ящик. У него не вышло. «Дай-ка», — попросил он монтировку, прицелился, приналег — и откинул крышку.
— Ох…еть, — сказал он. — Видали такое?
Макс посветил фонариком. В ящике, засыпанном потемневшей стружкой, лежало что-то черное и ржавое, похожее на широкую трубу с приделанными к ней ножками и рогульками.
— Миномет, что ли? — спросил Макс.
Я, приглядевшись, вспомнил картинку из какого-то недавно изданного альбома:
— Немецкий. Называется — легкий гранатомет. Несильно и проржавел, сволочь.
— «Ляйхте-гранатверфер», — перевёл Костик. — А где к нему гранатен?
— Слава богу, нету. И прицел отломан. У него сбоку должен быть.
— Надо взять для комплекта, — предложил Макс. — Это же антиквариат, он денег стоит. Не зря его тут складируют.
— Не надо брать, — хмуро сказал Шериф. — Не советую.
— Нахрена он нам в дороге? — спросил я.
— Хорошо. Как насчет вывезти и перепрятать?
Что поделаешь, Макс всегда был азартным. И к тому же любил технику.
— Ты его подними сперва, — сказал Шериф.
Они вдвоем приподняли ящик за ручки. Чуть не уронили другой, в котором что-то тяжело перевалилось. Макс отдернул руку, ящик упал Шерифу на кроссовку, и Шериф произнес на родном языке несколько знакомых мне слов.
— Сам тащи, — сказал Шериф.
— Ну извини, — огорчился Макс. — Просто я кисть потянул. Тяжелый, сука.
Он пнул ящик ногой. Я сказал:
— Ты бы это… не пинал их зря. Тут вон кто-то уже потаскал ящички. Еще до нас. Видел, там, в пруду?
— Ну а что? Просто ржавое железо, — ответил Макс с досадой. И открыл второй ящик.
— Пошли-ка отсюда, — сказал он сразу после этого.
В ящике лежала большая круглая мина.
Мы поскорее выбрались из опасного сарая и перевели дух. Собственно, ничего страшного и не произошло. Автобус стоял там, где мы его оставили. Ну да, вокруг по-прежнему было тихо и тоскливо, багровое солнце почти скрылось за лесом, тени сгустились. И деревья, и дома, и заросли иван-чая потеряли природный цвет и казались теперь какими-то марсианскими, красно-бурыми. А так — ничего особенного.
— Чего делать-то будем? — спросил Костик.
Мы с Максом молчали.
— Скоро спать пора. А сейчас траву соберем, заварим, — ответил Шериф, как ни в чем не бывало. — Я тут на соседнем дворе видел. Беспонтовая, но сойдет, если уметь. А пистолет спрячем куда-нибудь.
Эпизод13.
Everybody needs someone to live by,
Everybody needs someone… — печально повторял чей-то голос, жалуясь на неизбывное свое одиночество. Смысл остальных слов я не мог понять:
Rage on omnipotent.
Пока совсем не стемнело, Шериф собрал недозрелый урожай и как-то очень быстро произвел из подручных средств мерзкое на вкус варево, которое и предложил нам. Загадочную, медленную, нервно пульсирующую музыку выбрал Костик. Вдобавок он зажег большую свечу, прилепив ее прямо к пластику стола.
Полчаса спустя автобус стал значительно просторнее. Разговоры смолкли. Мы смотрели на пламя, и в темных стеклах отражались измененные лица.
Отраженный в стекле Макс был похож на юного Курта Кобэйна, еще не вступившего в свою нирвану. На лицо Костика упала тень, и оно стало непривычно серьезным и взрослым.
Меня охватила странная тоска и жалость. Возможно, всему виной был голос неизвестного английского интроверта, все еще цеплявшегося за соломинки собственных изломанных строчек:
Take my freedom, Lord,
take my freedom
for giving me
a sacred love.
Костик чуть слышно повторял слова, как молитву.
Я подумал о том, что вера в бога лежит в нас слишком глубоко. Чтобы отыскать в себе эту веру, нужна английская поэзия, русский рок или хорошая порция дури — а чаще всё вместе. Но надо спешить. Пока тебе шестнадцать, тебе есть, о чем у него спрашивать. Ты вырастаешь, и вопросов остается все меньше. А потом вера кончается. А за ней и жизнь.
Тут я перевел взгляд на Шерифа и вздрогнул. Шериф, не отрываясь, глядел на пламя свечи. Он выглядел очень необычно.
Огонь как будто перенес его на несколько веков назад, в дикую башкирскую степь, где горят костры, а в табунах грызутся и храпят жеребцы. Здесь нет места жалости. Степная конница Юлаева разбита; взмыленная лошадь вынесла из боя юного стрелка: Раиль-мерген ранен в грудь царскими солдатами. Он не хочет умирать, он хочет вернуться и отомстить. Зачем его положили в железную повозку?
Я провел рукой по глазам. Шериф сидел, не двигаясь, и лицо его тоже было неподвижным.
Прижавшись лбом к холодному стеклу, я разглядел сквозь сумрак темные силуэты брошенных домов. Вокруг по-прежнему не было видно ни огонька. Телеграфный столб без проводов торчал между деревьев, как кладбищенский крест.
Это было очень поэтично:
Чей-то клад ища,
дошел до кладбища.
Рифма показалась мне необычайно интересной. Я тихо засмеялся, поискал, чем бы записать, но карандаша под рукой не нашлось. Тогда мне захотелось прочитать стихи вслух.
Но Костик и Макс полулежали на диванах и не слышали меня. С последними звуками музыки жизнь как будто покинула их. Шериф по-прежнему глядел в огонь. Никто не произносил ни слова.
Мои сомнения вернулись. Цель оставалась далекой и неясной. Да и что это за цель? Понятно, что любой восемнадцатилетний парень в радиусе тысячи километров дорого бы дал, чтобы только оказаться на моем месте: узнать, где спрятаны деньги, найти их и потратить свою долю, особо не беспокоясь. А я все думал о том, смогу ли я вдруг получить богатство, хлопнуть дверью и выйти из автобуса, оставив друзей с их пивом, травой и нехитрым щенячьим счастьем. Я-то стал взрослым. Мой разум был как никогда холоден. Деньги — это предательство? Нет. Я уже был в этой жизни бедным и никому не нужным. Удовольствие ниже среднего.
Магнитола дотянула кассету до упора и со щелчком выключилась. Костик открыл глаза и слабо улыбнулся.
И тут я понял, что оставить их я не смогу. И молчать дальше у меня все равно не получится.
