Александр Егоров - Колеса фортуны
Этого я уже не выдержал и сполз с кресла от смеха.
— Деньги-то, деньги лохам вернул?
— Так точно, жертв и пострадавших нет, — развлекался Макс. Он уселся обратно на водительское место и завел мотор.
— Пошел ты… Бронепоезд… Нет, блин, как это у тебя: проходим, проходим, рассаживаемся… Стоячих не беру…
— Освободите задний проход! — гаркнул Макс.
— Внимание! Наш водитель без тормозов… Тормозит лаптями…
— Слушай, а дохрена бы денег захалтурили, а? — приговаривал коварный водитель, разворачиваясь прямо перед носом пассажиров. — Мне понравилось. Главное, хоть бы кто докопался.
— Ну да. С виду маршрутка и маршрутка. А табличку где спер?
— У знакомого мужика в таксопарке попросил.
— Кстати, Макс, а ты пятерку ментовскую видел? Может, мне приглючилось?
— Тогда мне тоже приглючилось. Она сразу вперед ушла. Наверно, на посту ГАИ тебя встречать. Или еще где-нибудь.
— Значит, все идет по плану. Даже не ожидал. У нас есть немного времени.
Мы подъехали к дому Шерифа (он жил дальше всех), приняли на борт его с Костиком, по грунтовой дороге через поля выбрались наконец на трассу и двинулись в путь — но не туда, где нас уже стерегли, а в противоположном направлении.
— На Москву! — вопил Макс, вдавливая педаль в пол.
— На Берлин! — вторил ему Костик. — Нихт фергессен Сталинград!
Ящик пива стоял под сиденьем. Интересно, как пассажиры не заметили? Запустив туда руку, я выдал по банке троим членам экипажа, не забыв себя, а Макса хлопнул по плечу:
— Надо хотя бы на полста километров оторваться. Там свернем куда-нибудь, затихаримся до ночи.
— Вас понял, — откликнулся наш бравый рулевой, облизываясь. — Если долго ехать — на легковой могут и догнать. Пока в зеркалах всё спокойно. Отдыхайте.
Услыхав это, Костик полез в сумку за любимой кассетой.
Как будущий художник, Костик долго заставлял себя полюбить альтернативную музыку. После некоторых усилий ему это удалось. Теперь он всерьез собирался нас просвещать и для этого взял с собой целую коллекцию в стиле эмбиент (Шериф называл такую музыку «загробной»).
«Альтернативная музыка, — объяснял мне Костик, — это такая, которую никогда не крутят на дискотеках. Это ритм другой жизни. Музыка для умных», — добавлял он не без гордости. Много позже я догадался: умные люди тут совершенно ни при чем. Они вообще не в бизнесе. Просто спонсоры независимых лейблов, издающих подобные вещи, торгуют альтернативными каннабиатами и галлюциногенами (под которыми, как известно, не потанцуешь), в то время как локомотивы шоу-бизнеса катятся по своему магистральному пути совсем на других колесах.
— Ты слышишь, как бас идет? — беспокоился Костик. — Нет, послушай. Это десятиструнный бас. На нем вообще мало кто умеет играть. Тони Левин, например.
— Десятиструнный? — удивлялся я.
— Да в этих динамиках ничего не разобрать. Надо активный сабвуфер поставить. Макс, мы сделаем сабвуфер?
— Хренуфер, — откликался технически подкованный Макс. — Принесу тебе советские колонки, положим под сиденье. В жопу даже лучше будет толкать. Главное, чтобы динамики не рваные были.
— Или жопа, — подсказывал Шериф.
— Да поставь ты что-нибудь пободрее, — взмолился я через двадцать минут.
Костик порылся в кассетах и врубил с середины какой-то нетипичный для себя, да и вообще нетипичный, старинный панк-рок с хриплой бас-гитарой и перегруженным электроорганом:
Whatever happened to
Leon Trotsky?
He got an ice pick
that made his ears burn.
— Ты слышишь, тут гитара только на заднем плане, — жизнерадостно комментировал Костик. — Басист поет, Жан-Жак Бурнель.
— Ты что, вообще всех басистов выучил? — спросил я.
— Мне нравится, — отвечал Костик.
А мне вот что-то не понравилось, как этот маргинальный француз пел про Троцкого. По-моему, тема не была такой уж веселой. Я слушал дальше:
Whatever happened to the heroes?
Whatever happened to the heroes?
No more heroes anymore.
«Вот как, — подумал я. — И что же случилось с нашими героями? Их просто больше нет — и всё тут».
— Неправильная песня, — сказал я.
— Это почему же?
Я не стал объяснять. Костик все равно в школе учил немецкий.
Отмахав на хорошей скорости километров шестьдесят, мы сбросили газ и начали выбирать место для первой стоянки. Я внимательно разглядывал Максову измочаленную карту.
Карта, вроде бы, не врала, но как-то приукрашивала действительность. Несколько боковых грунтовых дорог, которым по карте полагалось уверенно вливаться в асфальтовую реку, при ближайшем рассмотрении оказывались заросшими тропинками с еле заметной колеёй. Поворачивать туда мы не рискнули. Свернув на другой проселок, пошире, мы проехали с километр и уже собрались было устроить привал — но тут издалека послышалось тарахтение трактора, а вскоре показался и он сам. Трактор куда-то тянул полный прицеп навоза, щедро расплескивая его направо и налево. Отсмеявшись и отдышавшись, мы развернулись (едва не заехав в канаву) и выбрались обратно на асфальт.
Солнце уже клонилось к закату, когда мы нашли дорогу поприличнее. Карта обещала через три километра грунтовки привести нас в деревню Старое Колено (нежил.). Это было даже интересно. «Нежил.» нас не слишком огорчало. Опасаться (как сказал Макс) следовало живых людей.
Вскоре мы, и верно, въехали в покинутую деревеньку. Было в ней пять или шесть домов, серых от старости, с заколоченными окнами, да несколько разбитых дощатых сараев. Дворы заросли какими-то высоченными сорняками, иван-чаем, крапивой и бурьяном. Старые, полузасохшие яблони все еще пытались цвести, как будто специально для нас. Макс остановил автобус на широченной поляне посреди деревни. Он выключил мотор, магнитола смолкла, и нас охватила мертвая тишина. Даже кузнечики почему-то не стрекотали.
— Вот моя деревня, — произнес Макс. — Типа, дом родной.
— Не хотел бы я тут родиться, — ответил на это Костик. — Жуть берет.
— Здесь, наверно, конопля растет, — сказал Шериф. — Надо поискать. Хотя и не сезон.
Мы вышли из машины. Дверь хлопнула, и тут же какая-то тварь мелькнула в траве и исчезла в ближайших кустах.
— Крыса, — всполошился Костик. — Дикая. Дрянь какая!
— Дурак ты — крыса, — сказал Шериф. — Это жаба серая, травяная. В конопле отъелась.
— А ты где крыс домашних видел? — спросил я.
— Дома, — сказал Костик.
Мы прохаживались по заброшенной деревне, заглядывая во дворы. Вокруг не было ни души. Ни собак, ни кошек, ни ворон. Какие-то птицы всё же обитали в высоких кустах, но петь, видимо, боялись.
В полузаросшем пруду за домами лежала сгоревшая машина, похоже, жигули-копейка. Над стоячей водой виднелась лишь крыша и верх дверей с выбитыми стеклами. Подобравшись поближе, мы с удивлением заметили, что машину как будто вспучило изнутри — крыша была погнута и усеяна дырками с рваными краями, как от осколков.
— Ничего себе грохнуло, — произнес Макс.
— Не бак. Внутри, — уточнил Шериф, приглядевшись. — Если кто в ней и был, п…дец всем.
Проверять это нам не хотелось.
— А почему посередине пруда? — поинтересовался Костик. — Тушили?
— Да нет. Может, с зимы, — сказал Макс. — На лед заехали, и…
Я сказал мрачно:
— Самое место выбрали покататься.
— Экстремалы, — откликнулся Макс.
— Раз взорвалось, значит, была и взрывчатка, — сказал я Шерифу. Его брат успел отслужить в армии и кое-что об этом рассказывал. Кое-что неприятное.
— Точно. Похоже на мину противопехотную.
— Странно это все, — заключил Костик.
Мы убрались подальше от пруда. Пробравшись сквозь высокий бурьян, подошли к первой заколоченной избе. Макс нес с собой монтировку, и они с Шерифом в два счета отломали трухлявые доски и отворили дверь. Мы заглянули внутрь. Там было темно и пусто — ни стола, ни табуретки, только громадная печь с отломанными дверцами.
Стены затянуло паутиной. Кое-где на них сохранились обрывки обоев (светленьких, в полоску).
Макс достал из кармана фонарик.
Мы прошли во вторую половину дома и остановились перед лестницей на чердак.
— Слазим? — предложил я.
— Чего туда лезть, видно же — все расп…зжено давно, — сказал Макс. — Только шею сломаешь.
— Вот и все так думают. А там иногда всякие старинные штуки бывают, — не согласился Костик. — Иконы, книги…
— Пулемет. И скелет партизана, — проговорил Шериф и ступил на лестницу. Она заскрипела, но выдержала. — А тут ничего, нормально, залазьте, — донеслось сверху через некоторое время.
Мы по очереди поднялись на чердак. Дощатый пол был довольно чистым, через слуховое окно с сохранившимся стеклом виднелось багровое заходящее солнце. Никаких вещей, конечно, здесь не было.
