Алина Егорова - Дар богов
Прозвенел звонок, извещая ребят о начале урока математики. За одну перемену дети не наигрались. Туфля была спрятана до следующей перемены. К огромному сожалению одноклассников, на математике Зину к доске не вызывали, а все так мечтали увидеть, как она стоит у доски в одной туфле! И вообще, к доске не вызвали никого, потому что они писали самостоятельную работу. Зина смотрела на примеры и с трудом соображала, как их решать. В голове ее была лишь одна мысль: скорей бы домой! Но впереди был еще один урок – противный урок музыки, который вела не их строгая Ирина Борисовна, а добренькая Нина Алексеевна. Нину Алексеевну никто не слушался, и поэтому ее уроки напоминали балаган. Все кричали, бегали по классу, бросали друг в друга вещи и, конечно же, издевались над Зиной. А над кем же еще издеваться? Она самая маленькая и не может дать отпор – никто ее этому не научил. На прошлом уроке музыки, когда Тема швырнул в нее тряпкой, она не выдержала и бросила тряпку ему обратно, да так метко, что с того слетели очки. Тема на минуту оторопел, соображая, как поступить дальше: получить тряпкой в лицо – это же неслыханное оскорбление, и от кого? От нее, низшего сословия, всеми презираемой девчонки, которая и права не имеет учиться с ними в одном классе!
Неизвестно, чем бы все закончилось, если бы в тот момент не открылась дверь и в класс не заглянула завуч. Она окинула взглядом бесновавшихся учеников и остановила свои строгие глаза на безмятежно раздававшей нотные листы учительнице.
– Нина Алексеевна, очень шумно, – тихо произнесла она, выдержала паузу и скрылась за дверью.
В классе сразу же воцарилась тишина. Никто больше не кричал и не бегал, дети, почувствовав власть, присмирели.
– Вот видите, вас даже в кабинете завуча слышно. Разве так можно?
Эффекта от явления завуча хватило ненадолго. Уже через десять минут в классе вновь стоял кавардак. Зину то и дело дергали за косы, толкали в спину и кололи шариковой ручкой. Теряя терпение, она оборачивалась, чтобы дать сдачи, но от нее только этого и ждали. Обидчики понимали, что их много и они сильнее, а поэтому им ничего не грозит. Совсем. Те слабые удары, которые девочке все-таки удавалось им нанести, были им все равно что слону дробина. Зина это тоже понимала, и от этого ей было обидно вдвойне. В такие минуты она представляла себя в большом прозрачном куполе, сквозь который никто не сможет к ней прикоснуться и ничего ей не скажет, в ее куполе всегда тепло и уютно, в нем порхают бабочки и цветут красивые яркие цветы. А еще Зина мечтала поскорее окончить школу, чтобы навсегда прекратился связанный с нею кошмар.
20 мая. Санкт-Петербург
– Федька, мать твою! Сколько можно бузить?! Еще одна жалоба от соседей – и ты меня знаешь, упрячу далеко и надолго, – пригрозил участковый.
Этот дом на Корпусной улице был головной болью Виктора Абакумова. Участок в целом ему достался спокойный: Петроградская сторона, новые элитные дома, отремонтированные старые, с расселенными коммуналками… К сожалению, дома отремонтировали не все, остались еще развалюхи, вроде этого, с соответствующим контингентом жильцов.
– Я ниже травы! Это все Манька, стервь! Из-за паршивого будильника трагедию развела, – икнул Федька – огромный, похожий на сутулого медведя мужик с испитым лицом. – Иди, говорит, кому продал, у того взад и забирай. Ну и как я, спрашивается, ей будильник взад заберу, если я его около метро толкнул? И денег уже нетути. Закончились деньги. Сама же чекушку приговорила. Не маленькая, понимать должна, что не с неба она упала. На хрена он вообще ей дался этот будильник, которому сто лет в обед?! Баба – она и есть баба, ей лишь бы поскандалить. И не заткнешь ведь ее! Вот я за молоток и взялся. Да не собирался я убивать эту дуру. Припугнуть хотел малость, чтобы она варежку захлопнула. Так эта малахольная на лестницу рванула и там хай подняла. Убивают ее, видите ли! Да кому эта истеричка нужна!
– Поговори мне еще, пьянь! А то сейчас как вмажу! – подала голос Маня – Федькина жена, сухопарая, похожая на постаревшего подростка женщина.
– Тихо! – цыкнул Абакумов. – Чтобы я этого больше не слышал, иначе оба у меня сядете.
– Да что ты, Витя? Мы же по-семейному, милые бранятся… – попыталась прикинуться ромашкой Маня.
– Я вам побранюсь! Вы у меня со своей бранью уже в печенках сидите! Ладно, пойду. Устал я по домам ходить, – добавил участковый. Он встал с ободранного деревянного табурета и побрел по длинному грязному коридору в направлении выхода. На свою квартиру хозяева давно наплевали, никогда не делали в ней ремонт и не приобретали новых вещей, разве что иногда Маня махала веником, гоняя грязь по полу.
Виктор машинально повернул голову в сторону комнаты, заглядывая в дверной проем. На обшарпанной стене висела картина. Слегка помятая, она ярким пятном выделялась среди убогого интерьера.
– А это откуда? – поинтересовался участковый, войдя в комнату. Он внимательно осмотрел новоявленное украшение интерьера.
– Ну так… На рынке купила! – нашлась женщина.
– И дорого заплатила?
– По дешевке взяла. Иду вдоль ларьков, смотрю, картину продают. Цена бросовая – почему бы не взять?
– Действительно, почему? Ты мне мозги не пудри! – разозлился Абакумов. – Говори, у кого картину сперла!
– На помойке подобрала, – потупила взор Маня. – Пошла мусор выносить, заглянула в контейнер, а там эта красота. Я и взяла. Ее же выбросили, она же ничейная!
О том, что на соседней улице убили художника, Абакумов знал, ибо был привлечен к поквартирному обходу, и о пропавшей картине он тоже слышал. В уголке найденной им у Мани картины стоял автограф – латинские буквы «Ms», и это давало основание предполагать, что данная картина – работа Малуниса.
* * *– По описанию вполне похоже, что это и есть то самое «Солнце в реке», – разглядывал раздобытую участковым картину Тихомиров.
Экспрессивные краски, раскидистые сосны на высоком речном берегу, в блестящей воде – диск в виде солнца, с чертами человеческого лица и лучами-космами.
– Надо, чтобы Соболева подтвердила, что это и есть та самая картина. Она ведь ее видела у художника.
– Соболева уже уехала, – сказал Юрасов.
– Да? Быстро она! Ну, тогда в Манеже надо спросить. Малунис эту картину заявлял для участия в выставке, может, кто из организаторов ее и вспомнит. Непонятно только, зачем понадобилось убивать художника, забирать у него картину и тут же выбрасывать ее в мусорный бачок?
Юрасов пожал плечами – логику преступника он, как и следователь, объяснить не мог.
В Манеже «Солнце в реке» сразу узнали.
– Точно! Это та самая картина, – подтвердил администратор, сам в прошлом художник. – Я ее хорошо запомнил, потому что она фигурировала в анонсе выставки. Мы заказали рекламный ролик на ТВ. Всего три дня он был в ротации, а результат потрясающий – в этом году у нас было гораздо больше посетителей, чем в предыдущие.
Миша Костров, как только увидел найденную картину Малуниса, сразу сообразил, что убийства Майи Валенковой и художника между собой связаны. Оперативник не поленился и еще раз наведался к следователю, который вел расследование убийства Майи, чтобы посмотреть материалы дела. На фото, где была запечатлена погибшая, имелась одна важная деталь, которой ни старый сыскной волк Пылаев, ни эксперты особого значения не придали, а она весьма красноречиво указывала на связь обоих убийств.
Начало апреля. Санкт-Петербург
Майя любила весну и начинала ее «приближать» мысленно еще зимой, когда город крепко держат морозы в своем колючем кольце. Горожане кутались в теплые вещи, носили толстые вязаные шарфы, свитера, брюки, глухие деревенские шапки и варежки. Перемещались они перебежками – от дома до автомобиля, а если он не заводился из-за холодов или у кого-то его вовсе не было, не задерживаясь ни на минуту, бежали к метро. Майя надевала тонкие чулки и шелковое платье, на плечи набрасывала черную норковую шубу. Не признавала шапок – они скрывали гриву ее каштановых, мелко завитых волос. От Майи пахло туманом, летним лугом, морем или дождем – в зависимости от выбранного ею эфирного масла, – она звенела браслетами и томно поправляла непослушные кудри. Вся такая знойная, в распахнутой шубе, она выходила из своего «Рено Логан» и, игнорируя падавшие на ее лицо хлопья снега, фланировала по проспекту и исчезала в дверях какого-нибудь бутика. Иной раз Майя специально задерживалась на улице, чтобы немного померзнуть. Ей нравилось стоять под холодным ветром и чувствовать, как леденеют руки без перчаток и облаченные в капрон колени. Мерзнуть приятно, когда знаешь, что через минуту можно оказаться в теплой машине или в кафе и там «оттаивать» за чашкой горячего кофе. От этого кофе казался вкуснее. Она натягивала рукава до середины пальцев и грела руки о чашку. Если бы Майе приходилось стоять зимой на автобусной остановке после тяжелого трудового дня, вряд ли она стала бы специально мерзнуть. Но сия участь ее миновала – ей не надо было, как большинству граждан, ежедневно по восемь часов проводить на работе и добираться на нее общественным транспортом.
