Ричард Старк - Пижон в бегах
Так всегда бывает, правда? Отличная возможность поладить с секс-бомбой выдается только тогда, когда у вас по горло других дел. Думаю, в этом и состоит разница между жизнью и литературой. В книжках томный голос говорит "заходи", и парень тотчас заходит. В жизни же у парня осталось всего семь минут, чтобы добраться до работы, и начальник уже предупреждал беднягу, что в случае нового опоздания тотчас уволит его, а парню нельзя терять место, поскольку он ещё не выплатил деньги за подписку на "Плейбой". В книжках, к вашему сведению, томный голос - добрый знак, потому что герою ровным счетом нечем заняться, и, не будь этого нежданного-негаданного томного голоса, он протянул бы ещё два, от силы три дня, а потом рухнул бы замертво от скуки.
Ну, порассуждали, и будет. Получив доступ в здание, я не пошел в квартиру 6-А, а отправился в 3-В. Я помнил, как вчера ночью двое парней стучали в дверь - тук, тук-тук-тук, тук. Точно так же теперь постучал и я. Потом сунул руки в карман позаимствованной у Арти куртки, где лежал позаимствованный у Тима пистолет. Он был поменьше позаимствованного у мисс Алтеи, поэтому мы с Арти ещё в машине махнулись пушками.
Я долго ждал ответа на свой стук и уже начал думать, что дядя Эл с тетей Флоренс и впрямь подались во Флориду, но тут дверь наконец открылась, и передо мной возникла изумленная физиономия дяди Эла. Он увидел, кто пришел, увидел пистолет у меня в руке и тотчас принялся опять закрывать дверь.
Но я сказал:
- Нет, дядя Эл.
И переступил через порог.
Если бы он занял твердую позицию, если бы велел мне выметаться к чертовой матери, если бы сердито спросил, какого хрена я тут делаю, тогда я уж и не знаю, что произошло бы потом. Я рос без отца и поэтому видел в дяде Эле олицетворение мужской силы и уверенности. Я привык к тому, что дядя Эл помыкает мною, привык к тому, что он оценивает меня и громогласно высказывает свое недовольство, привык слышать от него крики: "Прочь с глаз моих!" Я так сжился со всем этим, что мог бы даже послушаться, закричи он сейчас и затопай ногами. Пусть лишь на миг, но дяде хватило бы и этого мига, чтобы захлопнуть дверь у меня перед носом. Или уж, во всяком случае, чтобы стать хозяином положения.
Но я уже успел кое-что узнать про дядю Эла. Больше всего на свете он уважал силу, а это уважение было порождено страхом, а тот, в свою очередь, был порожден беспредельной трусостью. Вчера дядя испугался двух парней, которые приходили сюда. Он так панически боялся Агриколы и организации, что даже не пожелал говорить со мной, не то что помочь. И теперь он точно так же сдрейфил при виде пистолета в моей неумелой руке. Поэтому, когда я переступил через порог, дядя попятился назад, в квартиру. В этот миг нашим прежним отношениям пришел конец Я прикрыл за собой дверь и сказал:
- Нам надо бы малость побеседовать.
Дядюшка предпринял запоздалую попытку вернуть только что утраченный авторитет. Погрозив мне трясущимся пальцем, он проговорил:
- Ах, ты, никчемный сопляк! Ты хоть понимаешь, в какое положение меня поставил? Ты знаешь, что натворил?
- Хватит косить под слабоумного, дядя Эл, - сказал я. - Никто не собирается вас убивать, за исключением, возможно, меня. Давайте пройдем в гостиную и присядем.
Дядя выглядел как человек, переживший потрясение. Он вытянул руки, словно призывая меня к молчанию, и повернул голову. Похоже, он прислушивался.
- Твоя тетя Флоренс ничего не знает, - прошептал он.
- Может, пора бы ей и узнать? - спросил я.
- Чарли, мальчик, не надо. Может, я и заслужил это, может, ты имеешь полное право, но на коленях прошу: не надо.
Дядя вовсе не стоял на коленях, но я понял, что он имеет в виду.
- Мы это обсудим.
- Разумеется, Чарли. Конечно, обсудим.
- В вашей комнате. Там нам не помешают.
- Правильно, в моей комнате. Там нам не помешают.
Не знаю, чего он испугался больше - пистолета или тети Флоренс. Во всяком случае, совокупного воздействия двух этих напастей оказалось достаточно, чтобы дядя Эл стал тихим и послушным, как молодой священник на собрании церковных старост.
Квартира дяди Эла представляет собой пример торжества денег над скромностью. Вкуса тети Флоренс хватило ровно настолько, чтобы она могла понять, что его нет. Поэтому обставить как следует целую квартиру ей было не по плечу, и в конце концов она вручила толстую пачку дядькиных денег весьма слабовольному молодому человеку, заказала ему "спокойный изысканный интерьер" и предоставила полную свободу. Результат получился почти безупречный, с одним-единственным изъяном: дядя Эл смотрелся среди этого великолепия как вор-домушник. Принять его за жильца этой квартиры было попросту невозможно. К сожалению, позволив милому молодому человеку делать с квартирой все, что угодно, ему не разрешили заселить её по собственному усмотрению.
Дядькины покои были отделаны красным деревом, черным деревом и холстиной. Черная кожаная софа была самым никудышным предметом меблировки, но она так органично сочеталась со всем остальным убранством, что даже коммунист не смог бы найти никаких возражений против её присутствия здесь. Книжные шкафы дядя заполнял, руководствуясь хоть и странным, но весьма распространенным литературным критерием: он подбирал книги по цвету корешков. Эти шкафы искусственно старили комнату и придавали ей помпезности, так что вы бы никогда не поверили, что этой квартире меньше ста лет. На самом же деле дядькино логово было обустроено всего семь лет назад.
Как только мы оказались в этой комнате и прикрыли за собой дверь, дядя Эл принялся разглагольствовать. Я немного послушал, потому что мне было любопытно, скажет ли он что-нибудь полезное для меня. Начал дядька так:
- Ты должен понять, Чарли. Ты должен понять, в какое положение меня поставил. Мне звонит этот человек - ты понимаешь, почему я не хочу называть никаких имен, - и говорит, что мой племянник меченый и что я могу сказать на этот счет, и что вообще я могу сказать? Чарли, ты меня знаешь, я твой дядя Эл, с тех пор как ты родился, я старался делать для тебя все, что мог. Твой старик сбежал, когда ты был ещё в утробе, и я, как мог, постарался заменить его, ты ведь знаешь.
Я ничего подобного не знал, но промолчал: пускай себе говорит.
- Нам с твоей теткой Флоренс, - продолжал он, указывая на свою грудь всеми десятью пальцами, - Господь не дал детей, и ты мне почти как сын. Почти что плоть и кровь моя.
На это я тоже ничего не ответил, хотя однажды мама сообщила мне по секрету, что тетя Флоренс сообщила ей по секрету, что она хотела детей, а дядя Эл - нет, и что он даже приводил ей в пример мою мать, намекая на то, что случилось, когда она залетела. При этом он, разумеется, имел в виду побег моего папаши. Но и на это пустословие я тоже отвечать не стал.
- Ты знаешь, я всегда делал для тебя все, что мог, - продолжал дядя Эл. - Даже нашел тебе эту работу в Канарси. Мне тогда пришлось ради тебя из кожи лезть, Чарли, ты это знаешь? Понимаешь, как мне пришлось постараться ради тебя? Ведь ты не член организации, да и вообще... Но всему есть предел. Наступает миг, когда я должен сказать: "Нет, Чарли, довольно. Я знаю, что я твой дядька, Чарли, я знаю, что ты мой племянник, но приходит время, когда я должен подумать о себе и твоей тете Флоренс, когда я должен посмотреть правде в глаза. Я помогаю тебе, когда могу, Чарли, но если ты влип в серьезную передрягу и поссорился с организацией, я ничего не в силах поделать, ровным счетом ничего". И вот это время пришло, так? Ты влип в передрягу. Ты что-то натворил - уж и не знаю, что именно, - и вот организация охотится за тобой. Что же я могу поделать? Мне звонят и говорят: "На твоем племяннике черная метка". Что я могу ответить? Только одно: мне, мол, очень грустно это слышать. Вот и все. Больше я ничего сделать не в силах.
Пришла пора вставить свое словечко.
- Вы что, не могли даже спросить о причинах? Не могли выяснить, в чем меня обвиняют?
- Если они сочтут, что я должен это знать, Чарли, мне скажут. А не скажут, так лучше и не спрашивать. Это - первое правило, которое мне пришлось усвоить в организации. Если они хотят, чтобы ты знал о чем-нибудь...
- Погодите, погодите, - сказал я. - Погодите-ка. Помолчите хоть минуту.
- Чарли, я только...
- Заткнитесь, дядя Эл.
Он заткнулся. На секунду. Наверное, от удивления. Но потом наставил на меня палец и заявил:
- Я все ещё твой дядя, мальчик, и ты...
Я наставил на него пистолет и заявил:
- Заткнитесь, дядя Эл.
Пистолет во все времена был более грозным оружием, чем палец. Дядя Эл заткнулся.
- А теперь я вам кое-что скажу, - произнес я. - Ничего я вашей организации не делал. Они ошибаются. Я ничего никому не говорил, ничего не украл, никаких свертков не терял. Это ошибка, и я только хочу исправить её.
- Организация не ошибается, - сказал он. - Такая большая организация, как...
- Заткнитесь.
Он заткнулся.
- На этот раз организация ошиблась, - заявил я. - Поэтому мне надо выяснить, в чем меня обвиняют. Тогда я, может быть, сумею убедить их, что это не моя вина.
