Анна и Сергей Литвиновы - В Питер вернутся не все
Дима как раз закурил новую сигарету. Ночь и сон урывками давали о себе знать: в голове шумело и не было ни единой путной мысли. А Царева царственным жестом (Дима подумал: неплохой каламбур) разогнала слои сизого дыма перед своим носом и королевским тоном молвила:
— Ох, как я здесь накурила! Все, хватит дымить. Пойду, прилягу.
И тоже вышла из тамбура, оставив, в конце концов, Полуянова наедине с главным оператором.
Повисла неловкая пауза. Говорить об убийстве казалось неудобным. На общечеловеческие темы (в непосредственной близости от места преступления и хладного трупа) вести толковище тоже выглядело вроде неловко. Молчание первым нарушил Старообрядцев.
— Нда-с, — изрек он, — чтобы понять, кто убил, первым делом следует определить мотив.
— И у вас есть соображения? — быстро вопросил журналист.
— Имеются, — важно промолвил главный оператор.
— Может, поделитесь?
— Пока считаю преждевременным.
— А когда придет время?
— Ну, во всяком случае, рассуждать о мотиве можно с профессионалом — следователем прокуратуры, к примеру, а не с таким дилетантом, как вы.
Хоть в замечании Старообрядцева имелась изрядная доля справедливости, однако Диме оно, разумеется, не понравилось. И, он, отчасти в отместку, резко заметил, вперясь в глаза оператора:
— А ведь у вас, Аркадий Петрович, мотив для убийства Прокопенко тоже имелся.
Собеседник возмущенно фыркнул, но глаза его испуганно дернулись.
«Как жаль, — мимолетно подумал Полуянов, — что нам на журфаке не преподавали, хотя бы факультативно, методы допроса. Поди теперь пойми: Старообрядцев просто испугался — как боится любой здравомыслящий человек даже мимолетного обвинения в убийстве, или ему в самом деле есть что скрывать?»
Оператор высокомерно проговорил:
— И какой же у меня, по-вашему, был мотив, чтобы замочить, — это слово он выделил иронической интонацией, — моего старого друга?
Дима слегка взбесился от заносчивой реплики собеседника (сказывалась все же почти бессонная ночь!), однако раздражение свое контролировал.
— А такой у вас, Аркадий Петрович, был мотив, что Прокопенко на самом деле уже перестал быть вашим старым, как вы говорите, другом. И все в группе это видели. Покойный готов был даже убрать вас с картины. А для вас сие означало профессиональную гибель. Семидесятилетнего оператора, изгнанного за профнепригодность, никто больше работать никогда и никуда не возьмет, — прибавил журналист жестко.
— Молодой человек, не вам судить о том, в чем вы ни черта не понимаете, — снисходительно произнес Аркадий Петрович (однако Димины слова его, бесспорно, задели — его лицо стало пунцовым). — Он вдруг яростно вдавил недокуренную сигарету в пепельницу и вышел из тамбура, хлопнув тяжелой дверью с такой силой, что она отскочила, не закрывшись.
Полуянов тоже загасил свой бычок и пошел в вагон. «Дурак я, — покаянно подумал он, — что устроил свару с оператором. Нужно было, наоборот, вывести его на разговор, чтоб он выложил свои подозрения, И как мне теперь с ним беседу возобновить? Один бог знает. Что ж, даже у профессиональных следователей бывает ого-го-го сколько ошибок, а я все-таки дилетант…»
Солнце поднялось уже довольно высоко, понемногу стало прогревать затуманенные стекла, с них стремительно испарялась роса. Даже в герметично запечатанный, стучащий по рельсам вагон доносилось многоголосное пение птиц. Свежая листва трепетала.
Дима глянул на часы: еще только пять утра. «Как много красоты я пропускаю, — с сожалением подумал он, — оттого что даже летом просыпаюсь в девять, а то и в десять. Пусть, когда рано встаешь, не высыпаешься — зато день тянется долго-долго, и чувства все обострены…»
Впрочем, предаться рефлексиям журналисту не удалось. Прямо на его пути в коридоре оказалась Марьяна — его случайная ночная любовница. Пройди он молча, девушка бы оскорбилась, и потому Полуянов приостановился.
— Ты решил, — промурлыкала старлетка, — сам расследовать убийство Вадима Дмитриевича?
— Кто тебе сказал?
— Да все говорят.
Марьянина рука словно невзначай поправила Диме воротничок ковбойки, заботливо стряхнула с плеч невидимые пылинки.
— Ну, раз все говорят, — улыбнулся журналист, — значит, решил.
— Хочешь написать сенсационный репортаж?
— Не без того.
— А меня в нем упомянешь? — кокетливо протянула девушка.
— Посмотрим.
— Разве я не заслужила? — Игривость так и рвалась из нее: казалось, Марьяна вся, целиком, состоит из пикантности и двусмысленности.
— Ага, заслужила. Особенно тем, что свои трусы мне в карман засунула.
— Какие трусы? — невинно хлопая глазками, вылупилась на него девушка.
— Ладно, брось свои актерские штучки. Очень смешно получилось. Пять баллов.
— Тебе, правда, понравилось? — хихикнула девица. Она тут же сменила линию защиты и от полной несознанки мгновенно перепрыгнула к: «это была такая шутка!»
— Мне-то понравилось. А если б их моя жена нашла?
— А ты жена-ат? — разочарованно протянула юная леди.
— Женат, — соврал Дима. Хотя не так уж и соврал: они с Надюхой живут как супруги уже пару лет, только вот расписаться руки не доходят.
— А что ж ты, раз не свободен, — промурлыкала Марьяна, — совращаешь посторонних девушек?
— Еще неизвестно, кто из нас кого совратил.
Была в актрисульке тягучая, через край переливающаяся сексуальность, которая мешала Диме просто спутницу послать. И пройти мимо.
— Како-ой ты подлец! — кокетливо-театрально прошептала девушка и ударила Полуянова кулачком в плечо. — Как ты смеешь говорить такое о даме!
— Ладно, кончай ломать комедию.
— А если она мне нравится? — проворковала актрисулька, на секунду прижимаясь к журналисту всем телом и тут же отстраняясь. — И ты мне тоже очень-очень нравишься?
И Дима — вот ведь слабая мужская сущность! — вновь повелся на нее. А ведь еще пять минут назад он пребывал в твердой решимости оставить ночной эпизод с Марьяной без какого бы то ни было продолжения, навсегда развязаться с ней и забыть о случайной и грешной встрече. Но стоило упругим прелестям актриски коснуться его тела — и он сразу опять возгорелся, организм его пришел в полную боевую готовность возобновить отношения, причем немедленно.
— И почему, — вольным, по-прежнему кокетливым тоном продолжила артистка, — ты всех в поезде допрашиваешь, а меня нет? Я что, как жена Цезаря, вне подозрений?
Девушка подалась вперед, и в разрезе ее халатика стали видны ее пусть невеликие, но красивые груди. И все недавние мысли о благоразумии и расставании с Марьяной немедленно выскочили из головы Дмитрия.
— Я и тебя готов допросить. С особым пристрастием, — молвил Полуянов, пожирая девушку глазами.
— О, у нас с тобою, — прошептала актриска, — получится, я тебя уверяю, интересный допрос.
От откровенных речей, взглядов и прикосновений кровь бросилась журналисту в голову. Захотелось наплевать на расследование, схватить девушку за руку и затащить в купе. Ну что ж он за идиот…
Собеседница словно учуяла его состояние и, в истинно женском стиле — то приближая, то отдаляя, — отрезвляюще, ледяным тоном молвила:
— Только не сейчас! Не в вагоне же с трупом! — А потом добавила мягко: — Подожди, вот вернемся в Москву…
— Хорошо… — смирил дыхание журналист и отодвинулся от девушки. — Но я все равно задам тебе один вопрос, прямо сейчас.
— Ну, если хочешь, — дернула плечиком будущая звезда.
— Я на самом деле давно хотел тебя спросить про одну вещь…
В питерской гостинице номер люкс главного режиссера располагался на том же этаже и в том же коридоре, что и полуяновская комната. Впрочем, по соседству находились номера и других важных киноперсон: почти всех тех, кто ехал теперь в первом вагоне. (Правда, Николу Кряжина главный режиссер поселил в Питере подальше от Волочковской — опасался, видимо, конкуренции).
И вот однажды Полуянов в одиночестве возвращался в свой номер уже засветло — дело шло к четырем утра. Назавтра у него не было съемок, и журналист ходил любоваться зрелищем, знакомым ему с детства, но никогда не надоедавшим: разводкой мостов и восходом летнего солнца. Между прочим, он тогда и Марьяну на романтическую прогулку приглашал (приятно все-таки пройтись по Невскому с красоткой) — однако девушка отказалась, банально сославшись на усталость.
Итак, журналист вернулся в гостиницу по почти пустынным улицам, разбудил швейцара, тот отпер дверь. Дима поднялся по лестнице на свой сонный и пустынный этаж и сделал было пару шагов по коридору, как вдруг услышал легкий шум. Главным образом, чтобы оградить самого себя от язвительных пересудов в группе: где, мол, журналист шлялся белой ночью? — Дима отпрянул и сделал пару шагов назад, спрятавшись за колонной. Позиция получилась идеальной для дальнейшего подслушивания-подглядывания: Полуянову был виден весь коридор, в то время как его самого разглядеть казалось проблематично.
