Лариса Соболева - Поцелованный богом
– До утра, кажешь?
И откуда взялась у нее скорость – на вид ведь древняя. Мамаша ушла в другую комнату, оттуда доносилась возня. Тем временем Яуров косился на Катю, стесняясь суровости матери и того, что он у нее в подчинении, но девушка была занята только едой. Вышла мамаша, одетая в праздничную одежду, расстелила белый платочек на столе, на середину положила кусок сала, яичек, кровяную колбасу, хлеб и кринку кислого молока поставила, все завязала в узел, после указала гостям на дверь.
– Куда? – вытаращился Яуров.
– До попа. Вин вас зараз повенчае.
Только этого ему не хватало! Яуров резко встал, задел головой полку, упал на табурет и стал возражать:
– Мамаша, времени нет... Я привез тебе невестку, чтоб не одна ты здесь маялась, а мне пора...
– Матери перечить удумал? А ну, геть из хаты!
Мамаша с узелком шла впереди, Яуров с сонной Катей чуть сзади. Он был зол без меры, но спорить с необразованной матерью, которая не понимала новых порядков, – себе дороже, все равно венчание ничего не значит, потому что бога нет.
Мать упрямая, разбудила попа, а жил он прямо в церквушке, заодно караулил ее от разорения. Тот удивился неожиданной просьбе:
– Кто ж это ночью венчается? Будто воры.
– А як дите родится? – канючила мать плаксиво.
– Мамаша, дите не родится, – заверил сын, но она ему сурово бросила через плечо:
– Цыть! – И елейным голосом обратилась к попу: – Як же дите буде жить? Воно ж незаконным буде.
– А кто венцы подержит? – не соглашался поп.
– Я, – сказала мамаша.
– Не положено...
– Батюшка, – со слезой произнесла она. – Ты глянь, шо вокруг робится. Разве ж положено, шоб батько с сыном воевали? А ты кажешь... Венчай! – рявкнула она напоследок.
– Кольца есть? – буркнул батюшка. Хоть и не по правилам, тайно, а отказать он не смел, дело-то богоугодное.
Мать сняла золотое кольцо со своей руки, второе, серебряное, достала из узелка.
– Мамаша, – робко подал голос Яуров, – это ж кольца ваши с папашей...
– Цыть! – Для сына у нее был один ответ. – Крепше брак буде.
– Уж и слова сказать нельзя, – ворчал сын. – От вас только и слыхать: цыть да цыть.
Батюшка переоделся в рясу, зевая, зажег свечи, подозвал молодых, – записать в книге имена. Яурова он знал, ему не задал ни одного вопроса, только Кате:
– Как звать? Чья будешь?
– Екатерина, дочь потомственного дворянина полковника Леонарда Трегубова и польской баронессы Марии Холоневской.
Яуров косился на Катю с выражением, которое говорило само за себя: ну и вляпался я. Да и батюшка перестал писать, глядя поверх очков на девушку, как на сумасшедшую. Потом попросил повторить медленно, записал и начал обряд венчания.
Вдруг Катя, слушая первые молитвы, поняла, что выходит замуж за человека незнакомого, из другой, далекой среды, которого не знает даже, как зовут. И это навсегда. Это ее приговор, расплата за жизнь, которую она нечаянно получила и теперь обязана забыть все, что было до расстрела семьи...
– Обещалась ты кому другому? – долетел до нее вопрос батюшки.
Перед глазами возник каток, Кате тогда исполнилось пятнадцать. Коньки скрипели по льду, падал мокрый снег, много фигур рассредоточилось по белому скользкому полю. А она, впервые услышав «я вас люблю, Катенька», никого не видела, только юнкера Вадима, шепнувшего ей волшебные слова, изменившие в одночасье весь мир. Потом был январь семнадцатого, помолвка и счастье от того, что ее жизнь пройдет рука об руку с Вадимом. Поцелуи в темном углу...
Ее чуточку толкнул локтем Яуров, Катя очнулась:
– Что?
– Обещалась ты кому другому? – повторил батюшка.
Каток, «я вас люблю», помолвка, поцелуи – все это в прошлом, к которому нет возврата, значит, его и не было. Катя сказала:
– Нет.
Теперь ее ждала другая жизнь, которой она не знала, лишь чувствовала, что входит в нее голенькой, маленькой, абсолютно беззащитной.
– Венчается раб божий Назар рабе божьей Екатерине...
Итак, ее мужа зовут Назар, он – кубанский казак, борется за Советскую власть, а она эту власть, уничтожившую родных и едва не растерзавшую ее саму, ненавидит.
– Венчается раба божья Екатерина рабу божьему Назару...
Из глаз Кати выкатилось по крупной слезе, когда она целовала венец, который батюшка потом надел ей на голову – держать-то некому. Расстаться с прошлым невозможно, его можно только оттеснить и учиться всему заново.
Яуров проводил мать и жену до дома, вывел коней, вскочил на своего, а второго взял за повод и был таков. Свекровь еще долго вздыхала, глядя в ту сторону, куда ускакал сынок, потом позвала невестку:
– Пишлы до хаты.
– Как вас зовут? – идя за нею, спросила Катя.
Свекровь остановилась, повернулась к ней, сверху донизу смерив взглядом невестку, с которой ей теперь предстояло делить хлеб и кров, и сказала строго:
– Так... хиба ж ты не знаешь, як зваты мать мужа? Мамаша я тоби, мамашей и кличь. А люди гукают мене бабой Фросей.
Мамаша выделила Кате комнату с настоящей кроватью, сундуком, полкой и столом. Катя улеглась на мягкую перину, в которой сразу утонула, и впервые за много-много дней уснула, не боясь проснуться завтра.
6. Наши дни. Анонимка.
Маргарита Назаровна спала в доме, а Сергей и Ренат устроились на ступеньках, между ними стояли бутылка водки, тарелка с закуской, тут же лежали две пачки сигарет (одна успешно опустела) и зажигалка. Ночная прохлада и деревенская атмосфера с пением сверчков располагали к задушевным беседам на мирные темы, но мира-то в душе не было. После детального рассказа Сергея оба долго и молча курили, иногда помолчать – это лучший способ унять бушующие эмоции, которым все равно нет выхода. Поглядывая на друга, Ренат не поинтересовался, мол, что ты надумал? Сергей старше его на шесть лет, в те времена, когда восемнадцатилетнего Зяблика оторвали от маминой юбки и кинули в котел, как кусок мяса, тот уже был лейтенантом и командовал такими же необстрелянными пацанами. Выжили единицы, в том числе и Ренат. С тех пор он изменился, жизнь изменилась, но осталась болезненная тяга к справедливости, как у многих выживших тогда, как у того же Сергея. Далеко не всегда эта тяга имеет законные корни, но тут уж ничего не поделаешь.
– Обычно убивают, когда хотят упредить опасный поворот событий, – высказал он свою точку зрения по поводу Спасского.
– На это же намекнул и Каюров, – сообщил Сергей, наливая по пятьдесят граммов. – Так и сказал: «Он крупно достал кого-то». Правда, это только его предположение.
– Но когда уничтожают всю семью, это может быть и месть.
– Или акт устрашения, – добавил Сергей. Выпили. – Причин может быть несколько. Знаешь, что меня озадачивает? Во-первых, зверский подход, как на войне без правил. Во-вторых, там что-то искали. В-третьих, Симу насиловали на глазах отца, потом его повесили... Что-то им от него было нужно.
– Даже если они получили то, что хотели, убийство всей семьи с их точки зрения оправдано: убирали свидетелей.
Сергей закурил. Уставившись в одну точку, он сосредоточился на своих мыслях. Не мешая ему, Ренат тоже достал из пачки сигарету, щелкнул зажигалкой...
– А я думаю, они ничего не получили, – сказал Сергей.
– Ты бы разве не отдал, если б у тебя на глазах твою дочь?.. – возразил Ренат, хотя и вяло. В его представлении ничто не стоит человеческой жизни, тем более жизни родных людей.
– Попытаюсь объяснить. – Сергей сначала сидел к нему боком, теперь развернулся лицом. – К матери Глеба приходит незнакомая женщина, представившаяся работником социальной службы. С ходу сообщает, что сына Маргариты и всю семью убили. У старушки происходит сердечный приступ, ее откачивают, женщина в это время линяет.
– Понятно.
– А мне нет. Зачем добивать старуху?
– Похоже на месть...
– Зачем же ее пытались сегодня выкрасть? Накапал бабушке в стаканчик яду или дал таблеточку – и все дела. Никто не заподозрит, что ее отравили, полагаю, вскрытия не делали бы, а поставили б диагноз: умерла в результате психологической травмы. Дать таблеточку могла и незнакомка, что приходила к ней в больницу.
– А вдруг женщина действительно была работником социальной службы? Это черствые люди. К тому же предстоит захоронить целую семью, она пришла узнать, есть ли деньги на это мероприятие.
– Не знаю, мне так не кажется. Тетка не сказала точно, из какой она службы. А кому сегодня могла понадобиться Маргарита Назаровна?
