Лариса Соболева - Поцелованный богом
Лариса – полная противоположность Майе, что их объединяет со школьной скамьи, для всех неразрешимая головоломка. Речь идет не о внешних признаках, хотя и тут девушки разнятся диаметрально. Майя – тонкая, как стрела, смуглая, с точными чертами лица, с жаркими глазами цвета корицы, которые оттеняют каштановые волосы до плеч. Глядя в ее горящие глаза, можно предположить, что натура она страстная и любвеобильная. Ничуть не бывало. Майя сдержанная, решительная и властная. Возможно, на нее наложила печать работа, она ведь руководит риелторской фирмой, но многие считают, что Майка такая с рождения. Были у нее мужчины – прогнала. Последний не прогонялся, упрямый попался. Майя сбежала от него в Египет, чтобы определить, какое место он занимает в ее жизни. Привязалась она к нему, он, по его словам, тоже, но дальше привязанности дело не двигается, что стало ее раздражать.
Лариса... О, Лорик – другая. Пышненькая, белокожая, медлительная, со смазливым лицом Барби, но самое удивительное, что она умудрилась сохранить подростковый ум до тридцати лет. Не работает. А зачем такой хорошенькой работать? Обеспечивать ее должны мужчины, их у Ларисы немало, разумеется, это состоятельные люди разных возрастов. Сказать, что она стремится замуж – нельзя. Жизнь у Лорика – сплошной праздник без мужа, скучать ей некогда. На одни магазины уходит уйма времени. А сколько его забирают портнихи, салоны красоты, болтовня с приятельницами под чашечку кофе? Опять же надо побаловать себя и отдыхом за рубежом, попробовать на вкус аборигенов. Зачем же обременять себя лишними заботами о муже? А если он сразу детей захочет? В роли мамы Лариса себя никак не представляет. При всем при том она отнюдь не акула, отгрызающая куски вместе с руками, которые их держат. Потрясает то, что ей удается вести такой образ жизни без напряжения и душевных затрат.
– Ладно, – Лариса снова вздохнула, – отставим араба. К тебе клеился англичанин. Мужчина, прямо сказжем, видный, с деньгами. Одинокий! Я холостяков определяю с первого взгляда...
– У него нос длинный.
– Ну да. Итальянец ростом не вышел, ирландец не нравится тебе без причин, – перечисляла Лариса. – Ты безнадежна. Что ж, пусть тебя любит твоя работа.
Трубка Майи зазвонила, она посмотрела на дисплей, некоторое время раздумывала – отвечать или нет, но все же поднесла мобилу к уху:
– Слушаю... Алло! Говорите...
Не дождавшись ни звука, она захлопнула крышку мобильника и кинула его на пляжную сумку.
– Опять? – спросила Лариса.
– Опять, – вздохнула Майя. – Что за звонки по нескольку раз на день?
– Наверное, твой звонит, – зевнула Лариса.
– Вряд ли, номер не определен. Не понимаю.
– Это мужчина, – сделала вывод подруга. – И он где-то рядом.
– Надоел он мне своими звонками, – сказала Майя, собираясь.
– Да, это странный мужчина... Звонит и молчит... А вдруг это шейх хочет украсть тебя в гарем?
Майя звонко расхохоталась:
– Лорик, шейхи любят таких, как ты, – грудастых и бедрастых. Я для него слишком худая. Ты идешь в отель?
– Иду. – Лариса долго возилась, продолжая болтать: – Шейхи любят разнообразие. Я бы не отказалась от шейха от и гарема. Представь: тебя кормят, одевают, ни забот, ни хлопот.
– И держат взаперти, – дополнила Майя, стоя над подругой.
– Все-таки странные тебе поступают звонки. Хорошо, что мы уезжаем, а то похитят тебя, и что я буду делать? Не смогу объясниться с полицией, даже английского не знаю.
– Умишко надо тренировать, – назидательно сказала Майя. – Катаешься по заграницам, а до сих пор не соизволила выучить английский.
– Ой, – оттопырила нижнюю губу Лариса. – Примитивный набор слов я знаю, мне хватает. Это ты у нас ищешь, где бы потрудиться. Трудоголик. Не живешь, а...
– Лорик, ты с одинаковой скоростью собираешься на пляж, в ресторан и на самолет. Быстрее не можешь?
– Куда ты торопишься? – пожимая округлыми плечами, лепетала Лариса. – Не умеешь ты получать от жизни удовольствие. Можно подумать, что у тебя в запасе парочка жизней.
– Лорик, у нас разное понимание жизни и ее приоритетов. Ты скоро?
– Я готова.
1920 год. Мамаша.
Выехав на пригорок, Яуров натянул поводья. Вдали змеилась неширокая река, искрясь лунными бликами.
– Кубань. А там, – указал Яуров рукой, с нагайкой, – мой хутор. Пойдем шагом идем, лошади притомились.
У хутора он оставил Катю, велев ей держать коней, а сам растворился в темноте. Вскоре вернулся:
– Идем, там тихо.
Яуров знал каждый камешек на собственном подворье, поэтому ввел коней сразу в загон для скота, после чего постучал в дверь домика под соломенной крышей.
– Кто? – послышался испуганный женский голос.
– Это я, мамаша, – улыбаясь, сказал Яуров.
О, сколько радости было у престарелой матери! Ведь она не видела сына два года. Худенькая старушка в длинной белой рубашке и накинутом на плечи шерстяном платке, только приподнявшись на цыпочки, дотянулась до лица сына. Она обхватила его ладонями и целовала, плача и смеясь.
– Погодьте, мамаша, – мягко отстранил ее Яуров. – Да живой я, живой.
Он внес баулы в чистенькую хату, поставил у стены и еще раз обнял старенькую мать. А та вспомнила, что сына надо кормить, и засуетилась. И он вспомнил, что не один приехал, Кати в хате не было, он выскочил на крыльцо:
– Чего стоишь? Заходи.
– А це хто? – задержавшись с двумя мисками у стола и глядя на девушку, спросила мать.
М-да, это вопрос, который он не предусмотрел. Привести в дом чужую женщину, да еще на попечение мамаши, которая неправильно истолкует его поступок, если сказать, что это просто бездомная дивчина, – непорядок. Чужая женщина может войти в дом мужчины только в одном качестве...
– Жена, – солгал он, не думая, к чему приведет эта ложь.
У мамаши затряслись губы, в глазах заискрились слезы – младшенький образумился. Она слова вымолвить не могла, лишь пригласила обоих жестом к столу. И четверть самогона выставила, и на стол собрала, что имелось в запасе, – все ради праздника. А потом подперла ладонью скулу, обтянутую морщинистой кожей, да любовалась невесткой и сыном. Катя ела, давясь и стесняясь своего аппетита.
– Тебя не кормили? – поинтересовался Яуров, когда мамаша, вспомнив, что у нее еще и кусок кровяной колбасы остался, побежала за ней.
Катя отрицательно мотнула головой, ведь рот был занят, и покраснела, смутившись. Да, ей забывали принести еду, а воду она нашла в бочке, ею и питалась. Вернулась мамаша, снова уселась, изучая невестку.
– Гарна, – дала она оценку и обратилась к сыну: – Из якой же станицы вона?
– Из какой ты станицы? – перебросил он вопрос Кате.
– Из... – еле проглотила кусок девушка. – Из Москвы.
– Из Москвы она, – сказал Яуров, наливая себе самогона. – Но это не станица, а город. Слыхали, мамаша?
– Ой, слыхала, – улыбалась старушка.
– Кто на хуторе? Белые или красные?
– Уси буллы, – млела мамаша. – А зараз никого нема. У суседей теж нема.
– А в Варениковской, Темрюке кто? Мы тут недалече.
– Ой, не знаю, сыночек... це ж далеко. А ты уж и не по-нашему балакаешь, зовсим другий стал. Кажуть, Милька твоя с офицерами гуляла... да тоби вона уж не надобна.
Много говорили. Мамаше не нравилось, что сын на стороне красных, ведь сначала власть их приняли на Кубани, а они что творить стали? Бросила упрек сыну: мог бы в память о погибшем брате не воевать на стороне красных, но тот отмалчивался, давая матери высказаться. Пожаловалась она и на его старшую сестру, которая с белым офицером сбежала, а куда – никто не знает. Но все разговоры – так, ее внимание было приковано к невестке, вдруг она спросила:
– Венчаны?
Еще один неожиданный вопрос, поставивший Яурова в тупик. Солгать на этот раз – не дай бог, мамаша прознает, будет скандал. Он отшутился:
– Нынче у нас все по-другому, без венчания...
До этого умиленное лицо матери вдруг стало строгим, она нахмурилась, голос ее приобрел стальной оттенок:
– Як же це так? Без венца? Ты чого учудив? Шо ж я людям казать буду? Так... – она поставила ладони на стол, оттопырив костлявые локти в стороны. – Завтрева повенчаетесь.
– Не могу, – сказал Яуров. – Мне до утра вернуться в отряд надо.
– Цыть! – неожиданно рявкнула мамаша и поднялась. – Хиба ж так можна? Дивчину привиз, жинкой назвав, а вона тоби и не жинка?
– Мамаша... – попробовал остановить ее сын.
– Цыть! – ударила она ладонью по столу, Яуров втянул голову в плечи.
Мамаша заменила им отца, потому слово ее было законом. Часто воспитывала детей затрещинами, даже старший брат побаивался ее, а точнее, уважал безмерно за внутреннюю силу, за крепкий характер. Но она недолго возмущалась, быстро подобрела:
