Росс Макдональд - Омут. Оборотная сторона доллара. Черные деньги
Я успел на самолет в Лос-Анджелес и спал в своей собственной кровати.
27
Сойка, которая жила в моих окрестностях, разбудила меня утром. Она сидела на высокой ветке напротив моего окна на втором этаже и вертела головой в ожидании соленых орешков.
Я посмотрел в буфете — орешков не было. Я разбросал по наружному подоконнику сухой корнфлекс. Но сойка даже не удосужилась слететь вниз с ветки. Она склонила голову набок и саркастически смотрела на такого скареду. Затем она вспорхнула с ветки и улетела.
Молоко в холодильнике прокисло. Я побрился, надел чистое белье и другой костюм и вышел позавтракать. Я просмотрел газеты, пока ел яичницу. Об убийстве Мартеля было напечатано на второй странице, и оно преподносилось как гангстерская разборка. Сообщение об убийстве Мариэтты Фэблон поместили где-то сзади в саутлендских новостях. Ни о какой связи между ними не было и речи ни в одной заметке.
На пути на работу в свой офис на бульваре Сансет я сделал длинный объезд к Дому Правосудия. У капитана Перлберга уже был предварительный доклад из Криминальной лаборатории. Пуля, которую доктор Уилс извлек из груди Мариэтты Фэблон, почти наверняка была выпущена из того же оружия, что убила и Мартеля. Сам пистолет, которым был, по-видимому, старый револьвер калибра 38, найден не был. Не был обнаружен также и человек, стрелявший из него.
— Есть какие-нибудь свежие идеи по этому поводу? — спросил Перлберг меня.
— Я знаю один факт. Мартель работал на владельца казино в Лас-Вегасе по имени Лео Спилмен.
— Но чем он занимался?
— Я думаю, что он был посыльным Спилмена. Недавно он сам занялся бизнесом.
Перлберг безразлично посмотрел на меня. Он закурил сигарету и выпустил прямо в лицо через заваленный стол струю дыма. Он не был враждебен или агрессивен, но у него была такая манера затушевывать еврейскую напористость.
— Почему вы не сказали об этом вчера, Арчер?
— Я летал в Лас-Вегас вчера, чтобы выяснить некоторые вопросы. Я получил не вполне удовлетворительные ответы, но получил достаточно фактов, чтобы предположить, что Мартель сотрудничал со Спилменом в деле сокрытия налогов. Затем он прекратил сотрудничество. Он хотел получить наличность для себя.
— И Спилмен пристрелил его?
— Или устроил так, чтобы его пристрелили.
Перлберг пыхнул своей сигаретой, заполнив маленькое помещение облаком дыма, будто это была особая среда, где его мозги работали лучше.
— А как в эту версию вписывается миссис Фэблон?
— Я не знаю. У меня есть предположение, что Спилмен убил ее мужа и она это знала.
— Ее муж был самоубийца, если верить заключению полиции из Монтевисты.
— Об этом они и мне не перестают говорить. Но это не доказано. Скажем, он не был.
— У нас три нераскрытых убийства вместо двух. Мне нужно это новое убийство, как лишняя дырка в голове. — Он в сердцах загасил сигарету. Это было единственное проявление его несдержанности, которое он себе позволил. — Тем не менее спасибо за информацию и за идеи. Я подумаю о них.
— Я надеялся сам на небольшую помощь.
— Все что угодно, если это ничего не будет стоить налогоплательщикам.
— Я пытаюсь обнаружить Лео Спилмена…
— Не беспокойтесь. Я займусь этим делом, сразу же как только вы покинете мой кабинет.
Это было вежливое предложение убраться вон. Я задержался у двери:
— Вы сообщите мне, когда его обнаружат? Я многое бы отдал, чтобы побеседовать с ним.
Перлберг обещал.
Я отправился через весь город в свою контору. В корзинке для бумаг лежала куча писем, но ничего особо интересного. Я внес ее во внутреннюю комнату и сложил на столе. Легкий слой пыли напомнил мне, что я не был здесь с пятницы. Я вытер пыль салфеткой и вызвал автоответчик.
— Доктор Сильвестр приезжал к вам, — прозвучал голос девицы на контроле.
— Он не оставил своего номера?
— Нет, он сказал, у него несколько вызовов в больнице, он будет у себя на работе после часа.
— Что он хотел, вы не знаете?
Он не сказал. Но по голосу можно было подумать, что это важно. И вчера вечером вам звонил профессор Таппинджер. Он оставил свой номер.
Она продиктовала его, и я набрал сразу же номер домашнего телефона профессора. Ответила Бесс Таппинджер.
— Это Лу Арчер.
— Как чудесно, — проговорила она голосом незаслуженно обиженной маленькой девочки. — И какое совпадение, я только что думала о вас.
Я не спросил, что она думала, и не хотел этого знать.
— Ваш муж дома?
— Тапс на занятиях в колледже все утро. Почему бы вам не приехать на чашечку кофе? Говорят, я варю очень хороший итальянский кофе.
— Спасибо, но я не в городе.
— О, а где вы?
— В Голливуде.
— Но это всего лишь пятьдесят миль. Вы можете приехать до того, как Тапс придет на обед. Я хочу поговорить с вами, Лу.
— О чем?
— О нас. Обо всем. Я большей частью не спала, думая б этом, о переменах в моей жизни, а вы являетесь частью этих перемен, не правда ли?
Я остановил ее резко:
— Сожалею, миссис Таппинджер. У меня работа. Утешение безутешных домашних хозяек не входит в мои планы.
— Я вам нисколечко не нравлюсь?
— Конечно, нравитесь. — Я был последним мерзавцем, но я не мог ей отказать в этой лжи.
— Я знала, что нравлюсь. Я чувствовала это. Когда мне было шестнадцать, я пошла к цыганке-предсказательнице. И она сказала, что у меня в течение года в жизни произойдут перемены, что я встречу красивого умного человека и он женится на мне. Так и случилось. Я вышла замуж за Тапса. Но гадалка сказала, что у меня будет еще одна перемена, когда мне будет тридцать. Сейчас я чувствую, что это приходит. Это как снова забеременеть. Действительно. Я думала, моя жизнь кончилась, и начала…
— Все это очень интересно, — сказал я. — Но поговорим об этом при встрече.
— Но это не может ждать.
— Придется обождать.
— Вы сказали, что я вам нравлюсь.
— Мне нравятся многие женщины.
Это было идиотское признание.
— Многих мужчин я не люблю. Вы первый с тех пор, как я…
Фраза осталась незаконченной. Я не торопил ее продолжать. Я не проронил ни слова.
Она разразилась слезами и повесила трубку.
Бесс была, вероятно, с отклонениями, сказал я себе, или начиталась сентиментальных романов, страдающая от одиночества и неврозов факультетской жены, или же это первые проявления прихода периода средних лет, как снег на четвертое июля. Мудрый человек, которого я знал в Чикаго, вразумил меня раз и навсегда: никогда не спи с кем-либо, у кого заботы больше, чем у тебя.
Но Бесс мне было трудно выбросить из головы. Когда я вывел машину со стоянки и направился на юг по магистрали в Сан-Диего, она будто сидела со мной, несмотря на то, что я направлялся для встречи с ее мужем.
В полдень я ожидал его у здания факультета искусств. В одну минуту первого он появился в коридоре.
— Я могу по вам ставить часы, профессор.
Он ухмыльнулся:
— Вы заставляете меня думать, что я робот. На самом деле я ненавижу жить по этому размеренному расписанию.
Он отпер дверь и распахнул ее:
— Входите.
— Как я понимаю, вы выяснили кое-что новое о Сервантесе.
Он не отвечал мне, пока мы не сели лицом к лицу за его столом.
— Да, действительно. После того как мы расстались вчера, я решил сразу же выбросить свое расписание. Я отменил свои послеобеденные занятия и отправился в Лос-Анджелес с той фотографией, которую вы мне дали. — Он похлопал себя по груди. — Его имя Педро Доминго. По крайней мере, он значился под таким именем в Латиноамериканском колледже. Профессор Бош думает, что это его настоящее имя.
— Я знаю, я разговаривал вчера с Бошем.
На лице Таппинджера проступило неудовольствие, будто я перепрыгнул через его голову.
— Аллан мне этого не сказал.
— Я позвонил ему, когда вы уже уехали. Он был занят, и я узнал от него очень мало. Он сказал, что Доминго был гражданином Панамы.
Таппинджер кивнул:
— Это одно из обстоятельств, что создало для него проблемы. Он перепрыгнул через борт корабля и здесь находится незаконно. Поэтому он изменил имя, когда пришел к нам сюда. Иммиграционные власти охотились за ним.
— Когда и где он перепрыгнул за борт?
— Это было где-то в 1956 году, как говорит Аллан, когда Педро было двадцать лет. Он, вероятно, думал, что это место для него будет счастливым. Как бы то ни было, практически он с корабля прямо вступил в классную комнату. Он посещал школу в Лонг-Биче в течение года, я не знаю, как он ухитрился, чтобы его приняли в колледж. А затем он перевелся в Государственный колледж Лос-Анджелеса.
Он находился там два года, и Аллан Бош познакомился с ним достаточно хорошо. Он поразил Аллана тем же самым, что и меня, — он был высокоинтеллигентным молодым человеком с проблемами.
