Екатерина Савина - Проклятие китайского колдуна
Парень не выдержал и рассмеялся. Мальчик отвел глаза.
– Ну-с, молодой человек! – уже немного удивленно продолжал учитель. – Мне в третий раз повторить вопрос?
Вызываемый вздрогнул от звука его голоса.
– Я не помню, – сказал он.
– Иван Иванович! – снова раздалось хихиканье того, кто предлагал спросить у Андрея домашнее задание, – а новенький стоя спит!
Тут рассмеялся весь класс. Даже учитель наклонил голову и хрюкнул в кулак. – Садись, дружок, – разрешил он, – На сегодня тебя прощаю, а вот завтра буду спрашивать на всю катушку. Понял меня?
Несчастный новичок кивнул внезапно потяжелевшей головой и сел на свое место за партой. Отвлекшиеся от урока ученики постепенно переключили свое внимание на значки, густо покрывавшие нечистую школьную доску.
«Цифры, – подумал вдруг мальчик, – это значит, математика сейчас…»
Класс тотчас грохнул взрывом хохота, и новенький только сейчас сообразил, что последнюю фразу он незаметно для себя произнес вслух.
* * *
С тех пор, как его семья переехала в район на самой окраине города, и мальчику пришлось перейти из лицея, который он посещал с первого класса, в эту школу, он совсем перестал интересоваться учением. Он вообще перестал чем-либо интересоваться.
Почему-то мальчику в последнее время постоянно хотелось спать, да и действительность он стал воспринимать, как длинный, безумно скучный сон.
Теперешние одноклассники мальчика поначалу смотрели на его шикарный костюм-тройку, шитый на заказ, специально по его фигуре, с недоумением – очень уж выделялся новенький из толпы одетых в олимпийки и старые джинсы ребят.
Позже над новеньким стали посмеиваться, а последние несколько дней он чувствовал, как в толпе окружающих его зреет какое-то темное чувство, словно нарыв, который в самом скором времени должен прорваться.
Никто-никто не знал его секрета, секрета, который мальчик хранил вот уже лет шесть. Он прекрасно понимал, что нельзя скрывать что-то вечно. Детская формула «тайное всегда становится явным» давно въелась в его сознание, и мальчику приходилось только ждать – когда это случится, когда все вокруг узнают о том, что он…
В общем туалете, в школьной раздевалке, в душе или в бассейне, на медицинском осмотре, обязательном для всех школьников, да мало ли…
Мальчик часто вспоминал, когда он впервые обнаружил у себя то, что до сих пор не дает ему покоя, неумолимой лопаточкой отгребает его от других – счастливых фишек.
– У мальчиков есть пенис, а у девочек – влагалище, – стыдясь и краснея веселящихся школьников, говорила пожилая учительница биологии.
Мальчик мучительно закрывал глаза и старался не дышать, чтобы его не заметили. С тех пор, как он обнаружил, что у него есть и то, что полагается мальчикам и то, что полагается девочкам, ему казалось, будто это стыдное его отличие от остальных людей заметно сразу и издалека.
Только пять лет назад он услышал слово «гермафродит». Когда мама в очередной раз водила его в больницу, и мальчику снова приходилось слушать, как она, надсаживаясь, кричит на врачей, просит не калечить ему – мальчику – жизнь, и настаивает на каком-то «хирургическом вмешательстве». Густой бас отвечал матери, что это труднопроизносимое «хирургическое вмешательство» никак не возможно.
Значение слов «гермафродит» и «хирургическое вмешательство» мальчику объяснил дома отец. Мальчик вроде бы сразу догадался, что к чему, но полное понял пришло к нему года через два. Тогда он вдруг четко и ясно – словно прочитал по написанному – осознал, что он с самого рождения, раз и навсегда, отодвинут от других людей своей невозможной исключительностью; обречен на постоянное одиночество, потому что он и так является вроде бы двумя людьми – мужчиной и женщиной – слитыми воедино.
А операция – в силу индивидуальных особенностей организма – невозможна. Эту врачебную фразу мальчик также понял и осознал как нельзя лучше.
Муха, муха, мертвая муха в белесой паутине… Нечистая школьная доска, смех за спиной, вечный стыд и мучительное копошение в туалете и нервная дрожь, ударявшая при каждом скрипе двери…
Толстяк снова проснулся. На этот раз он не закричал только потому, что горло его пересохло. Доковыляв до туалета, он открыл кран и, напившись, поднял воспаленные глаза на мутное зеркало.
То, что отражало зеркало, давно уже не волновало Толстяка. Округлые женские груди с широкими сосками и абсолютно гладкой кожей, а ниже под огромным животом бледный недоразвитый отросток, из-под которого темнеет…
Толстяк покачал головой. Груди удачно скрывает под одеждой его полнота, а то, что ниже живота, вообще никогда не видел никто, кроме родителей и врачей.
– Гер-ма-фро-дит, – выговорил Толстяк, словно разжевал слово, – операция невозможна. И невозможно жить так, как живу я. Всегда один и всегда оглядываясь – не увидел ли кто, не заподозрили ли?.. Ни один человек в мире мне не может помочь. Ни один. Кроме того, на кого я сейчас работаю…
Толстяк вытянул руку и коснулся пыльного стекла.
Тут же зазвенел телефон. Толстяк вздрогнул, стряхивая с себя мучительную паутину воспоминаний и вдруг заметил, что за окнами совсем рассвело.
Он поднял трубку и привычно выговорил:
– Да, здравствуйте. Конечно, я вас узнал… Четыре билета на самолет? Они летят в Москву? А кто еще с ними? Что мне нужно сделать? Хорошо… хорошо… хорошо…
Глава 5
Я прошла несколько шагов и остановилась. Широкий луч света, падающий из коридора, не простирался дальше середины холла, а вокруг меня была пустая темнота.
Откуда-то со стороны спальни донеслось шарканье и невнятное бормотание.
Еще несколько осторожных шагов, и я была уже у двери, ведущей в спальню.
Шарканье внезапно прекратилось – громко скрипнула кровать, будто на нее с силой швырнули что-то очень тяжелое, потом до меня донесся тоскливый вздох – и снова бормотание, только на этот раз мне показалось, что я разобрала слова.
Нет, абсолютно точно – этот человек не скрывается от нас, иначе бы он так себя не вел. Но что он тут делает? Ночью в пустом чужом номере? Да еще не включая света.
Двигаясь на ощупь, я достигла дверного проема и протянула руку к выключателю. Погодила немного, рассчитывая куда мне отпрыгнуть, если ситуация вдруг выйдет из-под контроля; а потом резко щелкнула рычажком выключателя.
Сноп яркого света хлынул сверху и окатил лежащего на моей постели человека с головы до ног. Человек тут же вскочил, тараща глаза и хрипя что-то совсем нечленораздельное. Одежда человека была растерзана, волосы всклокочены, а усы стояли дыбом, как у рассерженного таракана.
Увидев меня, человек скатился с постели и проворно сунул руку под кровать. Я немедленно юркнула за дверь, а когда осторожно выглянула в щелочку, образованную дверным косяком и дверью, увидела человека, все так же стоящего на коленях возле кровати – с преогромным букетом каких-то пунцовых цветов в руках.
Он повернул ко мне лицо и жалобно промычал:
– О-оля…
И тут я его узнала.
– Даша! – позвала я. – Иди сюда! Ничего страшного. Просто у нас гости.
Через минуту Даша стояла рядом со мной, держа меня за руку и с изумлением глядя на коленопреклоненного с букетом.
– Здравствуйте! – вежливо поздоровалась она.
– При… Привет, – икнув, ответил тот.
* * *
– Ну-с, – проговорила я, когда букет был установлен в вазу, постель прибрана, а гость водворен в глубокое кресло, – рассказывайте, зачем пожаловали к нам?
Уже изрядно протрезвевший Михаил зевнул во всю пасть и лениво растягивая слова выговорил что-то вроде:
– А ш-то-о-а-э рашкажива-о-а-а…
После нахмурился и замотал головой, прогоняя приступ дремоты. И заговорил уже вполне сносно:
– А что рассказывать-то… Я как с вами в баре познакомился, так мне от радости башню вправо своротило. Я ведь три года нормальных русских девчонок не видел. Одних узкоглазых кикимор… А когда вы от меня сбежали, у меня крыша влево поехала – от огорчения. Вот я всю водку и выпил, которую вам принес. Ну, немного меня забрало… Не так, конечно, как вашего друга, но все же – достаточно серьезно. Для меня.
– Сколько же вы выпили? – поинтересовалась Даша, всегда восхищавшаяся возможностью Васика употреблять крепкие алкогольные напитки в фантастических дозах.
Михаил снова зевнул и ответил, пригладив свои усы:
– Сколько принес, столько и выпил… Литра два водки рисовой. Да, и пива еще кружечку. А пиво у них жидкое, противное…
Мы с Дашей переглянулись.
– Вот это да! – проговорила Даша. – Столько алкоголя за один раз! И вы еще вполне можете говорить! И соображать.
– Говорить – это да, – согласился Михаил, – а вот соображаю с трудом, – честно признался он, – провалы в памяти опять же. Вот – не помню, где я достал эти цветы… – кивком головы он указал на букет в вазе, – как сюда дотащился не помню… Не помню, как вошел.
