Масси Суджата - Мастер икебаны
— Я всегда любила икебану, — голос тети Норие едва заметно дрогнул. — В то время, когда я не посещала школу, я занималась дома.
— У тети и сейчас есть группа учениц, — вступилась я, — они приходят каждую неделю. У тети Норие — профессиональный сертификат!
Ну да, сертификат. У некоторых домашних хозяек, вроде моей тети и Ёрико, были эти учительские сертификаты, дающие право преподавать. Но даже та символическая плата, которую они получали от своих учениц, по молчаливому уговору принадлежала школе Каяма. Я также слышала разговоры о творческом взносе, то есть о пятнадцати тысячах иен, заранее заплаченных каждой ученицей, в том числе и тетей Норие — за себя и за меня, — за право участвовать в выставке универмага «Мицутан». Вот в этой самой выставке, где мы стояли сейчас с тетей, выслушивая светские глупости от бессовестной девицы, чьи карманные деньги только что пополнились нашими двумя с половиной сотнями долларов.
Покидая «Мицутан» примерно через час, я заметила команду с телекамерами, поджидающую у входных дверей. Ага, значит, наверх их не пустили, и теперь они отираются здесь, надеясь перехватить тетю Норие. Хорошо, что кузен Том оставил машину на подземном паркинге, куда они с тетей и отправились в надежде избежать журналистского внимания, а я помахала им на прощание и пошла прямиком к выходу для персонала. Мне тоже не хотелось столкнуться с прессой, между прочим.
— No hablo japones, — громко сказала я охраннику, пытавшемуся меня остановить.
Прикинувшись бестолковой латинос, не говорящей по-японски, я очень кстати вспомнила о своих планах на вечер. Мне предстояла встреча с Ричардом в «Сальса-сальса» — бразильском клубе, недавно открывшемся на окраине шикарного района Ниси-Адзабу, на восток от Роппонги. Дома пришлось переодеться в подходящее платье — короткое, скользящее, цвета алого пламени. Оно подходило не только к сальсе, но и к моему вечернему настроению. Ни чулок, ни колготок без затяжек в доме не обнаружилось. Я махнула рукой и надела туфли на босу ногу. Не слишком-то пристойный вид, если учесть, что в Токио колготки носят даже с шортами в сорокаградусную летнюю жару. Тем более что к вечеру похолодало, и ноги у меня покрылись зябкими пупырышками, а босые ступни прилипали к кожаной подкладке туфель, и при ходьбе раздавалось оглушительное хлопанье. Хорошо, если клуб окажется шумным и этого безобразия никто не услышит.
И он оказался шумным: переоборудованный подвал в типичном для юго-восточной части Роппонги-дори скучном здании. Группа, производящая шум, называлась «Бесподобные попугаи», и в пандан этому сомнительному названию у дверей, выкрашенных бирюзовой краской, красовались чучела попугаев.
Охранник-латинос оглядел меня с ног до головы прежде, чем позволил зайти. Плата за вход составляла две тысячи иен, но меня пропустили бесплатно, и я вошла в комнату, затейливо декорированную фигурками животных, вырезанными из дерева, и стала потихоньку пробиваться через толпу жизнерадостных японских яппи и гостей-иностранцев.
Ричард попался мне на глаза почти сразу. Он ласково беседовал с молоденьким барменом, облокотившись на полированную стойку из тикового дерева, причем настолько увлек своего собеседника, что тот совсем не обращал внимания на очередь посетителей, жаждущих коктейля, и заворожено смотрел Ричарду в рот.
— Ты рановато пришла, Симура. — Мой приятель, казалось, был не рад мне совершенно. — Но ты надела мое любимое алое платье. Наверняка тебе от меня что-нибудь нужно!
«Вот это вряд ли», — подумала я и заказала местный фирменный напиток — кайпиринъю, охарактеризованную Ричардом как бразильское пойло из лимона и сахара, где все остальное — любовь.
— И еще ликер кашаса, — добавил бармен, которого звали Энрике. На кайпиринъю он вовсе не был похож[10], стильный парень, классический обитатель района дискотек. Он то и дело встряхивал головой, и золотые серьги в его ушах красиво покачивались.
— Ты говоришь на испанском или португальском? — спросила я Энрике, хотя Ричард говорил с ним по-японски.
— Конечно, на испанском, я ведь из Перу, а не из Бразилии!
— Ага, значит, ты перуджин — вставил довольный Ричард.
— Здесь меня называют никкей-перуджин, перуанец японского происхождения. Я не просто какой-нибудь гайдзин, навроде тебя, маленький блондинчик!
— Мне нравятся смуглые темноволосые парни, знаешь ли. А вот Рей их терпеть не может. Ей чем светлее, тем милее, — поддел меня Ричард.
— Ничего подобного! — Я перешла на свой школьный неловкий испанский. — У меня было целых три японских бойфренда. Правда, ни с одним ничего путного не вышло... А где же моя кайпиринья?
— Славно будет хлебнуть забористого тростникового спирта после жестоких японских переживаний, — произнес Ричард по-английски. — Ты говорила мне, что эта икебана надоела тебе до смерти, но я и не подозревал, что это в прямом смысле!
— Поговорим об этом в другом месте. — Мне не хотелось, чтобы весь клуб, во главе с барменом, выслушивал мои печальные истории.
— Да не говорит он по-английски! — Ричард кивнул в сторону Энрике, отлучившегося за лимонами к другому концу стойки, где в него немедленно вцепились давно ожидающие посетители. — Ладно, не хмурься. — Ричард небрежно обнял меня за плечи. — Ты же знаешь, этими злобными шуточками я просто хочу поднять тебе настроение.
Я позволила себе приникнуть к нему на минуту, мне просто нужно было тепло человеческого тела. Этого в последние дни, надо сказать, здорово не хватало.
— Черт знает что творится, — сообщила я Ричарду, — но посмотрел бы ты на мою тетю — она ходит с задранным носом, притворяется, что все у нее чудненько, и как ни в чем не бывало участвует в выставке икебаны в «Мицутане».
— Правильно делает, — заметил Ричард, — а что ей остается? Скрываться гордо в горном ущелье? Если она останется одна, то крыша у нее поедет непременно...
«Бесподобные попугаи» завели макарену, и на танцпол высыпалась целая горсть счастливых барышень, умеющих это танцевать. Кавалеры же, напротив, не торопились, внимательно оглядывая красоток, которые кукольно двигали руками — вверх и вниз — и вертелись вокруг своей оси, демонстрируя упругие прелести. Однако единственным, кто попался на удочку, оказался иностранец — неуклюжий парень со слишком короткой стрижкой, выдающей морского пехотинца в увольнении. Он пробился в самую середину танцующих и принялся выделывать коленца.
— Норие осталась совсем одна. Дядя Хироси все еще в Осаке, а мой кузен Том день и ночь пропадает в больнице. Я пригласила ее пожить со мной, — сказала я Ричарду.
— Да она тебя с ума сведет! — воскликнул он, взяв мои руки в свои и сочувственно поглаживая запястья.
— Она не согласилась. Боится, что наведет на меня прессу... И она права. Том увез тетю домой прямо из универмага «Мицутан». Надеюсь, что они не попали в журналистскую засаду.
— Зато ты, похоже, попала, — заметил Ричард, поглядев на мои запястья, исчерканные мелкими царапинами, оставшимися от работы с бамбуком.
— Нет, это бамбук. Пришлось сегодня потрудиться... А завтра нужно будет вернуться в «Мицутан» и поглядеть, не развалился ли наш шедевр.
— Бедная детка. Зря ты позволяешь своей тете собой помыкать.
— В японской семье мы, младшие, слушаемся старших беспрекословно, — сообщила я ему занудным голосом.
— Никогда бы не позволил родственникам складывать за меня мою икебану, — усмехнулся он, все еще поглаживая мои руки.
— Поэтому твоя кузина Лиля не знает, что ты голубой?
Ричард выронил мои руки, покраснел и молчал до тех пор, пока не вернулся Энрике. Дождавшись нового приятеля, он принялся шептать ему на ухо что-то тайное и сладкое, а я, почувствовав себя лишней, стала озираться вокруг, разглядывая посетителей. И что же я увидела? Кабинку в дальнем углу полутемного зала, на стене кабинки — крючок для одежды, а на крючке — знакомую джинсовую куртку, пестро расшитую всякой всячиной. Никак Че Фуджисава собственной персоной! Он грустно сидел перед огромной тарелкой с рисом и бобами, тянущей не меньше чем на двадцать три сотни иен, задумавшись, вероятно, о судьбах колумбийских бедняков. А еще обзывал нас буржуйками, чертов лицемер. Но то, что я увидела через секунду, заставило меня забыть о дорогой закуске экологичного господина Че — парень поднялся и протянул руку, приветствуя кого-то, с кем собирался нынче пообедать. Этот кто-то — я была в этом уверена — являлся его кровным врагом. Этот кто-то сменил свою корпоративную сбрую на черную футболку и щегольские джинсы — не просто «Ливайз», а винтажные, пятидесятых годов — за такие токийский яппи, не моргнув глазом, выложит семь сотен долларов. Фактуру этой дивной джинсы я могла отличить издалека.
