Владимир Прядко - Нам подскажет земля
— Ба! — радостно воскликнул Тимонин,—Степан Гаврюшкин! Здорово, ротный комсорг! — Он сгреб в объятия своего однополчанина и принялся,хлопать его по спине, приговаривая: — Вот так встреча! А ты все такой же франт, удалой пехотинец... Каким ветром сюда?
— Да так вот, — улыбнулся Степан. — Случай привел...
— Ну-ну, рассказывай.— Борис нетерпеливо тронул Гаврюшкина за рукав. Ему очень хотелось узнать, как его бывший подчиненный устраивал свою жизнь после армии, чтобы посоветоваться, ведь однополчане — все равно что побратимы.
— Не знаю, с чего начать...
— Обожди,— перебил Тимонин.— Давай присядем, в ногах даже у пехотинца правды нет.
Они выбрали пустовавшую скамейку, сели. Тимонин вынул портсигар, протянул Гаврюшкину.
— Закуривай, сержант милиции.
— Спасибо, не курю.
— Молодец! — похвалил Борис, зажигая спичку.
Степан положил ногу на ногу, поправил начищенный до глянца сапог и, нагнув голову, заговорил:
— Вот и вы, товарищ старший лейтенант, смеетесь, что я в милиции служу...
— Да что ты! — поспешно сказал Тимонин.— Откуда ты взял?
— Когда мы уезжали из полка, вы на прощанье хорошо сказали: «У нас нет должностей красивых и некрасивых...»
Тимонин почувствовал, что краснеет. Он опустил голову и занялся папиросой. А Степан продолжал все тем же, чуть обиженным, голосом:
— Но увидел другое. Когда надел милицейскую форму, знакомые стали избегать меня. А встретят — ухмыляются с этакой ехидцей, будто говоря: «Что ж ты. парень, от работы в милицию спрятался, в государственный карман сел? Нашел теплое местечко?» И торопятся поскорее уйти, бросают на ходу: «Пакеда, сержант милиции...»
Последние слова Тимонин принял в свой адрес и виновато произнес:
— Я ничего... без умысла... А меня... того... в милицию тоже...
Гаврюшкин удивленно взглянул на Тимонина, потом, поняв смысл сказанного, радостно заулыбался, заерзал на скамейке:
— Вы — к нам?! И молчите? Это ж замечательно, товарищ старший лейтенант! — Он хлопнул ладонью себя по колену, неуловимым движением сдвинул фуражку на затылок и стал вдруг прежним лихим пулеметчиком, которого знала не только третья стрелковая рота, но и весь полк. — Ей-богу, не пожалеете. Милиция — важнейшее дело. Она вроде контрольно-пропускного пункта. Но проверяют здесь не документы, а человеческие души. И если душа с червоточиной, ее хорошенько скоблят... Поверьте, замечательное это дело — очищать человеческие души.
— Философствуешь,— улыбнулся Тимонин.
— Жизнь научила,— просто сказал Степан и резко поднялся.— Одну минуточку, товарищ старший лейтенант. Вы пока покурите, а я займусь вот этим гражданином...
Борис огляделся, надеясь увидеть какого-нибудь развязного дебошира, которого должен успокоить милиционер. Но сквер был почти безлюден, лишь шагах в двадцати сидел на корточках белоголовый мальчишка в голубом матросском костюмчике и старательно засовывал под куст большой разноцветный мяч. К нему-то и направился Гаврюшкин.
— Ты как сюда попал, орел? — спросил Степан.
Мальчик повернул головку, поглядел на милиционера снизу вверх и опять занялся своим делом. Запихнув, наконец, мяч под куст, он встал, деловито отряхнул ручонки.
— Спрятал? — улыбаясь, снова спросил Степан.
— Да,—важно ответил малыш и направился к выходу из сквера.
— Постой, постой. А мяч кому оставляешь?
Мальчик остановился, серьезно посмотрел на милиционера и молча вернулся. Пока он доставал из-под куста свой мяч, Гаврюшкин повернулся к Тимонину;
— До нашей встречи я видел этого малыша в магазине напротив. Его мать стояла в очереди к кассе. А он наверное, сбежал. Сейчас я отведу его... Ну, достал? Вот теперь пойдем к маме. Тебя как зовут? Валерик? Молодец... А меня —дядя Степа, понял?
— А ты из книжки? — спросил мальчик.
— Почти что. Только, видишь, ростом укороченный, до светофора теперь не дотянусь...
Мальчик доверчиво улыбнулся и пошел рядом с милиционером. Они пошли через улицу, оживленно разговаривая. Степан внимательно следил за проезжающими автомашинами и предостерегающе помахивал рукой.
От магазина донесся радостно-взволнованный возглас.
— Валерка! Сыночек!..
Через минуту вернулся Гаврюшкин. В глазах у него, видимо, еще стоял белоголовый малыш: Степан мягко улыбался и молчал. Потом сел на скамейку, качнул головой, задумчиво проговорил:
— Красивое занятие — делать людям добро... Сейчас вот женщина за ребенка так благодарила, что даже неловко стало.— Он опять помолчал немного и повернулся к Тимонину:—А как там наш полк?
У Тимонина защемило сердце. Он сухо ответил:
— Поредел наш полк. Почти половина домой уехала...
— Да! — вдруг вспомнил Степан.— Извините, перебью. Я ведь на днях вашего дружка встретил здесь.
— Какого? — встрепенулся Тимонин.
— Старшину-сверхсрочника, что командира полка на «Победе» возил, помните? Вы с ним воевали, за границей были...
— Орлова? Никиту?
— Во-во! Его самого. Он меня с дежурства домой подвез. Опять на «Победе» ездит, возит какого-то директора фабрики. У него же, помните, три года назад несчастье случилось: жена ушла с годовалым ребенком, спуталась с каким-то проходимцем. Старшина демобилизовался. Работал на Алтае. Потом узнал, что бывшая его жена отравилась из-за того, что ее новый муж крупным преступником оказался. Старшина кинулся разыскивать своего сына. Где только ни мотался. И вот нашел здесь, в детдоме. Теперь живут вдвоем. До смерти рад старшина...
— Не женат?
— Воздерживаюсь пока, говорит. Но я так понимаю: сыну мать нужна.
Тимонин зажег папиросу и, с наслаждением затягиваясь дымом, взволнованно проговорил:
— Да... ну, спасибо тебе, Степан. Хорошую ты мне новость рассказал. Значит, шофером директора фабрики?
Гаврюшкин рассмеялся:
— Я сегодня уже дважды «спасибо» заработал, значит, два добрых дела сделал. А день только начался. Не плохо, верно, товарищ старший лейтенант? А вы еще раздумываете: идти к нам или...
Степа« не договорил. Его внезапно перебили — рядом раздался строгий голос:
— Ах, вот она, моя милиция?!
Возле скамейки, опираясь на почерневший от времени, отполированный до блеска посох морщинистыми, со вздутыми жилами руками, стояла дебелая старуха. Седые волосы, несколькими прядями выпавшие из-под белого в крапинках платка, придавали ей воинственный, даже свирепый вид; выцветшие, бледно-голубые глаза под насупленными бровями метали искры. Казалось, она вот-вот поднимет вверх свой посох и начнет «разговаривать» им...
— Так вот где ты, блюститель порядка?! — зло повторила старуха, не меняя позы. — Сидишь и лясы точишь?
Гаврюшкин густо покраснел, даже на лбу у него проступили веснушки. Он поспешно встал, оправил китель и как-то растерянно, будто нашкодивший третьеклассник перед учительницей, залепетал:
— А что... что случилось... бабушка?
— Ты еще спрашиваешь? Посмотри, что у киоска творится. Какой-то хулиган скандал затеял, а он сидит тут, как... как...
Старуха не нашла подходящего сравнения и только гневно стукнула посохом. Степан поправил фуражку вежливо отдал честь и покорно проговорил:
Сейчас бегу, бабушка...
И действительно торопливо зашагал к выходу из сквера. Уже от арки обернулся и, махнув рукою, крикнул Тимонину:
— До встречи!
Старуха приняла это на свой счет, тряхнула посохом.
— Видеть тебя не хочу, окаянный!..
Гнев старой женщины оставил неприятный, тягостный осадок в душе Тимонина. Шевельнулась обида за Степана Гаврюшкина. Был ведь лучшим пулеметчиком в полку, а теперь... И на кой ляд он надел эту форму?
Тимонин выбросил погасшую папиросу, встал и быстро пошел через весь сквер. У него уже созрело решение. Он всего на минуту зайдет в управление милиции, увидит полковника Рогова и скажет только два слова. А потом — к Никите Орлову. Разыскать его надо во что бы то ни стало. Вот кто поможет, наверняка поможет своему однополчанину...
Глава 12
„А ВАШЕЙ ВИНЫ НЕТ?“
Вернувшись в свой кабинет, капитан Байдалов сразу же хотел сообщить Гаевому, что их план утвержден начальником уголовного розыска. Он было взялся за телефонную трубку, но раздумал. Вспомнились слова, сказанные полковником Роговым: «Плохо, капитан, мы заботимся о своих товарищах...»
Да, плохо. Что он знает о Гаевом? Почти ничего, хотя работают они вместе много лет. Вчера ночевал в кабинете. Почему? Что у него случилось? Дома нелады? С женой поругался? Кстати, как ее зовут? Кажется, Ларисой. Высокая, худая и красивая. Как-то в клубе однажды Гаевой познакомил. Перебросились несколькими словами. А худые, говорят, злые... Она вторая у него. От первой жены дочка. Худенькая, в очках, играет на скрипке. Гаевой здорово поседел. А где его первая жена? Кажется, умерла или погибла не то на войне, не то в какой-то авария. Вот и поседел.
