Хансйорг Шнайдер - Смерть докторши
Хункелер представился.
— Зачем я понадобился полиции? Когда наконец в этом фашистском государстве мне дадут спокойно работать?
— Я был поклонником вашего творчества, господин Грабер, — сказал Хункелер. — Тридцать с лишним лет назад. В ту пору я часто ходил в бар «Рио» и издали восхищался вами.
— Вот как? Старый товарищ?
— Не совсем. Товарищем я, по правде говоря, никогда не был.
— Мягкотелый попутчик, да? Ладно, заходите.
Хункелер прошел за художником в коридор, где на стене висела фотография итальянского социалиста Грамши, затем в просторную комнату. Два окна без занавесей смотрели на улицу. В углу высокий стояк с гимнастическими кольцами. Большой стол, на нем разрезанный вилок белокочанной капусты, склянки с разноцветной тушью, чертежные перья. Масса бумаги. Посреди этого тарарама крепко спала черно-белая кошка. Одна стена увешана небольшими рисунками, выполненными в необычайно тонкой технике. На полу детское креслице, а в нем спящий ребенок.
— За внуком присматриваете? — спросил Хункелер.
— Нет, это мой сынишка. Завтра ему стукнет год два месяца.
— Поздравляю. Солидное достижение в ваши годы.
— Я зачал его, чтобы фронт классовой борьбы не скудел бойцами. Его зовут Лев, в честь Троцкого.
Грабер стоял посреди комнаты, усмехался, но пристально изучал своего гостя.
— А мать?
— Она специалистка по легастении, в школе работает. Есть государственная лицензия, все чисто.
Теперь усмехнулся и Хункелер:
— Ей тоже шестьдесят?
— Нет, двадцать шесть.
Хункелер подошел к стене с рисунками. Только присмотревшись, он понял, что там изображено. Капустные листья, отделенные от кочана, уменьшенные, скрупулезно прорисованные тоненьким перышком.
— Гольбейн тоже так умел, — заметил он, — круглым счетом пятьсот лет назад. Штрих у него тоже был точный и поэтичный.
— Верно, — отозвался Грабер.
— Стало быть, вы обратились к мелкому формату.
— Верно. Раньше я писал целое — капустный кочан как космос, в духовной, а равно и социальной трактовке. Шар как совершенная форма. Лист прилегает к листу — снаружи внутрь и изнутри наружу, как хотите. Идеально сконструированный организм. Сперва кочан маленький, и все листья маленькие. Но он растет, и все листья тоже растут. Листья не соперничают друг с другом, держатся заодно. Это квинтэссенция социализма. В конце концов перед нами шар, который куда толковее всех нас. Даже при минусовых температурах он не замерзает. Обеспечивает людей и животных превосходной пищей. Содержит невероятное количество витаминов. А вдобавок капуста — одно из лучших лекарственных растений наших широт. Чудесная штука! Очень даже стоит рассмотреть отдельные листья и зарисовать.
— Ужасно мне нравятся ли рисунки, — скачал Хункелер.
— Это всего-навсего фрагменты. Я уже не в состоянии изобразить космос как целое. Мир нынче атомизировался. Кстати, вам известно, откуда взялось слово «капуста»?
Хункелер не знал.
— От латинского caputia, то бишь «маленькая голова».
Кошка на столе зевнула, вытянула передние лапы, выгнула спинку. Спрыгнула на пол и исчезла в коридоре.
— Сесть можно?
Художник жестом указал на табурет, Хункелер сел.
— А кольца? Зачем они вам?
Грабер подошел к стояку, взялся за кольца, подпрыгнул, завис в упоре, горизонтально вытянув ноги вперед, и оставался в таком положении не меньше минуты. Причем даже не дрогнул.
— Браво! — воскликнул Хункелер.
— Держу себя в форме. Кто знает, когда начнется дело.
— Последний бой, да? Можно закурить?
— Нет. Извините.
Он кивнул на ребенка в креслице, который неожиданно заревел и засучил ногами.
— Лев — герой, настоящая гордость рабочего класса.
Грабер затрясся от смеха. Сел на стул возле стола.
— На какие средства вы живете?
— Вечерами подаю в пивном ресторане возле Северного вокзала. Деньги зарабатываю, а вдобавок это помогает сохранить классовое сознание. Туда заходят пролетарии и представители субпролетариата — алкаши.
— Неточность. Я тоже там бываю время от времени.
— Так я и говорю. Субпролетариат.
Они с усмешкой посмотрели друг на друга.
— Ваше искусство пользуется успехом?
— Да что вы. В этом фашистском городе старых коммунистов вроде меня не жалуют.
— Почему же вы не остались в Восточной Германии?
— Потому что они там вконец разложились, во всей Европе не сыскать места хуже. Тошниловка. — Грабер вдруг загрустил, тряхнул головой.
— Не падайте духом, товарищ, — сказал Хункелер. — Мы победим, потому что наша победа — историческая необходимость.
— Бросьте вы этот вздор. Мы проиграли, потому что такова необходимость монополистического капитализма.
Грабер подошел к ребенку, вынул его из креслица, передал Хункелеру.
— Лев проголодался. Подержите-ка его минуточку.
Он вышел. Хункелер остался с малышом. Взял его под мышки, поставил себе на колени, легонько потормошил. Толку чуть — юный Лев разревелся.
— Я уж и не помню, как надо обращаться с ребенком, — сказал комиссар, когда Грабер вернулся с открытой баночкой и ложкой.
— Ничего. Лев у нас крепкий паренек.
Он посадил мальчика на стул и принялся кормить его желтой кашицей.
— Вообще-то, — сказал он, — какой-никакой успех я все же имею. Год назад у меня была выставка в Санкт-Йоханнс-Тор, и я продал три картины.
— Госпоже Кристе Эрни? — наугад спросил Хункелер.
Грабер кивнул:
— Я знал, что вы пришли из-за Кристы. Небось все про меня разузнали, вплоть до цвета подштанников. — Он горько рассмеялся.
— Нет. Зачем преувеличивать. Вы вне подозрения.
— Откуда же вы знаете про картины?
— Слыхал кое-что от Рут Цбинден, — соврал Хункелер.
— Вот чертова балаболка!
Грабер подобрал кашицу, которую ребенок выплюнул, и опять сунул ему в рот. Совершенно спокойно.
— Криста была моей любовницей, — сказал он, — ну, тогда, в начале шестидесятых. Страстная, смышленая, просто чудо. Потом я начал пить, потому как не мог совладать с внешними и внутренними противоречиями. Тут-то и появился этот кретин Хеллер, сталинист. А после я слинял в ГДР. Когда вернулся, мы случайно встретились в «Кунстхалле». Она по-прежнему была страстная и по-прежнему красивая. Наверно, мы любили друг друга. Но скрывали свою любовь, потому что Криста не хотела портить себе карьеру.
Грабер замолчал, словно бы вдруг погрузившись в собственные мысли. Думает об умершей женщине, сказал себе Хункелер.
— Мы ночи напролет ссорились, когда я бывал свободен. Больше всего на свете я ненавижу ренегатов. Она изменила своему классовому сознанию.
— Что вы такое говорите. Она же из очень богатой семьи.
— Но в молодости примкнула к революционному классу. Во всяком случае, пробовала примкнуть. И на тебе. Член либерально-демократической партии. Это классовое предательство.
— Может, она просто вняла голосу собственного рассудка, — заметил Хункелер.
— Собственный рассудок — буржуазная чушь. Есть только один рассудок — классовый.
— Вы вправду верите в то, что говорите?
Грабер задумался, на минуту-другую.
— Я же не могу ставить под вопрос свое прошлое, — сказал он наконец. — Будущее могу, но не прошлое.
— А что было дальше? — спросил Хункелер.
Ему совершенно не хотелось обсуждать философские вопросы прошлого и будущего.
— Дальше я познакомился с матерью Льва. Она мне помогла, ведь молодость всегда права.
— Вы бросили Кристу Эрни?
— Нет, не бросил. Только у нее почти всегда не было времени. Хотя до самой ее смерти мы сохранили добрые отношения. — Он поднял голову и печально, едва ли не беспомощно посмотрел на Хункелера. — Почему она умерла?
В 14 часов состоялось совещание. Хункелер сидел на своем обычном месте, ел бутерброд с вареной колбасой, колечками лука и маслом. Он запоздал на полчаса, правда, особых нареканий не последовало, поскольку д-р Рюинер тоже где-то задерживался.
Сутер восседал во главе стола, нервно барабанил пальцами по крышке и поминутно смотрел на часы. На нем опять был голубой чесучовый костюм из Венеции и карминно-красный галстук. После утреннего тенниса выглядел он превосходно.
Наконец появился и д-р Рюинер. Как ни в чем не бывало прошел к своему месту, положил на стол папку и тотчас приступил к докладу. Обычно он говорил первым, поскольку всегда был в цейтноте.
— Делая вскрытие, — начал Рюинер, — я сперва сосредоточился на колотой ране, чтобы прояснить, отчего наступила смерть. Теперь же обследовал все тело и обнаружил, что слева на внутренней стороне нижней губы имеется маленькая ранка от укуса. Является ли она следом поцелуя, с уверенностью установить невозможно, хотя и весьма вероятно. Чтобы выяснить, когда эта ранка возникла и есть ли там следы чужой слюны, требуются дополнительные исследования. Однако надежных результатов ожидать не приходится, так как после предполагаемого поцелуя прошло, по всей вероятности, довольно много времени.
