Светлана Алешина - Странница в ночи
Она попробовала отказаться от «предложенной чести», но Иван Евграфович сурово сказал, что настанет момент, когда Нина скажет ему спасибо…
Спасибо она сказать не успела — Потырин скончался раньше, чем достопочтенный супруг, и Нина так и не дождалась великих и богатых радостей, поскольку предчувствия насчет страсти Петра Шлендорфа к спиртному ее не обманули — вся ее жизнь была кошмаром, и, когда Петр Шлендорф отошел в мир иной по причине разрушенной алкоголем печени, Нина Ивановна еще долго думала, с какого это, простите, перепугу ее отцу пришла в голову совершенно странная мысль, что этот маленький человечек с неразвитой речью сможет стать для нее счастьем, за которое она впоследствии будет благодарить отца?
Детей у них не было, и это была удача…
— Постойте, — прервала я ее рассказ, — а родственники? Не было ли у вашего мужа родственников?
— Мать давно умерла. И больше никого не было…
Ситуация опять зашла в тупик. Если предположить, что кому-то из Шлендорфов было известно о наследстве, то напрашивался вывод о том, что все эти покушения на Володю, как наследника, происходить могли оттуда. А теперь отсутствие прямых потомков отметало эту версию! Я посмотрела на часы. О боже! Представив моментально всевозможные картины расправы надо мной господина Ларикова, я вскочила. К тому же наша беседа с Ниной Ивановной подошла к концу. К сожалению, она не знала больше ничего о Баринове — а Вильгельм Шлендорф и вовсе был ей незнаком.
Впрочем, в прихожей она вдруг сказала:
— Постойте, Сашенька! А ведь я только что поняла смысл фразы Баринова: «Я хотел бы уехать, но где я найду человека, ограбившего мою жену?» А потом… Мне показалось сейчас, что именно тогда я и услышала в первый раз свою будущую фамилию… Или мне это показалось?
Она смотрела на меня немного растерянно.
— Давайте поступим так, — решительно сказала я, стараясь все-таки не выходить из роли, — я обработаю этот материал, а вы вспомните еще что-нибудь. И тогда я забегу к вам снова. Ладно?
— А вам не кажется, что у нас с вами получится какой-то исторический детектив? — лукаво спросила Нина Ивановна.
«Если бы исторический, — вздохнула я, — а то совсем он и не исторический, а вполне реальный…»
По счастью, моя собеседница даже не подозревала, какую зловещую роль в происходящем сейчас сыграл ее отец, одержимый жаждой богатства!
* * *Никита открыл дверь и удивился тому, что в квартире так тихо. Мать обычно, абсолютно не заботясь о том, сколько придется платить, врубала оба телевизора, приемник, и все это так громко верещало на разные голоса из всех уголков квартиры, что Никита не понимал, как она еще может под этот грохот читать!
Сейчас эта тишина показалась ему зловещей. Предчувствие беды неприятно кольнуло Никиту в сердце.
— Мама?
Ответа не было.
Он прошел в комнату матери, почему-то стараясь двигаться неслышно, и с замиранием сердца открыл дверь.
— Мама?
Никого…
Может быть, она задержалась на работе?
Да, конечно, постарался он успокоить себя. В конце концов, мать взрослая женщина, возможно, у нее назначена встреча, о которой она забыла тебя предупредить!
Но ведь он прекрасно знает, что она никогда ни о чем его предупредить не забывала.
А сейчас…
В дверь позвонили. Никита облегченно вздохнул — мама просто забыла ключ и где-то поджидала Никиту, — он же знает, что до него невозможно дозвониться!
Он открыл дверь и замер. Перед ним стоял совершенно незнакомый мужчина лет пятидесяти, с таким странным выражением лица, будто он собирался сказать ему какую-то неприятность.
— Никита Дмитриевич Баринов? — спросил он.
Никита кивнул.
— Мы пытались вам позвонить, но… Нехорошие известия, Никита Дмитриевич…
Он будто боялся продолжать, старательно избегая Никитиных вопрошающих глаз.
— Что случилось? — еле слышно пробормотал Никита, уже предчувствуя, что случилась какая-то огромная беда, способная раздавить его, и сейчас он молился только об одном — все, что угодно, только бы мать была жива.
— Ваша мать…
— Что? — выкрикнул Никита, пытаясь остановить этот катящийся на него черный шар беды.
— Ее убили сегодня. В училище.
Никита почувствовал, как вокруг него все завертелось, яркие краски дня стали серыми, как будто начался дождь, и Никита, ухватившись за стену, чтобы удержаться на ногах, тем не менее сполз на пол.
Мама? Он пытался убедить себя, что это неправда. Мама…
Темнота, в которую он погрузился, была тяжелой и пахла лекарствами и формалином.
* * *— Кто же так сообщает, дубина?! Если парень сейчас концы отдаст…
Никита медленно приходил в себя. Ему казалось, что все происходящее — только дурной сон, и сейчас он проснется. Как в детстве… «Никита, почему ты кричишь? — Мне страшно. — Но это же только сон, малыш! — А мне все равно страшно, мамочка!»
Ах, да. Ма-моч-ка… Она больше никогда не придет, да? Никогда!
Он сейчас снова был маленьким и беспомощным. Эта ужасная мысль, что мама больше никогда не придет, ударила его, заставляя слезы струиться по щекам. И поделать с этой мыслью он ничего не мог — она, как нарочно, снова и снова возвращалась, подчиняя себе сознание.
Ни-ког-да…
Господи, какой кошмарный бред! Его маму — убили?
Мысль о том, что это самая величайшая нелепость — да за что же ее убивать? — заставила его прийти в себя окончательно.
Он поднялся, обвел взглядом лица, выступающие из странного тумана, и медленно, с трудом ворочая языком, произнес:
— Как это случилось?
* * *Составлять фоторобот Оле Синициной даже понравилось.
Конечно, портретик получился тот еще — памятуя о злодеянии, Оля бессознательно придавала этому человеку отвратительные черты.
С портрета, благодаря ее стараниям, смотрела неприятная рожа с маленькими, глубоко посаженными глазами, в которых не было никакого выражения, как у безнадежного наркомана. Прибавьте к этому узкие губы и жидкие волосы — и получите перед глазами то, что удалось воссоздать по Олиным рассказам.
Ее поблагодарили, и она, гордая собой, вышла во двор. На стенде висели очень похожие на Олиного «гомункулуса» фотографии разыскиваемых преступников — Оля даже на минуту остановилась, пытаясь найти там своего «знакомца», поскольку, по ее убеждению, вот на этом стенде ему было самое место.
Постояв, она пошла дальше. Легкомысленный возраст юности не давал ей долго предаваться печальным рассуждениям о бренности человеческой жизни, хотя Оле было безусловно до слез жалко вредину Таню.
Она дошла до центральной улицы и решила зайти в кафе — ей страшно хотелось есть, ведь она с самого утра ничего еще не ела!
Она уже сделала шаг в сторону кафе с изящными столиками и голубыми букетиками искусственных цветов, как вдруг пристальный взгляд заставил ее обернуться.
Он стоял, прислонившись к стене, и внимательно изучал ее. Оля почувствовала, как в душе поднимается паника, она беспомощно огляделась — люди вокруг нее продолжали как ни в чем не бывало поглощать свои гамбургеры, ничуть не обращая внимания на эту фигуру в идиотской майке, впрочем — они ведь ничего не знали о том, что произошло в здании хореографического училища!
Резко развернувшись, Оля сделала то, что посчитала самым разумным в данной ситуации — она побежала в сторону милиции. Бежала она так быстро, как только могла, нисколько не смущаясь любопытными взглядами, искоса бросаемыми в ее сторону.
Добежав до желтого здания, она обернулась. Его не было, хотя на какой-то момент ей померещилась его тень. Облегченно вздохнув, Оля открыла дверь и с порога закричала:
— Он там! Я его видела! В кафе! Пожалуйста, пойдемте, он же следит за мной!
Испуганная девчонка произвела на дежурного мента должное впечатление, он выскочил вслед за ней, и они рванулись в сторону кафе.
Там, конечно же, никого не было.
— Но он здесь стоял, — расстроенно пробормотала Оля.
Мент сочувственно развел руками и, не зная, как успокоить девочку, пообещал:
— Мы его поймаем. Но пока постарайтесь быть осторожнее.
Оля понимала, что он ничем не может ей помочь — не приставят же к ней наряд милиции для охраны?
Она кивнула, провожая взглядом его долговязую фигуру. Ей почти не было страшно, но и есть тоже уже совсем не хотелось. Оля пошла в сторону своего дома, справедливо опасаясь подъезда. Ей даже пришла в голову мысль позвонить папе и попросить его ее встретить. Или догнать этого милиционера, чтобы он хотя бы проводил ее домой.
Но она и так причинила сегодня много хлопот. И потом — она же не маленькая, черт побери!
Не дойдя нескольких шагов до подъезда, Оля почувствовала, как кто-то дотронулся до ее руки, обернулась и застыла.
Вокруг никого не было — как назло. А он сдавил ее запястье железными пальцами и смотрел на нее холодными глазами.
